— Что заставляет этих горемык махать топорами ночью? — с сочувствием думал Оборвыш, шагая к месту рубки.
Подошел и не поверил своим глазам. Никаких дровосеков не было и в помине, деревья-великаны валились под ударами большого топора, сверкавшего при свете месяца, словно молния.
— Эй, дедушка Топор, взгляни на небо — месяц уже давным-давно взошел, пора бы и отдохнуть! — крикнул что есть мочи Оборвыш, собравшись с духом.
— Нету, сынок, для меня отдыха от этой проклятой сечи, — охрипшим от усталости голосом отозвался Топор, не переставая делать свое дело. — Триста лет рублю я лес днем и ночью, пожалуй, еще лет триста мне не выбраться из этих дебрей, если кто-нибудь не сжалится надо мной и не заберет отсюда!..
— Дай-ка я тебе помогу, — сказал Оборвыш и, схватив топор, вытащил его из веток только что поваленного дерева. Старик и ахнуть не успел, как очутился в торбе, где уже лежали двое таких же работяг.
— До гроба не забуду этого, сынок! — промолвил Топор. — Попадешь в беду, не горюй — я тебя избавлю.
— Беда, дедушка Топор, не за горами, а пока отдыхай, набирайся сил! — сказал Оборвыш, вскинул торбу на плечо и с легким сердцем зашагал к тому месту, где братья его видели третий сон.
Шли они, шли целую неделю, и в одно погожее утро добрались до столицы. Старший и средний братья тут же прогнали Оборвыша с глаз и горделиво двинулись к царскому дворцу, где упирался вершиной в небо огромный, точно гора, дуб.
— Ну, государь, все ли готово к свадьбе? Не успеет завтра утром солнце взойти, как твой дуб рухнет под ударами моего топора! — гордо выпятив грудь, сказал старший брат.
Царь, которому не понравился заносчивый выскочка, нахмурился, словно пасмурный осенний день, сердито проворчал:
— Свадьбу сыграть, парень, не хитрое дело, только ты помни, что, если завтра на рассвете дуб будет стоять на месте, мой палач отрубит тебе нос, чтобы ты не слишком его задирал…
Но царская угроза ничуть не испугала хвастуна.
Еще выше задрав нос, он прошествовал мимо толпившегося под дубом народа, ни на кого не глядя, будто уже впрямь был царским зятем. Подойдя к непокорному дереву, засучил рукава и принялся рубить в первую очередь ветки потоньше. Рубил, рубил весь день и всю ночь. Но когда взошло солнце, все увидели, что дуб стоит как ни в чем не бывало — еще развесистей, еще царственней. Не успело солнце подняться выше домов, как царский палач отрубил зазнайке нос.
Тогда к царю направился средний брат.
— Государь, брату моему не удалось срубить дуб, он поплатился носом… Но перед моей силой ни одно дерево не устоит. Да, да, не устоит! — сказал он, ударив себя в грудь. — Завтра до восхода солнца я порублю этот проклятый дуб на дрова. На всю зиму хватит…
Царь опять грозно насупил брови и говорит:
— Ладно, парень, так тому и быть. Повалишь дуб — отдам за тебя свою дочь… Если же на рассвете дуб будет цел, мой палач отрежет тебе язык, чтобы ты в другой раз не хвастался!
— Постараюсь сделать так, чтобы язык мой остался цел! — сказал средний брат, не испугавшись царской угрозы.
Взял в руки топор и решительно зашагал к дубу. Поплевал на руки, замахнулся и, подобно старшему брату, принялся рубить ветки потоньше. Рубил весь день и всю ночь. Весь взмок от пота, переменил девять рубах. Но когда взошло солнце, все увидели, что дуб стоит цел-целехонек, крона его, казалось, была еще выше, еще гуще чем раньше.
Ничего не поделаешь — прошлось среднему брату расстаться с языком…
Последним предстал перед царские очи Оборвыш. Царь смерил его взглядом с головы до ног и захохотал.
— Как, и ты, голодранец, решил стать царским зятем?
— А почему бы и не попытать счастья, государь! — не обращая внимания на насмешку, спокойно ответил Оборвыш. — Как видишь, нос у меня не меньше, чем у старшего брата, а язык не короче, чем у среднего, будет чем расплатиться, если не удастся срубить дуб…
Царь разгневался, сердито топнул ногой и говорит:
— Не срубишь дуб до рассвета, мой палач снесет твою глупую башку!
