Экспедиция намечалась до середины октября, и Сизов просто не знал, как будет теперь охотиться. А без ружья он не мог жить в тайге. Его бесило, что все это Димка делал с таким невинным видом и, кажется, не в силах был даже понять, что для него может быть что-то недозволенное. А казался таким славным мальчуганом. И кто бы подумать мог… «Пойду и обо всем расскажу отцу», — твердо решил Сизов.
Он стал ходить по лагерю в поисках начальника, заглянул во все палатки, но Ивана Савельевича нигде не было. Явился он поздно вечером — уходил с геологом на пять километров в глубину сопок брать пробы. Работал он всегда много. Хотя научным руководителем являлся Жук, а начальник должен был в первую очередь заботиться о своевременной доставке продуктов, инструментов, почты, зарплаты и о многих других хозяйственных и организационных вещах, — Иван Савельевич, кроме общего руководства, в свободное время сам уходил в горы с молотком, лазил по отвесным сопкам в канавы. Он был очень утомлен, в его больших серых глазах держалась печаль, как в узких распадках подолгу держится туман.
И когда Сизов подошел к начальнику, он рассказал ему не про случай с ружьем, а про то, что у него, Сизова, уже нет мешочков для проб известняка и их не из чего сшить.
За ужином Димка коварно улыбался, словно заранее знал, что Сизов не выдаст его, громко грыз сахар и все время посматривал на Сизова и, казалось, вот-вот покажет ему язык. Геолог усиленно старался не смотреть на него. Он в полном молчании ел кашу, угрюмо уставившись в стол. Он был зол на себя. «Чуть не пожаловался, не наябедничал Ивану Савельевичу на сына, — думал Сизов. — Неужели расписался в полной своей беспомощности? Не совладаю с мальцом?
А парень-то — дока! Другой бы струсил и самое большое, на что решился — попросил бы подержать в руках патрон, но он, Димка, не робкого десятка. И что в этом особенно худого? Патроны в конце концов можно привезти из Иркутска, а вот терять контроль над собой и жаловаться на тринадцатилетнего мальчика — несолидно все это. Сил некуда девать мальчишке, надо какую-нибудь работку подыскать ему в экспедиции…»
Утром, выйдя из палатки, Сизов заметил над южным берегом Байкала узкую синюю тучу. «Как бы не задождило», — подумал он с тревогой. Увидев Нину, которая несла с моря ведро воды, Сизов показал ей на тучу.
— А у меня палатка не окопана, — сказала Нина, ставя ведро на землю. — Как хлынет — только лови реторты и химикаты… Да и вообще все палатки не мешало б окопать.
— Пожалуй, — ответил Сизов, — вот вернемся вечером и объявим аврал…
— Нет уж, спасибо… А если польет днем? У меня же все-таки химлаборатория.
— Знаю, да не похоже, чтоб днем полило… А впрочем, вот что, — Сизов внезапно улыбнулся, — твою палатку окопаем вне очереди. Через пять минут пришлю тебе отменного землекопа… Хочешь?
— Давай, если не врешь, — ответила Нина.
«Неужели откажется?» — думал Сизов, разыскивая Димку, и чуть заметно волновался. Увидев геолога, мальчишка потупился. Сизов поздоровался с ним и, словно вчера ничего не произошло, протянул руку.
— Ну и силен же ты, парень, — сказал Сизов и потрогал Димкины мускулы на руках. — Добрый из тебя солдат будет.
Димка внимательно слушал его, слегка зардевшись от удовольствия.
— Другой приходит в армию — дохляк, да и только. Окопчик такому вырыть — пять потов спустит. А вот ты-то небось…
— Да мне это плюнуть! — Димка отскочил в сторону и стал делать руками такие движения, точно ему уже вручили лопату.
— Я и не сомневался, — сказал Сизов и совсем уже дружеским тоном добавил: — Понимаешь, Дима, со дня на день может быть дождь…
И Сизов все объяснил ему.
— Давай! — воскликнул Димка, вырывая из рук Сизова лопату.
— Вот тебе мои часы, — проговорил Сизов, — проследи, за сколько времени ты окопаешь палатку. А другую сегодня вечером окапывать буду я… Кто быстрее?
— Я, — отрезал Димка, — да я их все окопаю, пока вернетесь…
И не успел Сизов сказать ему, какой глубины надо копать ровик, как Димка, прикусив язык, уже вонзил в грунт лопату и отбросил метров на пять большой, связанный корешками трав, ком земли. Он работал так старательно и горячо, что Сизову стало совсем совестно за вчерашний день.
