— Идём! — пробурчал он.
— Идём! — согласилась Жермини. Она сделала два шага к двери, потом повернулась к солдатам и сказала: — Запомните всё же мои слова. Может, сейчас я пришла слишком поздно, так пригодится в другой раз. — Она помахала рукой в знак прощального приветствия и последовала за конвойными.
А позади неё слышался недовольный ропот:
— За что же это её в тюрьму?!
— Выходит, и слова молвить нельзя…
— Она же и в самом деле от сердца…
Жак шёл, как всегда, со связкой книг под мышкой и даже не сразу заметил, что очутился на улице Муфтар. Его неодолимо влекло на эту улицу, где жила Эжени. Уже не первый раз он сюда сворачивал, хотя мог бы пройти домой более близким путём.
Он не разглядывал прохожих, не глазел по сторонам, только, проходя мимо дома номер девять, внимательно смотрел на окошко, в котором могла показаться Эжени. Он и видел её: она сидела за шитьём, не поднимая головы от стола. Подле неё на ворохе цветных лент сидела сорока. Но в окно Эжени не глядела. У подъезда не видно было и тётушки Мадлен.
— Молодой человек! — вдруг окликнул Жака женский голос, и Жак не сразу понял, что обращаются к нему.
Он поднял глаза и увидел обычную в те дни сценку: двое солдат ведут арестованного. Необычным было лишь то, что вели они молодую женщину. Она шла лёгкой походкой, как будто целью её была прогулка.
— Будет тебе горланить! — беззлобно сказал солдат постарше. — Иди тихонько, и всё обойдётся хорошо.
— Молодой человек, — повторила женщина, не обращая внимания на слова конвойного, — мой брат, цирюльник Жером, живёт у самой стены Бастилии. Передай ему, что его сестру Жермини арестовали и ведут в Сальпетриер.
— Я знаю Жерома, знаю! — закричал Жак. — Но за что это вас? — Следуя за Жермини, Жак пошёл в ногу с солдатами.
— За то, что я хотела спросить солдат, кто утрёт слёзы оставшимся вдовам и сиротам.
— Перестанешь ты болтать?! — рассердился второй солдат. — И откуда только ты такие слова берёшь? Они и камень разжалобят!
— Хорошо, кабы мои слова проняли тех, у кого сердца каменные!
Тут солдат постарше потерял терпение и накинулся на Жака:
— А ты чего за нами увязался? Уходи подобру-поздорову, пока за тебя не взялись!.. Свернём-ка направо, в переулок, — бросил он своему товарищу.
Жермини улыбнулась Жаку.
— Если выполнишь мою просьбу, спасибо! А если не сделаешь, бог тебе судья!
И женщина, сопровождаемая двумя конвойными, скрылась в переулке. Жак долго смотрел ей вслед.
Глава семнадцатая
Урок королям
Теперь, когда Генеральные штаты должны были вот-вот начать свою деятельность, значение Горана, избранного депутатом от третьего сословия, ещё больше возросло в глазах семьи Пежо.
Франсуаза говорила не без удовольствия:
— Ну вот, теперь у нас есть своя «рука» в Генеральных штатах. Подумайте, ведь Штаты — это вся Франция!
Жанетта кокетливо улыбалась, когда Горан навещал их.
— Представляю себе, сколько теперь у вас дел, — говорила она. — И как только вы находите время для нас!
— Вы шутите! Для вас, да не найти времени! Тот день, когда я вас не вижу, мадемуазель Жанетта, кажется мне потерянным…
Девушка заливалась румянцем. А Франсуаза, в присутствии которой происходили эти разговоры, не скрывала своего удовлетворения тем, что её будущий зять так любезен и хорошо воспитан.