— Ладно, государь! — воскликнул Оборвыш. — Коли в моей башке не хватит ума, чтобы справиться с каким-то деревом, поделом ей. Крестьянин — не царь, глупая голова ему ни к чему.
Сказав так, добрый молодец повернулся и вышел из царских покоев, не взглянув на позеленевшего от злости царя. С веселой улыбкой направился он к дубу и — на удивленье толпившемуся перед дворцом* народу — не взялся за топор, а улегся в тенечке и крепко заснул… Так беззаботно проспал он до самого захода солнца. А когда наступил вечер, встал, расправил плечи и, не говоря ни слова, три раза обошел вокруг могучего дуба.
Потом достал из торбы лом-самокоп, вонзил его в корни дуба и крикнул зычно, чтобы было слышно аж во дворце:
— Ну-ка, дедушка Лом, давай покажем царю-батюшке и этому проклятому дереву, из-за которого мои братья лишились носа и языка, на что способна крестьянская башка!..
Не успел он договорить, как Лом подскочил, будто ужаленный, и со страшным свистом врезался в корни зеленого великана. Потом опять взлетел вверх и с еще большей силой вонзился в дерево… Во все стороны полетели комья земли, щепа, из камней посыпались искры… К полночи исполин, которого веками не могли одолеть ни люди, ни жестокие бури, зашатался, словно немощный старец, и с треском повалился на землю.
Не теряя времени, Оборвыш достал из торбы топор-самосек.
— Ну-ка, дедушка Топор, пришел твой черед показать батюшке царю и этому строптивому дереву, на что способна крестьянская башка! — выкрикнул он, швырнув топор в крону поверженного великана.
И в тот же миг на глазах у пораженной толпы произошло новое чудо.
Топор раскалился, словно его только что сняли с горна. Из-под острия во все стороны взметнулись огненные языки. Топор-самосек сердито зашипел, заходил влево-вправо, как челнок, запрыгал вверх-вниз… Его удары отдавались в ночной тишине громким эхом. Казалось, сотня дровосеков дружно накинулась на поваленное дерево. Дуб застонал, затрещал… А когда взошло солнце, на том месте, где возвышалась зеленая громада, белела огромная куча щепок да толстых поленьев…
На ее вершине, улыбаясь во весь рот, стоял Оборвыш. Он ждал, что сейчас покажется царь и наградит его по заслугам за доброе дело. Только у царя и его дочери было совсем другое на уме… Царевна из окошка своей горенки увидела, что дуба больше нет. Разглядела она и Оборвыша, что стоял улыбаясь на останках могучего исполина. Только не увидела ни его синих, как небо, глаз, ни стройных, как у оленя, ног, ни гибкого стана. Ей бросились в глаза рваная одежда парня, стоптанные постолы, мозолистые руки… И когда царь вошел в ее светелку, она со слезами кинулась ему в ноги.
— Не губи меня, батюшка, не выдавай за этого оборванца… Я лучше умру, чем выйду замуж за человека, у которого такие грубые руки, а на ногах стоптанные постолы!..
Эти слова как нельзя больше пришлись по сердцу царю. Успокоив дочь, он спустился к Оборвышу. Лицемерно похлопав парня рукой по крепкому крестьянскому плечу, скривил губы в усмешке и сказал:
— Молодец ты, ничего не скажешь; хорошее дело сделал этой ночью, спас свою голову!..
— И к тому же честно заслужил обещанную твоим величеством награду, — напомнил Оборвыш. — Где моя невеста, где полцарства?
Царь словно только того и ждал. Нахмурил брови и говорит сквозь зубы:
— Не спеши, парень, не так легко стать царским зятем и получить полцарства, как ты думаешь. Видишь эту скалу? — спросил царь и, указав рукой на гранитную громаду, возвышающуюся над дворцом на безводном холме, громко добавил: — Если сделаешь так, что до захода солнца с этой скалы потечет вода, дам тебе в жены дочь и полцарства… А не сделаешь, беги с моих глаз, не то несдобровать тебе!
Оборвыш не проронил ни слова. Молча вскинул на плечо торбу со своими верными друзьями и побрел к скале. Взойдя на вершину холма, он вогнал старый железный желоб в расщелину скалы прямо против дворца и крякнул:
— Эй, дедушка Желоб, ну-ка, покажи свою волшебную силу!. Напрягись изо всех сил, сделай так, чтобы вниз хлынула река. Пусть унесет она за тридевять земель и царя, и его привередливую дочь, и весь его дворец вместе с царскими крысами!