— Полегче, Дима, полегче, а то ты сейчас снимешь весь верхний слой и мы очутимся на скале, — сказал Сизов.
Димка хохотнул и еще глубже вонзил лопату. Нина стояла у входа в палатку, улыбалась, и солнце, пробиваясь сквозь ветви лиственницы, пятнами играло на ее лице.
— Видала? — шепнул Сизов. — Только заинтересуй, свет перевернет…
К вечеру, когда Сизов вернулся в стан, палатка была окопана со всех сторон аккуратным ровиком. Теперь никакая бегущая с сопок вода не сможет проникнуть в нее. Сизов вызвал Нину. Лицо у нее было усталое, неприветливое.
— Поздравляю, ровик вырыт по всем правилам.
— Да, по всем, — ответила Нина, — я, слава богу, не первый раз в экспедиции…
— Ты чем это недовольна? Может, Димка…
— Жди, — грустно протянула Нина. — Поторкался, лопату погнул и стал чертыхаться. Уж я ему и сама помогала, и рассказывала, из чего делают порох и аммонит и как узнают качества известняка… Вроде слушал. А потом пошла попить, вернулась, а он исчез… Я уж не вытерпела, Жуку все рассказала…
— Что ты говоришь! — не поверил Сизов, сбрасывая на землю тяжелый от образцов рюкзак, потом почесал черенком геологического молотка затылок. — Значит, сбежал, вот оно что!..
Ночью Жук мучительно думал о Димке, ворочался, покашливал и вздыхал, но ничего так и не мог придумать. Решение иногда приходит внезапно. Но эта внезапность не бывает случайной, она незаметно подготовляется долгими раздумьями. Так случилось и на этот раз. Проснувшись, Жук совершенно точно знал, что нужно делать.
После завтрака он подошел к палатке начальника и заглянул в нее. Мальчишка валялся на спальном мешке, смотрел в потолок и делал руками такие движения, словно выжимал тяжеленную штангу.
— Идем со мной, Дима, — сказал Жук.
Мальчишка перестал выжимать невидимую штангу:
— Куда?
— Погуляем вдоль Байкала.
— Ну пойдем… — не очень охотно ответил Димка. Встал, потянулся и, зажмурившись от яркого света, вышел из палатки.
Солнце, стоявшее над морем, било прямо в глаза. Оно вспыхивало в каждой росинке, а все вокруг — и трава, и кустарник у обрыва, и лиственницы — было унизано росой. С крутых сопок медленно стекал густой туман, срезая стволы сосенок и елок. Впереди быстро шел Жук — не шел, а катился — своей торопливой походкой, маленький, неутомимый, с плотным загорелым лицом, в обтрепанной кепчонке с поломанным козырьком. За ним понуро тащился Димка, ловкий и крепкий, с недоумевающим лицом. Он был почти вровень с Жуком.
Когда они проходили через пустынный лагерь — все уже были на работе, — мальчишка вдруг спросил:
— А за кого вы болеете?
— То есть как — за кого?
Здесь, на пустынном берегу, этот вопрос показался Жуку нелепым. И только минутой позже он догадался, что имеет в виду Димка. Жук слабо разбирался в спорте, футбольные страсти мало волновали его. Он не выстаивал у репродуктора во время матчей на первенство страны, когда радиокомментатор, ведя из Москвы передачу, во всех подробностях рассказывал, кто кому дал пасовку, кто у кого отобрал мяч, кто пустил его в поле без адреса и кто применил недозволенный прием… Жук просто не мог себе представить, как может серьезный человек не спать ночи, переживать и волноваться оттого, что в сетке какой-то команды запутался кожаный мяч. Он относился иронически, с чувством некоторой жалости к приятелям-болельщикам, подтрунивал над ними. Несколько раз его пытались затащить на стадион, но это оказалось невозможным.
— Я стараюсь, Дима, вообще не болеть… В тайге врачей нет, — попробовал он пошутить, чувствуя, однако, что шутка до мальчика не дойдет.
— А я вот за ЦДСА! — бойко сказал мальчишка, и тут уж его нельзя было остановить.
