Тут выяснилось, что Галя и моя Соня забыли ложки. Да, так-таки и забыли; от смущения Галя поджала губки и скосила глаза на своих дядюшек, а Соня засмеялась.
— Самое важное и забыли! — рассердилась Магдалина Харитоновна.
Надо было действительно как можно скорее опустошить оба ведра, вымыть их и вновь поставить кипятить воду для чая, в одном ведре — из малиновых листьев, в другом — из ежевичных.
— Эх, вы! — презрительно бросил Володя. — Только всех задерживаете!
— С девчонками связаться — вечно одни недоразумения! — процедил Витя Большой.
— Сейчас выручим! — крикнул Гена.
Он подмигнул брату. Оба скатились к самой воде и стали там что-то искать.
Пока все усаживались вокруг ведер, наполненных жидкой пшенной кашей и киселем, а Люся разливала обед по кружкам, близнецы вновь вынырнули из-за кустов и с торжеством преподнесли девочкам ложки, да такие хорошенькие, что все моментально побросали свои алюминиевые и деревянные.
Новые ложки были сделаны из половинок раковин; к заостренному концу каждой из них близнецы прикрепили по палочке, чуть расщепив ее конец.
— Нигде я о таких странных приспособлениях для еды не читала, — забеспокоилась Магдалина Харитоновна.
— Перламутр из раковин не вреден, — робко возразил я. Кончилось тем, что все ребята, и Люся, и я стали есть пшенную кашу раковинными ложками. Одна Магдалина Харитоновна хмуро черпала алюминиевой.
Все поужинали. Костер догорал. Наступил черед рыболовов похвастаться своей добычей. Не меньше полусотни уклеек, плотвичек, окуньков, ершей принесли они в двух связках.
Все ножи, сколько их было, пошли в работу; разрезали рыбкам животы, насыпали внутрь соли и, не очищая чешуи, облепляли их мокрой глиной и закапывали в горячую золу — завтра на закуску.
— Что за необычайный способ приготовления рыбы? — недоверчиво покосилась Магдалина Харитоновна.
— А я еще с детства знала, — ответила Люся.
— Помнится, Робинзон именно так запекал рыбу, — неуверенно добавил я.
Ночь наступила черная, тихая, теплая, вода в реке была тоже черная, прибрежные кусты еще чернее. Где-то у того берега — плеснула большая рыба, где-то в кустах вспорхнула птичка, и снова воцарилась тишина. А вокруг костра сидели и лежали наши путешественники и пели песни.
Сейчас все насытились, угомонились, петь перестанут, еще, чего доброго, снова начнут ко мне приставать: «Расскажите, расскажите о путешествиях». Я отошел в сторону, в кусты. Отсюда, из моего убежища, при оранжевом мерцающем свете костра, на фоне полной темноты фигуры всех ребят, отбрасывающие призрачные, трепетные тени, напоминали таинственных изыскателей, ищущих несметные сокровища в недрах земли.
«Приеду домой в Москву — расскажу Мише и Тычинке, как мы отправились за окаменелостями и минералами, как мы начали поиски портрета. Вот только от мамы нам попадет: и я и Соня в первый раз в жизни ночуем в лесу, "на голой земле».
Неожиданно песня смолкла. Кое-кто из мальчиков и девочек встал. Они начали спорить, вертеть головами. Соня, предательница, указала пальцем в мою сторону. Ребята вскочили, побежали.
— Пионеротряд желает выслушать ваш доклад о путешествиях, — твердо сказал Витя Большой, подойдя ко мне.
— Айдате к костру, — затеребили меня оба близнеца.
И вот меня уже подхватили, поволокли под руки. Я еле переступал ногами и шел, словно к зубному врачу.
Вдруг вдали за рекой что-то заворчало, словно какой-то великан загромыхал громадными железными листами. Вдалеке вспыхнула молния. Все вскочили. Несомненно, приближалась гроза. Звезд не стало видно. По кустам зашелестел ветер. Наступила такая темнота, как в погребе.
Гроза в лесу ночью. Это очень страшно! И все же я ликовал. Непогода меня спасла по крайней мере на целые сутки!
— Как я была права! Как я доказывала, что ночевать нужно только в школе! — волновалась Магдалина Харитоновна. — Что нам теперь делать?