Не успел добрый молодец выговорить эти слова, как из железного желоба вырвался бурный пенистый поток. С каждым мгновеньем он становился все полноводнее, все грознее. Не успел царь опомниться, как на царские палаты с грохотом обрушилась водяная лавина. Она смыла дворец в мгновенье ока и понесла его, словно утлый челнок, далеко-далеко за тридевять земель, в тридесятое царство, откуда никому нет возврата…
КАМЕН И БЕЛАЯ ГОЛУБКА
I
Давным-давно в Большом лесу — том самом, что необъятной зеленой рекой течет в Синих скалах, — жили-были дед и баба. И была у них корова, которая давала старикам молоко. И кошка, что на чердак гоняла мышей. И собака, что стерегла их домик. Не было у старика и старухи только детей — скрашивать их одиночество.
И они из-за этого очень горевали.
Днем, занятые работой, старик и старуха меньше чувствовали свое одиночество. Но как только наступали сумерки, бабка принималась вздыхать:
— Эх. старик, глухо и пусто у нас в доме… Была бы у нас дочурка, весь бы двор звенел ее песнями?
А дед подхватывал:
— Эх. старуха, знаешь, как мне хочется послушать свирель… Был бы у нас сын. он бы каждый вечер веселил мое сердце игрой на свирели. Разве это жизнь — ложись в постель с петухами и до самого света ворочайся с боку на бок. думай о смерти.
Так, жалуясь на судьбу, старики прожили в своем домике среди Большого леса много лет. Но, видно, на веку им было писано дождаться лучших дней!..
Как-то раз дед сидел в тени развесистого дерева. Вдруг над головой его раздался жалобный птичий писк, и на землю упала белая голубка со сломанным левым крылом. За ней гнался ястреб. Это он сломал ей крыло.
Старик прогнал хищника и отвес раненую голубку домой. Три дня и три ночи бабка прикладывала к больному крылу, целебные травы, а дед делал примочки из теплого молока. На четвертый день крыло зажило и стало здоровее, чем было.
— Ну, а теперь, милая пташка, лети себе на здоровье да берегись разбойника ястреба! — сказал дед и выпустил белую голубку на свободу.
Голубка взлетела, покружилась над домиком, потом села на грушу, что росла у крыльца, и вдруг заговорила человеческим голосом:
— Послушайте, дед и баба! Над источником, где вы берете воду, лежит большой черный камень. Перенесите его сегодня же домой, прикладывайте к нему целебные травы, которыми лечили мое крыло, и поливайте молоком. Через три дня и три ночи камень треснет, и из него выскочит то, чего вы напрасно ждете вот уже много лет. Пусть растет ваше дитя крепким и здоровым… Только помните: захочет сын пойти по белу свету искать добра, вы его не останавливайте, как бы вам ни было горько!
Сказав эти слова, дивная птица взмахнула крыльями и скрылась в чаще леса.
А старики… Ну, конечно же, дед и баба, на радостях не дослушав до конца голубкину речь, побежали к источнику! Нашли там большой черный камень, с трудом притащили его домой. А потом целых три дня и три ночи не отходили от него ни на шаг: обкладывали его целебными травами, поливали теплым молоком.
И вот наконец настало утро четвертого дня.
Камень вдруг зашевелился и вздрогнул, как живой. Затем послышался страшный треск, и черная громада раскололась на две половины. Из трещины проворно выскочил мальчик. Сам маленький, щечки круглые, как яблочки, волосы мягкие, словно шелк, золотые, как солнечный луч, что озарил с его появлением бедный домишко. И хоть был он мал, под его задорным носиком кудрявились небольшие светлые усики.
— Доброе утро, матушка! Доброе утро, батюшка! — воскликнул мальчик и поклонился онемевшим деду и бабе до земли.
Услышав эти долгожданные слова, старики чуть на радостях богу душу не отдали…
«Матушка!..» Сколько раз старухе снился этот дивный сон! А теперь — какое счастье! — перед ней наяву стоял живой мальчик, смотрел на нее своими большими голубыми глазами, а его губки произносили это самое дорогое на свете слово — мама!.. Ну как тут не заплакать от счастья.