Он говорил о каждом игроке с такой осведомленностью, словно знал его лично. Димка оценивал достоинства каждого вратаря трех ведущих команд страны — «Динамо», «Спартака» и ЦДСА, — вспоминал их удачи и поражения за два последних года, он отлично знал, кто из футболистов точно бьет и правой и левой ногой, а кто — только правой; прошелся по капитанам и тренерам, долго распространялся насчет вредоносности теории «индивидуального гола» — так некоторые спортивные журналисты формулируют желание многих футболистов во что бы то ни стало лично забить мяч в ворота противника, хотя давно известно, что футбол — игра коллективная. Димка легко и непринужденно сыпал специальными терминами, его суждения о футболе, и не только о русском, были, на удивление, обширны. Жука даже ошарашили его познания в этой области, и он впервые подумал, что очень наивно и неверно представлял игру в футбол. Выходило, тут побеждает не только тот, у кого оказываются крепче мускулы ног и кто ловчее подставит голову под мяч, чтобы забить гол…
Но что особенно поразило Жука — это горячность, с какой говорил Димка. Он то прижимал к груди кулаки, то размахивал ими, то бил одной рукой по другой и при этом весь вздрагивал. Его голос, звучавший в тишине утра, оглушал Жука, и он старался держаться чуть поодаль. Но мальчишка, все больше и больше входя в азарт, наступал на него, размахивал руками, и издали, наверно, могло показаться, что они вот-вот подерутся.
Когда они проходили под большой ольхой, Димка вдруг подпрыгнул, ухватился за толстый сук и стал выжиматься. Выжимался он по всем правилам медленно, спокойно и обязательно подтягивался выше подбородка. Жук еще раз невольно залюбовался его крепким послушным телом — никогда такое не покроется жиром! — и стал подсчитывать количество выжимов. Пятнадцать раз — неплохо!
Когда Димка спрыгнул на землю и с улыбкой посмотрел на него, Жук хотел похвалить мальчишку, но раздумал и только сказал:
— Пошли…
По тропинке они спустились к берегу и двинулись по гальке. Галька сухо хрустела под ногами. Чуть подальше, там, где желтели пятна песка, рос бледно-зеленый хвощ, а у самой воды лежали высохшие на солнце бурые водоросли. У моря было свежо, и зной палил не так сильно. Внезапно Жук увидел выброшенную волной беловато-желтую рыбку. Он подбежал к воде и схватил ее гладкое, без единой чешуйки тело. Оно было такое прозрачное, что явственно просвечивали внутренности. Возле него стоял Димка и возбужденно сверкал зелеными глазами. Жук аккуратно расправил рыбку на своей пухлой ладони и потрогал пальцем ее мягкий живот.
— Знаешь, что это?
Димка отрицательно покачал головой.
— Голомянка… Может, слыхал?
Димка пожал плечами.
— Неужели ты и вправду ничего не слыхал про эту знаменитую рыбку?
— Знаменитую? — переспросил Димка, и глаза его наполнились весельем. — Вот эта рыбешка — знаменитая? Чем, интересно узнать?
И Жук стал объяснять мальчику, что эта рыбка живет только в Байкале и больше нигде в мире, что она живородящая, очень жирная; если ее оставить на солнце, она растает и останется один только позвоночник.
Они минут десять шли по берегу, а он все рассказывал.
Внезапно Жук прервал разговор и поднял с гальки легкую, добела высушенную солнцем и ветром кость, плоскую, с одним крутым изгибом.
— А это что?
— Ясно что… Кость, — ответил Димка и стал подкидывать на ладони гладкие плоские камешки.
— А чья кость? — не отставал Жук.
— А черт ее знает! Какого-нибудь зверя… — Димка изловчился, пустил один камешек и «испек» сразу три блина.
— Это ключица нерпы, — сказал Жук.
Но его слова не произвели на мальчишку никакого впечатления. Напрасно он старался заинтересовать его рассказом о жизни этих байкальских тюленей: о том, как они — жители Крайнего Севера — очутились здесь, о том, что голомянка служит основной их пищей… Димка упорно думал о чем-то другом. Но стоило Жуку сказать, что зимой нерпы продувают во льду особые отверстия, как Димка сразу оживился. Упоминание о льде всколыхнуло его.
— Эх, когда Байкал замерзает, ну и мировой тут, наверно, каток! Распахнул пальто, ветер — как в парус и понес тебя на ту сторону.
— Лед здесь не всегда замерзает гладко, — ответил Жук, чуть сердясь на то, что Димка по-прежнему уводит беседу в другую сторону. — Когда перед ледоставом не бывает шторма, лед замерзает ровно, а то знаешь каких торосов наворочает вкривь и вкось — хоть дизель-электроход «Обь» вызывай из Антарктики лед ломать…
Димка хмыкнул, но, очевидно, только из приличия. Ему было скучно слушать Жука, и он только делал вид, что слушает его. Но зато как оживилось Димкино лицо, когда на пути попался большой валун!
— Бьемся об заклад, что выжму? — вызывающе предложил он и, не дожидаясь ответа, обхватил камень обеими руками, качнул, отрывая от грунта, выжал в обеих руках и толкнул вперед.