Открытие Генеральных штатов должно было состояться 5 мая. И Франсуаза захотела непременно присутствовать на этом торжестве. Разодевшись в парадное платье, она распорядилась, чтобы и дочери её нарядились как можно лучше. Удостоверившись, что в праздничных костюмах они выглядят «не хуже, чем любые аристократки», Франсуаза отправилась с ними в Версаль. Перед уходом она сказала Жаку:
— Сегодня великий день! Не думаю, чтобы нашлись охотники посидеть в кабинете. Ну да если и найдутся, ты один великолепно справишься.
Жанетта торжествовала оттого, что Жак остаётся дома. Она не забыла, как он сказал, что у неё нет сердца, и если не пожаловалась на него матери, то лишь потому, что не хотела, на всякий случай, портить с ним отношений. А Жак и не скрывал, как хочется ему сегодня поехать в Версаль.
Бабетта улучила минутку, подбежала к нему и шепнула:
— Я постараюсь ничего не пропустить, подметить каждую мелочь и всё, всё тебе расскажу.
Жака тронуло внимание Бабетты, но всё-таки увидеть церемонию своими глазами — это совсем не то, что услышать рассказ, даже самый подробный…
Когда Франсуаза и её дочери поздно вечером вернулись из Версаля, они принялись наперебой рассказывать, что там видели.
— Даже представить себе нельзя, сколько там было народу! — начала Франсуаза. — Можно подумать, что сегодня весь Париж перебрался в Версаль. На всём пути, по которому должны были прошествовать депутаты, дома и балконы были разукрашены разноцветными шёлковыми и бархатными материями, мостовые засыпаны цветами. И всюду, всюду — люди, даже на крышах! Они облепили фонари, ступени, крылечки, пустые фиакры… И сколько женщин!..
— Ну, а депутаты? — с волнением в голосе спросил Жак.
— Матушка, дайте я расскажу! — взмолилась Жанетта, которой мать не давала вставить слово. — Вот было зрелище, когда проследовали дворяне в своих шитых золотом костюмах, в шляпах с перьями! От кружев и золотых украшений рябило в глазах!
— Большинство священников было в скромных тёмных рясах, — подхватила Виолетта. — Тем красивее казались красные и лиловые сутаны и мантии, в которые были облачены представители высшего духовенства. Они казались яркими пятнами на чёрном фоне…
— Ну, а депутаты третьего сословия? — нетерпеливо перебил Жак.
— Это как раз было совсем некрасивое зрелище, — сказала Жанетта, — хотя они и шли стройными рядами. Чёрные шёлковые короткие накидки с прорезями для рукавов, чёрные береты. Ни единого цветного пятнышка! Говорят, их всего шестьсот человек… Среди них был, конечно, господин Горан!
— Может, это и не было красиво, — сказала Бабетта, наконец сумевшая вмешаться в разговор. — Но как ни были разодеты дворяне и высшее духовенство, они не вызвали у народа ни капли воодушевления. Стояла полная тишина. Наверное, им было не очень приятно, что их так приняли. Зато когда в конце процессии появились представители третьего сословия, от рукоплесканий и радостных возгласов, которые неслись навстречу им из окон, с балконов домов, прямо с улицы, всё дрожало!
— А ведь и правда странно, что народ молчал, — произнесла озабоченно Франсуаза.
— Говорят, что молчание народа — это урок королям, — спокойно сказал Жак.
— Откуда ты это взял? — спросила Франсуаза. Она была явно озадачена.
— Как же! Ведь рукоплесканиями народ выразил своё отношение к сословиям. Если же он молчал, значит…
— Мне кажется, братец, что ты слишком много читаешь! — с укором сказала Жанетта. — А знаешь, это тебя не доведёт до добра!
— Всё равно, что бы мы ни толковали, мы, женщины, мало понимаем в этих делах. А ты, Жак, ещё молод… Вот придёт господин Горан и всё нам разъяснит, — примирительно заключила Франсуаза.
Можно было подумать, что Жанетта вполне довольна своей судьбой. Но счастлива ли она была на самом деле?
Ни мать, ни Виолетта не задавали себе этого вопроса. А Бабетта не могла примириться с той будничной обстановкой, которая сопровождала предстоящий брак сестры.