«Батюшка!..» Эх, старина, наконец-то довелось тебе услышать наяву этот оклик! Почему бы тебе, добрый человек, не поплакать на радостях? Пусть болтают, что слезы лить — удел женщин!..
Старики долго стояли перед мальчиком, будто вкопанные, а из глаз у них катились одна за другой крупные слезы — то были слезы счастья… Потом они наперебой бросились обнимать приемыша, и с того дня в маленьком лесном домике не смолкал радостный смех. Трое его обитателей жили припеваючи…
Камен — так назвали своего приемного сына старик и старуха — рос не по дням, а по часам. Он стал ходить со стариком в лес за дровами, и его вязанка была вдвое тяжелее отцовской. В пять лет с мальчиком не мог тягаться ни один мужик из соседних деревень — всех он клал на лопатки. А когда ему исполнилось пятнадцать лет, сильнее его не было человека во всей стране.-
В ту пору родину Камена постигла страшная беда.
Темной ночью Стоголовый змей, обитавший в Чертовых горах, пролетел по небу над родными местами юноши и угнал с собой дождевые облака, словно стадо овец. Запер их в пещеры за железные двери под девять замков…
В стране началась невиданная засуха. Умолкли говорливые горные потоки. Пересохли полноводные реки. Увяли деревья. Пожелтела трава-мурава в лугах. Земля вся потрескалась от жажды.
И повсюду настал страшный голод и мор.
Люди бродили по сожженной зноем земле, словно тени, не сводя воспаленных глаз с выцветшего неба!
— Хоть бы одно облачко показалось! Может, пошел бы дождик! — шептали их потрескавшиеся губы.
Но с неба смотрело на них только безмолвное солнце, с каждым днем оно палило землю все лютее, все беспощаднее.
Камен ходил сам не свой. Что бы он ни делал, где бы ни находился, все напоминало ему о страшном бедствии, постигшем его родную землю. И все, казалось, молило о помощи.
— Камен, тебе не занимать силы… Избавь нас от напасти, выпусти дождевые облака из пещер Стоголового змея! — шептала ему высохшая на корню трава, когда юноша ложился на потрескавшуюся от зноя землю. — Без воды мы все пропадем!
— О-о-ох! — стонали увядшие листья деревьев, когда Камен с приемным отцом ходили по лесу. — Не выпадет дождик — сгинем мы ни за что, ни про что!.. Неужели ты не спасешь нас?
Такие речи юноша слышал и от птиц, об этом молило высохшее русло ручья на лужайке перед его домом, эти мысли читал он в глазах каждого встречного…
Но никто не мог ему сказать, где он может найти Стоголового змея, чтобы померяться с ним силой. Добрый молодец бродил, как в воду опущенный, при мысли о злодее кровь закипала у него в жилах, в голове билась одна мысль:
— Уничтожь Стоголового змея! Сотри его с лица земли… Отомсти за муки родного края!..
Как-то он шел повесив голову домой и вдруг услышал шум крыльев. Белая голубка подлетела к нему, заговорила человеческим голосом:
— Эх, Камен, Камен! До каких пор ты будешь глядеть, как погибает без воды родная земля? Чем сидеть сложа руки, пошел бы ты к Чертовым горам да освободил дождевые облака. Ведь если не будет дождя, все живое погибнет и край твой превратится в пустыню!..
Не выдержал тут Камен. Посмотрел на голубку да как крикнет во весь голос, даже деревья к земле пригнулись:
— Все говорят, чтобы я уничтожил Стоголового змея, а никто не скажет, где его найти… Помоги мне хоть ты, белая голубка! Дай совет…
— Так вот почему ты, добрый молодец, сидишь дома! — проворковала голубка. — Ну, это беда поправимая, а я уже было подумала, что у тебя десница богатырская, а сердце заячье!
Белая птица уселась на нижнюю ветку сосны и говорит:
— Послушай, Камен, что я тебе скажу… Отправляйся завтра утром до света по тропинке, что вьется мимо вашего источника. Перейдешь русло девяти ручьев, переберешься через девять холмов, пересечешь девять широких полян… А на десятой остановись, повернись к солнцу спиной и прокричи трижды: «Есть у меня и мать, и отец, только брата нет! Кто хочет стать моим побратимом, отправиться со мной на край света?» Кто первым отзовется на твой крик, того возьми в товарищи, — он приведет тебя живым-невредимым в Чертовы горы, где дождевые облака ждут, не дождутся, чтобы какой-нибудь смельчак выпустил их на свободу!..