И Жук опять полюбовался крепостью его мускулов. Но найти с мальчишкой общего языка не мог. Он хотел рассказать ему, какие удивительные цветы растут на сопках и скалах Приморского хребта, на склонах которого расположился лагерь, хотел показать живущих под камнями рачков-бокоплавов: отвалишь валунок — и рачки разбегаются в стороны; он хотел поговорить с ним о бакланах и чайках, об омуле и хариусе… За годы своих скитаний Жук накопил множество интереснейших наблюдений, а сколько разных историй рассказали ему рыбаки и следопыты! Жук мечтал когда-нибудь под старость, когда будет больше времени, написать об этом книгу. Может, читатели и полюбят эту книгу, но, к сожалению, Димка не выказывал ни малейшего желания слушать его.
«Что за человек! — с грустью думал Жук. — Как он мог вырасти в семье геолога-поисковика, человека заслуженного, жадного до знаний». Глядя на Димку, можно подумать, что на свете нет ничего, кроме футбольного поля, турника и мускулистого тела, — ни замечательных книг, ни малиновых закатов, подернутых пепельной дымкой, ни унизанных росой саранок и колокольчиков. Кто-то, может быть, и думает, что море только для того и существует, чтоб по нему передвигаться или выполнять план по рыбной ловле, а вот посидеть вечером на обрыве, любуясь игрой белых барашков, переливами всех красок — от черной до фиолетовой, прозрачными, не всегда видными, но всегда таинственными и далекими, как мечта, контурами противоположного берега — без этого человек может и обойтись…
— Мне нужно пройти на линии… Может, сходим вместе? — спросил Жук.
— Ну, сходим… — ответил Димка.
Они по наклонной тропинке взобрались к кустарнику, прошли с километр вдоль моря и полезли вверх по крутому склону сопки. Под ногами пружинила хвоя, ботинки скользили, и, чтоб не поехать вниз, приходилось хвататься за стволы обгоревших сосенок и елочек, за кусты шиповника, за выступы кое-где торчащих из земли кусков известняка. Жук учащенно дышал, по лбу его несколькими струйками тек пот, но он упорно продолжал карабкаться вверх.
Димка, очевидно, никогда не занимался такого рода альпинизмом, но, судя по всему, преуспел бы и в этом виде спорта: он быстро обогнал Жука, и голос его доносился откуда-то сверху. Наконец Жук добрался до канавы. Вначале был виден только отвал — горка известняка по краям, потом стало заметно, как откуда-то изнутри, из-под земли, вылетают белые камни, известковая пыль… И только когда Жук подошел ближе, вся таинственность исчезла: на дне канавы стоял человек в пропотевшей ситцевой рубахе — стоял и острой кайлой долбил твердое дно, или, как говорят геологи, полотно канавы. Когда под ногами собиралось много крупных кусков известняка и щебня, он подборочной лопатой выбрасывал все это наверх, в отвал.
Они втроем присели на камни, разговорились.
— Долго добирался до коренных пород, — сказал проходчик, скручивая из клочка газеты толстую цигарку. — А сейчас ничего…
Правая рука его выше запястья была перевязана шерстяной веревочкой, чтоб «жилы не растянулись», как объяснил он. Один рукав рубахи был порван, и, когда проходчик, заслюнивая цигарку, согнул в локте руку, стало видно, как могуче заиграла на ней мускулатура. Жук заметил, что и Димка пристально смотрит на проходчика, на его бугристые, жилистые руки и крепкую грудь в распахнутой рубахе, но трудно было сказать, что думает сейчас мальчишка.
Когда они через полчаса спускались с сопки вниз, Жук сказал:
— Вот видишь, Дима, нелегко дается рабочему человеку копейка… Он из Лиственичного, корову купить решил… Молоко детям…
— Ну и дурак! — отрезал Димка. — Я и за миллион не ковырялся бы в земле…
— Почему «дурак»? — вскинулся было Жук., — Дело не только в деньгах — это ведь и очень нужная работа. Понимаешь, год назад здесь были разведчики-поисковики, а мы производим детальное обследование этого участка. Надо точно знать, каким месторождением мы располагаем, какое качество известняка и стоит ли его…
Димка слушал его и одновременно расшевеливал обеими руками крутобокую глыбу известняка, торчавшую из земли. Жук догадался, в чем дело, только тогда, когда мальчишка вывернул эту глыбу и ногой толкнул вниз. С треском ломая кустарник, подминая деревца, взрывая серую пыль, понеслась глыба к морю. Жук испуганно ударил Димку по плечу: