– Кто победил? – спросил Суббота, спрыгнув на своих теневых ногах с узорчатой, вымощенной камнем платформы.
– Оно еще продолжается, – пожал плечами Аэл и спланировал с платформы на своих теневых крыльях. – Рассказать тебе про Тайн, Сентябрь, прежде чем мы туда войдем?
Они стояли перед гостеприимно распахнутыми воротами, от которых начиналась серебристая дорога, переходящая в улицу, полную магазинов, битком набитых покупателями в шляпах из красного шелка и с длинными перьями. Из всех углов глядели маски с длинными костлявыми носами и вытаращенными черными глазами. Сверкали маски с бронзовыми птичьими клювами, сияли скуластые маски из театральных трагедий. На некоторых были длинные рога, как у единорога или антилопы; некоторые щеголяли париками из соломенных волос, в которые были вплетены черные камни. И хотя приятная сумрачная музыка все так же играла с невидимой башни, а воздух явно клубился от возбуждения, это место странным образом казалось спокойным.
Луна показала бледную, едва различимую цифру IX.
– Но Тайн начинается с Т, – возразила Сентябрь. Она смущенно прикоснулась к своим волосам, внезапно вспомнив, какими они стали – черными, с ярко-голубыми прядями. Как она выглядит среди всего этого буйного народа? Красное пальто стянулось вокруг нее потуже, словно говоря: что еще за глупости, прекрасно мы выглядим.
— Перекрестные ссылки! – радостно ответил От-А-до-Л. – Ты же меня научила, помнишь? Волшебное Подземелье – это на В, а главный город – это на Г. Так я и добрался до Тайна. – Его черная морда, фиолетовые усы и большие темные глаза – все сияло от желания разделить с ней этот миг, как бывало раньше, но на этот раз самому, а не в качестве молчаливой тени; запомнить его и сохранить в сердце, так, как это сделал бы тот, другой, Аэл. – Главный город Волшебного Подземелья, – продолжил он, не дожидаясь ответа, – омывается двумя реками – Амарантинкой и Рыжей Туманкой, обе они вытекают из Флегетона на Пустоши Огненной Лошади. Город состоит из четырех районов: Стеклянный Чеснок, Сумрачный Анис, Галопирующий Монстр и Ночная Луковица. Численность населения непостоянна и неизвестна. Высшая точка – Кольцевая Башня, полый рог нарвала, в котором размещен Питомник Пфизиков. Низшая точка – Впадина Нуньосов, и на их могильные курганы лучше не соваться, даже если тебе кажется, что выкрасть черный мед из их ульев очень легко. Главные виды импорта: рис, магнитный железняк, дождь, запасные двигатели, нежеланные дети, юные девы, герои, которым надо отличиться, призраки и тени. Главные виды экспорта: магия, чай, кофе и плоды гранатов. Реки пересекаются в центре города, вблизи королевской резиденции Клевер, стоящей на высоких амариновых ногах (это, Сентябрь, драгоценный камень, который выглядит как рожок с мороженым, весь такой розовато-пурпурный и желтый) и увенчанной остроконечной башней, склепанной из всех видов металла, кроме железа, – из бронзы, меди, золота, серебра, янтарина и свинцовых чушек. Два огромных жемчужных листа, один черный, второй белый, раскрываются, как лепестки, и продолжаются лестницами, которые спускаются в огромный Опаловый Павильон. Мимо не пройдешь!
– Спасибо, Аэл, – просто сказала Сентябрь. Невероятно, насколько это место отличалось от Пандемониума и при этом было на него похоже! Голова шла кругом, и очень хотелось, чтобы Светлячок была рядом и обнимала ее своими бледными зелеными ручками.
Однако теневой Аэл остался недоволен:
– Ты должна сказать: «Давай промотаем до того места, где говорится: «Город находится в стольких-то милях от девочки, которую зовут Сентябрь». Или хотя бы: «Давай промотаем хоть докуда-нибудь, потому что мы уже пришли». А ты меня совсем не прерывала и позволила рассказывать так долго. Это совсем неправильно!
– Я буду прерывать тебя почаще, чтобы тебе было приятно, Аэл! – Сентябрь улыбнулась, и ей захотелось обнять его и утешить, потому что не так уж он и отличался от того Вивернария, которого она обожала. Она решила этого не делать, но потом еще подумала и все же обняла. Его теневая шкура излучала тепло.
Вся четверка прошла в ажурные агатовые ворота Тайна.
Как только они это сделали, тут же в толпе впереди них раздалось звяканье и скрежет. Жуткий, отвратительный звук, будто кто-то играл на гармошке-концертине не то что плохо или неумело, но с таким ужасом в каждой ноте, что Аэл спрятался за спину Сентябрь – впрочем, безуспешно, – а Суббота схватил ее за руку. Баклажанчик застыла на месте. Она стояла так тихо, так ужасно, чудовищно тихо, что когда Сентябрь повернулась к ней, чтобы заключить и ее в семейные объятия, оказалось, что Ночная Додо просто исчезла.
Толпа расступилась, роняя где попало перья, шляпы и даже туфли, – по серебряной дороге к столице скрипя двигался огромный черный грузовик. Это, несомненно, был волшебный грузовик, весь в радугах таких сумасшедших цветов, что Сентябрь затруднилась бы их назвать – может быть, фиореневый, или серебрасный, или зеланжевый. Плети ежевики, усеянные светляками, и гигантские черные цветы выгибались и раздувались над его кузовом, как брезент над армейскими машинами. Фарами служили стеклянные шары, в которых плавали мерцающие серые свечи. Двигатель, если он там был, не производил никакого шума, но темно-зеленые колеса из кожуры кабачков катились по улице с влажным хрустом, да еще эта ужасная концертина…
– Кто бы там ни сидел за рулем, он явно приехал не на Развеселье, – сказала Сентябрь. – Я уверена, он не умеет веселиться… если только там вообще кто-то есть. – И действительно, как ни вглядывалась Сентябрь, она не могла разглядеть водителя – только странная остроконечная красная шляпа с двумя длинными полосатыми перьями пари?ла в кабине волшебного грузовика на том месте, где должна была располагаться голова.
Сбоку от нее, где еще недавно стояла Баклажанчик, раздался ее тихий голос.
– Это Фриц, – прошептала Додо.
Грузовик остановился. С крыши ежевичного тента начала расти, будто живая, длинная серебряная лестница, все выше, выше и выше. Она была бесцветной – просто сверкала, как вода. Наконец дверь грузовика открылась, и появилась красная шляпа; теперь, когда ее можно было разглядеть, она казалась еще краснее. Два пера фазана, а может, какого-то странного, жуткого попугая торчали из нее как рога. Шляпа начала взбираться по лестнице, и ее перекладины скрипели, будто карабкался кто-то тяжелый, однако ног видно не было. Лестница выросла настолько высоко, что Сентябрь, а с ней и всему Тайну, пришлось запрокинуть головы и заслонить глаза рукой, чтобы попытаться увидеть, где она кончается. Красная шляпа парила где-то там, за пределами их взглядов, в вышине Волшебного Подземелья, где его потолок переходил в пол Верхнего Мира.
Баклажанчик опять зашептала, незримо придвигаясь поближе к Сентябрь, – та почувствовала прикосновение мягкого оперения к своей руке, но Ночная Додо оставалась невидимой:
– Слушай. Он вытаскивает свой Бешеный Бурав. На нем рукоятка из черной кости. На рукоятке мерцают звезды. Бурав он получил от Хэллоуин на день рождения, а с ним и другие подарки – Разлучающий Сифон и пояс из карамельного стекла, чтобы носить их на обоих боках, как пистолеты. Это его орудия, и это его символы. Фриц приставляет Бурав к каменному своду мира. Бурав вгрызается в камень, и Фриц начинает поворачивать рукоятку. Раз, другой, третий. Появляется трещинка, не шире твоего мизинца. Фриц приставляет к ней раструб Разлучающего Сифона, и туда, как дымок, вплывает тень. Тень стекает вниз и струится через хрустальное колено сифона, а потом ниже и еще ниже по лестнице, до тех пор, пока какой-нибудь добрый или злой ветер не подхватит ее и не отправит искать свое место в Волшебном Подземелье.
– Как ты все это видишь? Я даже шляпу не различаю! – прошептала Сентябрь.
– Я слышу, – прошептала Баклажанчик еще тише. – Это тоже часть Тихой Пфизики. Очень трудная часть, которую я изучала под руководством Великого Граммофона Баритонного Ущелья, пока моя хозяйка-гоблинша продавала ему пеликана. Если научишься глубоко и полно слушать, слушать не только слова и звуки, но также и пневмодинамикку сердца и света, элементарные частицы грусти и радости, тонкую текучую динамикку сожаления, то не останется ничего, что не было бы тебе подвластно. Я слушала отражения звезд, повороты Бурава, падение теней и медленное ровное дыхание Фрица. Знаешь, он рыдает, когда поворачивает Бурав. Он рыдает, когда тень просачивается в сифон. Он думает, что никто не слышит, но я слышу. Фриц – красный карлик, лютин, из рода невидимых духов-проказников, и его красная шляпа – вроде сердца. В ней его сила и сущность, то есть та его часть, которую он готов демонстрировать всем. А плач лютина – самый тихий плач из всех. Невидимые слезы невидимого человека.