— Что делать? — удивленно переспросила Люся. — Прятаться надо. На горе ветвистые высокие ели, скорее туда!
— Нет, нет, ни в коем случае! Под елками нельзя! «Справочник туриста»… там все сказано… Надо что-то другое придумать, — стонала Магдалина Харитоновна.
А молния сверкнула так ярко, гром ударил так близко! Ребята схватили рюкзаки, стеснились в кучку, ожидая наших распоряжений.
Витя Большой выступил вперед:
— При дожде ковбои делают из одеял палатки. Сперва забивают два больших кола, потом по диагонали…
— Уйди ты со своими ковбоями! — перебила его Люся. — Товарищи, за мной, бегом! — скомандовала она.
И все помчались за ней в темноту, к невидимым елкам.
Побежал и я, побежала и Магдалина Харитоновна. Витя Большой начал было пригибать толстые ветки, да тут грянул такой удар, что он все побросал и заторопился нас догонять.
Все уселись под густыми черными елками, закутавшись в одеяла, плотно прижавшись друг к другу. Я с тоской вспоминал наши уютные шалаши с мягкими хвойными матрацами. Гром ударял так оглушительно, будто небо раскалывалось на отдельные глыбы, громовые взрывы следовали один за другим. Но гроза была сухая, без дождя; только ветер поднялся холодный, порывистый;, деревья тревожно качались и скрипели. Яркие вспышки молний поминутно освещали черный лес и настороженные ребячьи фигуры.
Сперва все сидели молча, только близнецы опять поссорились — чьей курточкой накрыть дрожавшую Галю. В конце концов они помирились: один пожертвовал курточку Гале, другой — Соне.
Дождь все не начинался, упало только несколько крупных капель.
— Володя, сюда! — позвала Люся. — Сфотографируй нас при свете молнии.
— Володечка, где же ты? — крикнула Магдалина Харитоновна.
Володя не откликался. Где же он? Куда пропал Индюшонок?
— Володька! — закричали мальчики.
— Да вот он!
Его обнаружили при очередной вспышке молнии. Он спрятался с головой под одеяло и громко стучал зубами.
— Володя, что с тобой?
— Я, я… я домой хочу! — Голос у Володи был такой же плаксивый, как у Сони в прошлом году, когда она разбила куклу.
Все дружно захохотали. Володька — такой хвастун и вдруг грозы испугался.
— Эх, ты! Стыдно! — набросилась на него Люся. — А еще хочешь быть кинооператором! Кинооператоры — настоящие изыскатели: они залезают к тиграм в клетки, фотографируют в тайге медведей, на воде крокодилов…
Гроза стала удаляться. Молнии блистали все реже, ветер стихал.
— А знаете что? — весело воскликнула Люся и вскочила. — Дождя не будет. Идемте в наши милые шалаши, и скорее спать, спать!
Глава пятая
НАЧИНАЕТСЯ МНОГОТРУДНЫЙ ДЕНЬ!
Есть в армии словечко, которое не слишком любят солдаты, особенно недавно призванные. Словечко это — «подъем». И любой старшина произносит его всегда с эдаким противным повышением голоса на три ноты, на звуке «ё-о-о».
— Подъе-о-ом! — закричала Люся по-старшински над самым моим ухом в пять часов утра.
Я высунул из-под одеяла нос, посмотрел: ребята шевелились, кое-кто тоже высовывал из-под одеяла то нос, то голые ноги и тут же прятал их обратно.
Ах, как не хочется вставать!
И плечу и ногам сразу сделалось так холодно, у меня затекла рука, покалывает в боку, я не выспался.
— Подъе-о-ом! — закричала еще раз Люся нарочно противным, гнусавым голосом. — Вставай, вставай скорее!
Она подбегала к одному, к другому, толкала в плечо, дергала за ногу, за косу…
— И понесло меня на эти изыскания! — кряхтел я, поворачиваясь на другой бок.
Я видел дивный сон. Мне только что приснился мой милый, идеально чистый врачебный кабинет. Я — в белом халате, в белой шапочке. Ребятишки испуганно и робко входят один за другим ко мне на прием. И в руках у меня не эта противная геологическая кувалда, а изящный никелированный медицинский молоточек невропатолога.
