Бывало, сидим мы с Крисей на ступеньках и разговариваем, а Молодец разгуливает по саду.
Вдруг Крися подскакивает. Что случилось? Это потихоньку подкрался к ней Молодец и, вытянув свои мягкие губы, словно хобот, схватил Крисю за локоны. Или за ухо. Или ласково провёл губами по её щеке. А сам смотрит ей в глаза, прижав ушки к затылку.
«Люблю тебя, малышка!» — говорили тогда его добрые глаза.
Славный был ослик!
Случались у нас с ним, конечно, и неприятности, не без того.
Ослы не так разборчивы в пище, как их ближайшие родственники — лошади. Наш Молодец ел всё, что только можно было жевать. Старая метла нравилась ему ничуть не меньше, чем капустные листья, солома — не меньше отборнейшего овса. Должен вас уверить, правда, что в огороде и в саду он ничего не трогал. Его не приходилось привязывать. Он прекрасно знал: то, что растёт на грядках, — не для него. И щипал себе потихоньку траву, а посадок никогда не трогал. И всё же…
И всё же однажды слопал соломенную шляпу, которую некая дама положила возле себя на скамейке. А шляпа, оказывается, была очень модной, и хозяйка уверяла нас, что шляпа эта необыкновенно ей идёт! Вернее, шла!..
В другой раз наш Молодец соизволил сжевать совершенно новые кожаные перчатки!
А как-то во время весьма торжественного ужина осёл перевернул сахарницу, съел весь сахар до последней крошки, зацепил языком кулич, и, прежде чем мы успели ахнуть, кулича и след простыл!
Крикнуть на него за это? Не дай боже! Он обижался, отбегал на несколько шагов и ревел.
А, как я вам уже говорил, ослиный рёв мало, очень мало напоминает пение соловья. Ошалеть можно было от этих ослиных жалоб и упрёков!
Случай открыл нам ещё один талант нашего Молодца. Я купил маленькую тележку. Лёгкую повозочку на двух колёсах для сада. Доставили мне эту повозку вечером. Молодец посмотрел на этот новый предмет обстановки без всякого интереса.
Тележка осталась на ночь на дворе. Осёл пошёл спать в сарай. А утром — дикий рёв!
Молодец вопит, словно с него живьём кожу сдирают. Выбегаю во двор…
Осёл стоит в оглоблях и просит, чтобы его запрягли! Сердится, от нетерпения топает ногами.
«Что же это? Наконец есть повозка, пора уже ехать! А вы спите!» — выговаривает он нам.
Наладили мы на скорую руку какие-то постромки, запрягли Молодца. Осёл бежит к воротам и оглядывается — догадался ли кто из нас, наконец, пойти за ним! Пошла за ним Катерина. Молодец, как стрела из лука, полетел прямиком на рынок.
Только он не желал идти по мостовой. Старался шагать обочиной. Там всегда после дождя собиралась грязь и было мягче ступать. А у Молодца копытца были маленькие, изящные, деликатные, и булыжники мостовой были для него чересчур жестки…
С тех пор каждое утро Молодец ходил с Катериной на базар. Править им не нужно было. Он вскоре узнал все лавки, в которых Катерина делала покупки. Сам останавливался у дверей и ждал. Возвращаясь, всегда приостанавливался на углу возле нашего дома и ревел.
«Прошу отворить ворота — мы вернулись!» — сообщал он на весь город.
И влетал, таща за собой повозку, во двор.
Так бывало утром. Но пусть бы Катерина попробовала отправиться за покупками на тележке в другое время! Молодец смотрел на неё исподлобья, стриг ушами.
«Хватит и одного раза, — заявлял он твёрдо. — Твоё дело помнить, что ты должна купить, а моё дело — привезти покупки домой. Но только раз в день, не забывай!»
И ни за что не давал себя запрячь. Лягался и ревел изо всей мочи.
«От работы я не отказываюсь, — говорил он. — В труде — весь смысл жизни. Но на всё своё время. Порядок — прежде всего!»
Можно ли сказать, что наш Молодец был лентяем? Ни в коем случае! Был ли он упрямым? Тоже нет! У него были свои принципы, и всё.
А сколько люди наговорили худого об ослах. Пожалуй, из всех животных человек больше всего обидел осла. Ведь кого называют ослом? Не буду вам объяснять — вы и сами знаете. Да и разговаривать на эту тему неприятно.
Впрочем, каждый, кто имел дело с настоящим ослом — с четвероногим, у которого такая славная, милая мордашка и коровий хвостик, знает, что между ним и человеком, которого называют ослом, нет ничего общего. Из этих двух ослов я всегда предпочту своего Молодца.
А вы как думаете, ребятки?
Муха с капризами
У меня была кошка — белая, пушистая, с шелковистой шёрсткой. Говорят, её родная бабушка была настоящей ангорской кошкой. Мы звали нашу кошку Пусей.
Очаровательная была кошечка. Жила она со мной в такой сердечной дружбе, как редко кто из моих животных.
Целыми часами лежала она, бывало, под лампой на моем письменном столе. Дремала. Время от времени, однако, открывала глаза — а были они синие, как васильки, — и внимательно глядела на меня. Потом вставала, выгибалась в изящную подкову, зевала так глубоко, что видно было её розовое горлышко. И перед тем как снова улечься под лампой, не забывала сказать мне несколько тёплых слов.
«Слишком много читаешь по вечерам, дорогой мой!» — ласково упрекала меня она и клала свой пушистый хвостик поперёк открытой страницы книги. Или деликатно протягивала лапку и задерживала перо, бегающее по бумаге.
«Хватит этой писанины, — уговаривала она, — пора уже спать. Утро вечера мудренее!»
У Пуси была одна большая странность. Вы, конечно, знаете, что почти каждый кот или кошка прекрасно умеет ходить по узким карнизам, по крышам. Говорю — почти каждый, потому что Пуся как раз этого сделать не могла. У ней делалось головокружение. И она как камень падала на землю.
Бедное существо, несомненно, не понимало, почему так получается. И мы тоже сначала не знали, отчего наша Пуся падает то с крыши, то с дерева. Падает тяжело, не по-кошачьи — на лапы, а разбивается. И неделями потом не может встать.
Когда мы нашли истинную причину, стали стараться не позволять кошке забираться так высоко, чтобы падение могло причинить ей вред.
И всё шло хорошо, пока не пришёл этот май. Помню, что сирень цвела в тот год как сумасшедшая. У Пуси были малыши. Три этакие белые пуховочки на красных лапках, с хвостиками, как спички. Пока котята были слепые, Пуся не отходила от корзинки, служившей ей жильём. Но когда котята прозрели и стали поживее, она начала выбираться на охоту. Ну и забралась однажды на самую верхушку ясеня.
И упала. Да так неудачно, что не оставалось ничего другого, как только похоронить её под белой розой, которая росла у южной стены нашего дома…
На этих похоронах была наша маленькая чёрная такса, по имени Муха. Она обнюхала кошку и убежала. Никто не обратил на неё внимания. Надо сказать, что Муха была особа капризная, и, особенно когда у неё бывали щенки, мы предпочитали не вмешиваться в её дела.
Главное, — эта собачонка была ужасно обидчива. Ни с того ни с сего с визгом, лаем, плачем она уходила из дому с таким оскорблённым видом, как будто больше уже никогда не вернётся. Но через несколько часов Муха появлялась на дворе как ни в чём не бывало. И начинала с того, что бросалась на первого встречного.
Порой она была слаще сахара, а то вдруг, неизвестно почему, жалила, как оса. Словом, дама с капризами.
Похоронив нашу Пусю, начали мы думать, что же нам делать с сиротами. Кормить из соски? Что ж, можно попробовать. Попытка — не пытка. Правда, маловато было у нас надежды соской выкормить таких маленьких котят. Но не могли же мы оставить маленьких Пусят на произвол судьбы. Идём в сарай, где стояла корзинка Пусеньки. Заглядываем туда… Пусто! Котятами и не пахнет!
Ай-ай-ай! Скажу вам откровенно, мне стало стыдно. Хорошо же я позаботился о детях моей бедной Пуси — позволил им пропасть! Вот так так!..
Да ещё, признаться, было у меня недоброе предчувствие. Вспомнилось мне, что недавно видел я во дворе Лорда — добермана из дома напротив. Был это пёс прожорливый и глупый. Он мог проглотить несчастных Пусят в мгновение ока. Ищем мы на всякий случай котят, перетряхиваем дрова, заглядываем в каждый угол. Ни следа! Гм, что ж делать? Пропали! Решили мы не пускать Лорда даже на порог. И это было всё, что мы могли предпринять, правда?
Прошла неделя, а может, и больше. Вдруг на дворе появляется Лорд. И направляется прямо к террасе, где Муха в глубокой нише под полом устроила свою детскую в старом ящике из-под гвоздей.
Муха — к Лорду. Без звука, без предупреждения вцепилась ему в нос. Лордишка исчез, словно его ветром сдунуло! А Муха оглянулась на него раз, другой и с достоинством заковыляла на своих коротких ножках под террасу к ящику.
И только там начался визг. Жалобы, упрёки! Напищалась она, наплакалась вволю и, продолжая ещё скулить от возмущения, приступила к генеральной уборке в детской.
Происходило это всегда так. Сначала она осторожно выносила из ящика малышей. Потом перестилала сено и тряпки, которые отовсюду натаскивала — вместо простынь и пелёнок — для своих ребят.
Вижу, Муха вытаскивает одного пищащего малыша, чёрного-чёрного, как и его мама. За ним — второго. Мы знали, что у неё только двое детей. Вот удивился я, когда Муха снова за чем-то полезла в ящик! Осторожно достаёт ещё кого-то… Киска! Белая киска! Пусёнок! Один, второй, третий!.. Весь выводок. Выходит, когда мы все позабыли о сиротах, Муха о них вспомнила. И приютила их.
— Мушка, славная ты псинка, — говорю я и подхожу ближе.
А Муха становится ко мне боком, заслоняя собой детей. Смотрит исподлобья.
«Ну? Чего ты хочешь? Не люблю я, когда вмешиваются в мои семейные дела, понимаешь? — ворчит она и на всякий случай показывает мне зубы. — Пусть каждый поступает так, как считает нужным!» — буркнула она и принялась перестилать постели своих и приёмных детей.
С тех пор никто из нас не заглядывал в Мухин ящик.
А через несколько дней семейство Мухи в полном составе уже разгуливало под верандой и в добром согласии пило молоко, которое малышам приносила Крися.
В один прекрасный день Муха вывела всю свою фамилию в свет — на прогулку к колодцу.
И тут только убедилась славная собачонка, что её собственные дети сильно уступают приёмным. Чёрные ящерицы — Мухины дети — были неловкими, как все маленькие щенята. А котята! Ну, стоит ли вам рассказывать, как подвижны и проворны маленькие котята!
Мухе их кошачьи ухватки не очень понравились. А за рискованное предприятие — попытку забраться на сруб колодца — Пусята даже получили взбучку.
Муха зорко следила за котятами, берегла их как зеницу ока и воспитывала по-своему. И Пусята росли настоящими псами. Пытались даже тявкать, точь-в-точь как маленькие Мушенята, которые были от природы пискливы и облаивали всё, что только двигалось. И как же было забавно, когда коты прыгали на развевающуюся в воздухе простыню и орали что есть мочи!
Но всё кончается. Мухины таксики выросли и пошли в люди. Пусята тоже нашли себе хозяев. У нас остался только один белый пушистый котик, как две капли воды похожий на маму. Жил он уже своей, кошачьей жизнью. Беспрепятственно разгуливал по крышам, по деревьям, ибо не унаследовал от мамы головокружения.
Не раз пропадал он по целым неделям. Но, возвращаясь, шёл спать в старый ящик из-под гвоздей, в котором проживала Муха. Старая, славная Муха. Немножко капризница, но ведь это не такая уж беда, верно?
Университет на ясене
Перед нашим домом был палисадник. Справа, как войдёшь с улицы, росла большая, развесистая липа. Кольцом вокруг неё стояли стол и скамейки. Там мы летом полдничали. Но, если случайно чаепитие затягивалось до захода солнца, надо было, хочешь не хочешь, убираться из-под липы. Почему? Потому что на этой липе ночевали воробьи. Тучи воробьёв. Целые воробьиные народы! Всё дерево — от верхушки до самых нижних веток — было усыпано ими. И перед сном они так шумно о чём-то совещались, что мы, люди, разговаривать никак не могли.
Эти воробьиные сборища разогнали с липы всех остальных птиц. Не помню случая, чтобы какой-нибудь пернатый смельчак рискнул задержаться на этой облюбованной воробьями липе. А уж о том, чтобы построить там гнездо, и речи быть не могло! Лишь ворона, пролетая, присаживалась порой на верхушку липы — отдохнуть в пути. Но, едва успев оглядеться, с отвращением каркала — и поминай её как звали!
Зато на ясенях — на тех, которые росли возле террасы, — весной бывало полным-полно перелётных гостей. Они оставались там даже на ночь. Вероятно, потому, что им там никто не мешал: воробьи почему-то не любили этих ясеней и никогда там собраний не устраивали.
И совершенно напрасно. На презираемых воробьями ясенях можно было ночевать, не опасаясь никаких разбойников. На стволе каждого ясеня красовалось широкое жестяное кольцо. Для чего? Для того, чтобы нашей кошке Имке или кому-нибудь из её милых дружков не пришло в голову залезть на дерево. Ну и, понятно, поохотиться там на наших гостей. С гладкой и твёрдой жести соскользнёт всякий коготь, даже самый острый. О том, чтобы влезть на дерево, нечего и мечтать. Можно только снизу с аппетитом поглядывать на засыпающих пташек и облизываться. А это никому не вредит. Пожалуйста, сделайте одолжение!
На этих-то безопасных ясенях помещались скворечники. Три штуки. По одному на каждом дереве. Почему каждое лето из трёх птичьих домиков два пустовали, а только один был заселён, — этого я никогда не мог понять.
Зимой в эти скворечники обязательно вселялись воробьишки. Тут они квартировали до весны.
Прилетали скворцы. И та пара скворцов, которая намеревалась у нас поселиться, начинала с того, что без церемоний выселяла из домиков непрошеных жильцов. Причём не из одного, а обязательно из всех трёх. Ну, был тут, понятно, шум, писк, крик. Воробьи не так-то легко уступали!
Но наконец всё утихало. Из двух скворечников свешивались наружу прядки побуревшего сена, натасканного туда за зиму воробьями. Эти-то клочья и были вернейшим признаком того, что скворцов в этих скворечниках нет. Ведь скворцы большие чистюли и ни за что не потерпели бы такого беспорядка у себя в детской, не говоря уже о гостиной или спальне.
Поэтому, кстати сказать, советую вам: никогда не садитесь под деревом, на котором висит скворечник. Спросите: отчего? Оттого, что пани Скворчинская не пользуется пелёнками для своих младенцев. Но, так как она очень заботится о том, чтобы её детишки были всегда в чистоте и в доме было хорошо прибрано, она всё время наводит порядок: всё ненужное, грязное выкидывает за дверь. А ведь трудно требовать от захлопотавшейся птичьей мамаши, чтобы она следила, куда упадёт то, что ей нужно выбросить из гнезда, не так ли?
Птичье детство проходит быстро. Скворчата растут не по дням, а по часам. И наступает наконец такой день, когда молодёжи пора выходить из тихого домика на вольный простор большого мира.
Первый скворчиный шаг в жизнь всегда совершался одинаково. Тут же, возле самого скворечника, росла большая ветка, росла почти совсем горизонтально. Папа-скворец выскакивал на эту ветку. Он ходил по ней взад и вперёд, потом начинал топтаться на месте, всё время что-то приговаривая. А в круглом отверстии скворечника показывалась то одна, то другая головка с клювом, обрамленным жёлтой каймой, — неоспоримый признак нежного возраста его владельца. Потом мальцы-скворцы по очереди выходили наружу и усаживались на палочке, укреплённой у входа. Папа-скворец что-то объяснял им, доказывал, убеждал. И наконец первый, самый отважный скворушка с отчаянным писком, трепыхая крылышками, спрыгивал на ветку.