Лестница начала снижаться, убираясь обратно в грузовик, а с ней спустилась и красная шляпа. Где-то далеко за ними черный завиток поплыл навстречу судьбе. Все вокруг отчаянно старались не прерывать молчания. Сентябрь видела, как от напряжения многие хватали сами себя кто за живот, кто за спину и даже вспотели от усилий. Красная шляпа помедлила перед кабиной грузовика, как бы оценивая всех взглядом. Никто не дышал. Затем шляпа забралась в кабину, и на этих кабачковых колесах с желудевыми шипами Фриц медленно покатил прочь.
– Я понимаю, – сказала Сентябрь, когда все начали судорожно переводить дыхание и по улице побежал нервный смешок, – я понимаю, что здесь, внизу, он никому навредить не может. Он забирает тени из Верхней Страны, и это ужасно, это надо остановить; но кому он может причинить вред тут, в Тайне?
От-А-до-Л уставился на нее слегка пристыженно и слегка вызывающе, мотая хвостом из стороны в сторону, как кот.
– Ну что ты, здесь полно тех, кто не тени. Как в любом другом месте. Герцог Чаепитий, и Баклажанчик, и Толстянка Прекрасная, и вся эта компания. Глаштины. Нуньосы. И иногда, только иногда, не очень часто, понимаешь? – Фриц забирает их тени тоже.
– Они хотят сохранить свою магию, – пробормотал Суббота. – Нельзя их за это винить. Но когда приходит Фриц, лучше просто замереть, пока это не кончится.
Какие печальные, какие жалкие слова, подумала Сентябрь. Она вспомнила тот ужасный разрез, которым ее тень отделили от нее самой, и могла бы надолго погрузиться в воспоминания о том, как ей было больно и к чему это все привело, если бы участники Развеселья не разразились снова песнями и смехом, болтовней и танцами. Они кричали и улюлюкали еще громче, чем прежде, отплясывая так, будто хотели стереть память о Фрице и его огромных темных колесах.
Баклажанчик постепенно появилась вновь, перышко за перышком, блестя серьезными темными глазами.
Глава X
Развеселье
Резонно предположить, что вы, дорогие читатели, за свою юную жизнь успели разок-другой побывать на вечеринках. Или на утренниках. Наверно, вы там получили в подарок колпак с блестками и мешочек малюсеньких игрушек. Наверно, вам подавали торт, и мороженое тоже. Если это был по-настоящему хороший праздник, то вы, наверно, играли в игры и выигрывали призы, или смотрели, как человек в клоунском наряде вытаскивает из рукава голубей, или заставляет танцевать марионеток, или даже играет что-то на банджо, гитаре или аккордеоне. Без сомнения, вы наелись и напились до отвала, и после всего этого вам хотелось вздремнуть.
И все же вы никогда не были на Развеселье.
По сравнению с Развесельем любая вечеринка – даже самая лучшая, с голубями, марионетками и аккордеоном, – это как крохотная зеленая ящерка, что лижет свои глаза на горячем камне, по сравнению с Королевой Драконов, которая летит, расправив крылья, дышит огнем и распевает песни своего народа.
А перед каждым Развесельем происходит Пиршество.
Центральный бульвар Тайна, который, как мог бы сообщить им От-А-до-Л, назывался Серебро Шута, был уставлен длинными столами, ломившимися от кулинарных шедевров доброй дюжины национальных кухонь. Гоблинские фруктовые пирожные и мед нуньосов в кувшинах из горного хрусталя; дымящиеся пироги спригганов с ягодой-сердцевикой, и с персиками блаженства, и с тыквой, и с лунофруктами, которые, как только к ним потянешься, становятся то больше, то меньше; зеленые полезные гномьи супы с приворотной травой, листьями любовного мака, невольничьими луковицами, незабудками и пучками доброго сладкого базилика и шалфея. Глаштинские овсяные лепешки и кексы из сена с золотистой корочкой, дриадское дождевое жаркое с солнечным соусом, ифритские огненные халы, маридское пирожное из гальки, настоящие жареные облака, груды дункель-рыбы на гриле и особый ярлоппский кофе со страстоцветом. Шотландские огры припасли к этому случаю лучшие торфяные настойки – и, конечно, тут и там, словно капли крови, алела любимая вивернами редиска – среди зачарованных тарталеток в форме старых книг, коричневых, рваных, с масляными пятнами.