Я открыл глаза и вместо ослепительного потолка своего врачебного кабинета сквозь еловые маковки увидел небо — безоблачное, далекое, ни с чем не сравнимое в своей чистоте и синеве. Я тут же вскочил и оглянулся. Разве можно хныкать, когда утро такое чудесное! С реки поднимался тонкими струйками молочный пар. На хвойных еловых пальчиках блестели алмазы росы…
Все вскакивали один за другим. И каждый из ребят сперва потягивался, потом поворачивал голову, улыбался восходившему солнцу и бежал к роднику умываться.
Люся закричала:
— Утренняя зарядка!
Ребята в трусах и голубых майках побежали вдоль берега, потом остановились…
Ежась от утренней прохлады и позевывая, Магдалина Харитоновна и я издали наблюдали, как юные туристы под командой Люси изгибались, выпрямлялись, приседали…
Володя не делал зарядки: у него не ладилось с фотоаппаратом, он сидел на траве и с остервенением разбирал его.
Физкультурники вернулись бегом к нам. Все уселись вокруг вчерашнего потухшего костра. Мы вытащили из золы печеную картошку и печеных рыбок. Глиняная скорлупа высохла, она легко разбивалась, чешуя оставалась в глине, а остывшую рыбу — но сочную, чуть отдающую дымком — можно было есть.
Недовольная Магдалина Харитоновна поморщилась и стала брезгливо отщипывать рыбку двумя пальцами.
— Володя, будешь нас фотографировать? — спросил Витя Большой.
Все захохотали.
— Да-а, — обиженно засопел Володя. — В прошлом году у моей бабушки молния козу убила.
— Какой мальчишка-трусишка! — потихоньку злорадствовала Соня. — А я ни капельки не испугалась грома.
— Санитары, вычистить лагерь! — крикнула Люся. Бумажки, рыбьи кости тщательно собрали, закопали в самых густых кустах, а шалаши не стали разорять — будем ночевать тут на обратном пути. Спрятали в кустах ведра, топоры, еще кое-что лишнее.
Тут со мной случилось несчастье. Во время ночного переполоха кто-то перевернул мой рюкзак, потом кто-то сел на него и раздавил аптекарский ящик «малый набор». Пробка из пузырька с касторовым маслом выскочила, густая жидкость испачкала бинты, превратила в кашу какие-то таблетки и темным жирным пятном растеклась по рюкзаку. Рюкзак был казенный, принадлежал Дому пионеров.
— Мм-да, — ледяным тоном произнесла Магдалина Харитоновна.
Я молча стоял перед нею, опустив глаза. Так стоял я перед своей учительницей географии тридцать лет назад, когда разорвал карту Австралии и Океании. Я чувствовал, что виноват кругом и нет мне оправдания.
Ребята обступили нас и с интересом ждали, как это будут ругать не их, а большого дядю, да еще доктора. Я заметил широко раскрытые, испуганные глаза Сони. А в стороне, за кустами, спрятался главный виновник этой истории — ехида Витя Перец и строил мне оттуда рожи.
Магдалина Харитоновна тяжко вздохнула и начала совершенно замороженным голосом:
— Дети питались раковинами, питались глиной с этими рыбами, пили настой неизвестной травы. Чем будем лечить их животы? А главное, испорчено казенное имущество.
— Ну, довольно, Магдалина Харитоновна, ничего особенного не произошло, — сухо заметила Люся. — Надо спешить, а вы задерживаете.
Магдалина Харитоновна еще более тяжко вздохнула, но промолчала.
Вместе с мальчиками я постарался умчаться вперед и издали видел, что Люся и Магдалина Харитоновна идут рядом и энергично размахивают руками.
Соня мне потом насплетничала, что Магдалина Харитоновна всю дорогу ворчала и охала, а Люся уговаривала ее не сердиться.
Мы свернули в боковую долину, и река скрылась за поворотом дороги. Поднялись на гору. Лес кончился. Мы пошли через пшеничное поле.
Волнистые поля колхозной пшеницы сменились юными сосновыми посадками. Мы прошли сосняк, и перед нами развернулась широкая долина речки.
С каждым часом картина менялась. Хотелось идти быстрее, чтобы узнать: а что скрывается за тем холмом? А когда мы поднимались на тот холм, видели новые рощи и деревни, снова хотелось узнать: а что будет еще дальше?
«Путешествие пешком, — думал я, — пожалуй, замечательная штука, особенно утром, когда еще не очень жарко».