На ближайшем столе Сентябрь обнаружила прекрасный оранжевый тыквенный суп-суфле с засахаренным миндалем, замок из моркови и батата, окруженный рвом с апельсиновым соусом, а также блестящий, будто лакированный, шоколадный торт – плотный, со слезой, насквозь промочивший алую салфеточку и бледное блюдо. Сентябрь вспыхнула, потому что он напрочь затмевал мамин торт. Сверкали и переливались глазурованные розы и ленты, а по ободку блюда было очень красиво выведено от руки: РАНО ИЛИ ПОЗДНО ЗА ВСЕ ПРИХОДИТСЯ ПЛАТИТЬ. Сентябрь пробежалась пальцами по буквам. Тот ли это почерк, что был на ярлычке чайного пакетика у Герцога? Может, да, а может, и нет.
Сказать, что они хорошо поели, означало бы несправедливо замолчать то, с какой жадностью и с каким ликованием весь Тайн набросился на любимые угощения и новые лакомства, не обращая внимания на творимый беспорядок, швыряясь друг в друга корками и кожурой, поднимая тосты за все, что в голову взбредет. «За гномов!» – неслось с одного стола, «За мою любимую гоблиншу!» – с другого, «Здоровье всех теней!» – с третьего. «Только пусть держатся подальше от моего болота!» – ревел в ответ огр. И с каждого стола, с каждой чашей: «Да здравствует Хэллоуин, Королева Подземелья, Королева Пустоты, Дева Всех Святых!»
В программе были предусмотрены и проказы. Водянистая тень наяды прикоснулась кончиком подернутого рябью пальца к красной глиняной чаше, которую держала лысая девушка, вся в золотой чешуе. Фонтаном полетели голубые искры, а напиток в чаше вспенилось, причем каждый пузырек оказался украшен крошечным сапфиром. Чешуйчатая дева взвизгнула, захихикала и выпила чашу одним глотком, после чего ее лицо исчезло, а на его месте выросла огромная слоновья голова с хоботом и бивнями, но по-прежнему покрытая золотистой чешуей, а глаза загорелись гранатовым пламенем. Голова затрубила, и из хобота понеслись лепестки бархатцев, которые опускались всем на плечи, превращаясь в крохотных алых воробьев. Воробьи грянули застольную песню и все как один исчезли под звон невидимых кимвалов. Участники Развеселья взорвались аплодисментами, а тень Наяды зарделась жемчужно-серым.
– Ой, я хочу попробовать! – закричал Суббота.
– А я уже превращал ее в виверна, – похвастался теневой От-А-до-Л.
– Я так и думал, – ответил марид, глядя на него большими печальными глазами. – Тебе и раньше всегда доставалось все лучшее. Ты первым ее встретил, позволил ей ездить на тебе, а я вступил в игру слишком поздно, и с тех пор все так быстро погрузилось во мрак…
– Это был не совсем я, Суббота, – вежливо возразил Вивернарий. – Я бы ни за что не стал лезть без очереди, отталкивая тебя. Да ты и не поздно появился, а почти сразу. Не забывай о парноколесных! – Он боднул Теневого Марида огромной головой. – Встряхнись! Мы же на Развеселье! Все дозволено!
– Стойте! – закричала Сентябрь. – Прекратите говорить обо мне, как будто я игрушка, которую вам приходится делить! У меня тут дела, и я не собираюсь…
Но было поздно. Суббота, ухмыляясь так, будто знал какой-то секрет, схватил обе ее руки и поцеловал их – раз, два, три раза. Четыре поцелуя за день, подумала Сентябрь, которая так и не решила, что она думает обо всех этих поцелуях, да и не было у нее времени о них думать. Без всякого предупреждения что-то внутри ее раздулось, будто яркий сияющий шар. Она обнаружила, что легко парит над своим стулом, а красного цвета пальто и платье гоблинши исчезли. Вместо этого на Сентябрь оказалось тончайшее платье из крыльев кузнечиков и крошечных паутинок, скорлупок лесного ореха, кружевных грибов, дубовых листьев, вороньих перьев и кукурузных рылец, расшитое светлячками и каплями дождя. Ее босые ноги болтались над плюшевым сиденьем, и она почувствовала на спине два длинных атласных крыла, которыми она медленно взмахивала так же естественно, как раньше поднимала руки.