Правда, рюкзак немного оттягивал плечи, глаза после короткого сна слипались, ноги чуть гудели… Но все это были сущие пустяки. Я, гордый и довольный тем, что начал выполнять изыскательские поручения, шагал все вперед и вперед по пыльной дороге.
Мальчики шли рядом. Витя Большой увлеченно рассказывал очередную забавную историю. Но я невнимательно слушал Витю. К. тонкому медвяному запаху поспевающей пшеницы примешивался чуть ощутимый далекий аромат, свежескошенного сена. Свист быстрокрылых стрижей сменяла дробь незримых перепелов.
Поднялись на очередной бугор. И мальчики и я невольно остановились. Далеко-далеко, за третьим полем, в светлой дымке возникли очертания города с голубыми островерхими башнями, с голубыми древними кремлевскими стенами. Город точно висел в воздухе. Отсюда, с нашего бугра, кремль казался таинственным замком. И так хотелось думать, что именно в этом замке была спрятана заколдованная красавица в сиреневом платье с кружевами…
Подошли все остальные.
— Ах как красиво! — прошептала Люся.
— Едва ли этот рюкзак отстирается.
Скрипучий возглас Магдалины Харитоновны вытащил нас из царства сказок. И еще я вспомнил, что вечером мне предстоит рассказывать о своих «путешествиях». И сразу у меня засосало под ложечкой.
Мы вздохнули и двинулись дальше. Спустились в долину, голубой город Скрылся, а когда поднялись на новый холм и увидели город вблизи, он потерял свое таинственное очарование.
Теперь Любец был просто живописен. Стены и башни кремля уже не казались голубыми; они были воздвигнуты из белого камня. Ярко выделялась освещенная солнцем стена, спускающаяся по горе немного наискось, от башни до башни. Возле кремля лепились домики, сзади торчали две фабричные трубы. Громадный, очень глубокий овраг, весь в зеленых садах, шел сбоку кремлевской стены. Под горой текла синяя речка с кружевным железным мостом. По мосту сновали взад и вперед автомашины. На лугу паслись коровы. С речки доносились крики купающихся ребятишек.
Люся остановила отряд. Ребята спрятали в рюкзаки свои куртки, повязали на белые рубашки и блузки пионерские галстуки, почистились, девочки переплели косы, отряд построился и начал спускаться к реке.
Я оглядывал город справа налево и слева направо. Множество домов пряталось в яблоневых садах. Где же искать портрет? За последние годы наверняка понастроили целые кварталы, и домик на окраине стал домиком в центре.
Перешли через мост, поднялись к самому кремлю. Вблизи приземистые белые башни выглядели внушительно, с узкими окнами-бойницами, с острыми шпилями на старых, ржавых крышах.
Люся подскочила ко мне:
— Знаете что? Я чувствую, я убеждена — портрет где-то там, в кремле, — страстно повторила она.
Витя Большой подошел, деловито спрятав руки в карманы, насупив свои густые брови.
— Я тоже подозреваю: а не спрятан ли портрет там, внутри? — И он показал на одну из древних башен.
— А может быть, в этой? — И Галя робко показала тоненьким пальчиком на другую башню и вопросительно поглядела на меня.
— Тоже выдумали! — презрительно процедил сквозь зубы Володя. — В музее висит, и все.
Мы двинулись вдоль стены и подошли к островерхим белым с каменной резьбой воротам. На воротах была надпись: «Кремль 1531 года. По указу великого князя Василия Ивановича III «поставленъ бысть градъ бълокаменъ у Николы у Любецкаго». С XVI века стал пограничным городом Московского княжества и являлся защитой от нашествия крымских татар».
Мы вошли внутрь. Там стояли небольшие домики, а позади почерневших от времени берез, обвешанных грачиными гнездами, высился темный старинный пятиглавый собор. Над массивной железной дверью собора была прибита вывеска: «Любецкий краеведческий музей», а еще выше находилась проржавленная надпись: «Сооружен в 1661 году по грамоте царя Алексея Михайловича, данной из приказа Большого дворца».
— А может быть, — предположил я, — действительно портрет девушки просто-напросто находится в картинной галерее музея?
— Ну, это совсем неинтересно, — вздохнула Галя. — Так мы никогда не станем изыскателями.
— Только никого-никого не спрашивайте, — умоляла Люся, — сами должны отгадать.