Улучив минутку, когда они сидели вдвоём за вышиваньем, а Виолетта дежурила в лавке, Бабетта спросила:
— Скажи, Жанетта, ты любишь господина Горана?
— Глупенькая, об этом я думаю меньше всего. Да и что понимать под словом «любовь»? Господин Горан будет хорошим мужем.
— Когда господин Горан приходит, только и разговора, что о доходах от типографии. И с тобой он ни о чём другом не говорит, лишь о барышах да выгодах. Наверное, он хороший человек, но такой скучный…
— Я в замужестве веселья не ищу, — наставительно заметила Жанетта. — Зато я буду жить безбедно, стану хозяйкой богатого дома…
— И это всё, чего ты хочешь? — разочарованно спросила Бабетта. — Ведь господин Горан…
Бабетта не окончила фразы, потому что в комнату вихрем ворвалась Виолетта.
— Жанетта, Бабетта, кончайте шить! Мама обещала повести нас сейчас на ярмарку. Там будет представление!
Жанетта охотно отбросила в сторону вышивание, продолжая на ходу неоконченный разговор:
— Хотела бы я знать, где и когда ты видела человека достойнее господина Горана? Человека, который больше подошёл бы как жених девушке нашего круга?
— Ну, я не знаю… Хотя бы Шарль…
— Ах, вот в чём дело! — весело рассмеялась Виолетта. — Ты, плутовка, затеваешь разговор о Шарле, а у самой в мыслях — Жак!
Бабетта вспыхнула до корней волос, сама не отдавая себе отчёта почему.
— Я сказала «Шарль», его и имела в виду. Но и Жак тоже умный, у него благородные помыслы… — Она не кончила фразы и, бросив на ходу: — Давайте собираться на ярмарку, а не то маменька будет нас бранить, если мы опоздаем, — поспешно вышла из комнаты.
Ей вдогонку Жанетта крикнула со злостью:
— Твой Жак — грубиян! — А потом, повернувшись к младшей сестре, спокойно добавила: — Маменьке ничего не говори о нашей болтовне! Но неужели ты и в самом деле думаешь, что Бабетте нравится Жак? Всё это вздор! Маменька готовит ей в женихи господина Лефатиса.
Виолетта прыснула.
— Да ведь он урод! Какой же он жених?!
— Он совсем не так дурён, — рассудительно сказала старшая сестра. — К тому же стерпится — слюбится! Дай время, и Бабетта к нему привыкнет!
Если бы кто-нибудь спросил Жака, как он относится к Бабетте, он вряд ли смог бы ответить. Сам себе он не задавал такого вопроса. Но с ней он хотел говорить без конца, рассказывать ей всё, знать, что таится у неё в душе… А ещё интересней отгадывать, как поступила бы она в том или ином случае. Как хорошо понимала она его волнения и заботы! Как сочувствовала Фирмену Одри! Единственная из сестёр, она была потрясена смертью Гамбри, единственная разделяла с ним скорбь о его гибели! Как нежно и предупредительно относилась она к Жаку все те дни, когда он работал, выполняя поручения Франсуазы, а сам ходил как потерянный, не в силах забыть о Гамбри, не в силах простить его смерть!
Что знал Жак о любви? Отец Поль, проживший всю жизнь в одиночестве, не мог ему об этом рассказать. Мать?.. Усталая, обременённая постоянными заботами, Мари никак не выказывала своего отношения к мужу. Соединило ли их когда-то нежное чувство? Может быть, но это было так давно. Сейчас она была ему преданной женой, он ей — таким же преданным мужем. Вот и всё! Не до любви им было. Муж тёти Франсуазы? Он удочерил трёх её девочек, заботился о них; они вспоминали о нём с благодарностью… Может быть, Жюльен и Франсуаза любили друг друга, но об этом никто не вспоминал и не говорил… Господин Горан? Но разве можно было назвать его чувство к Жанетте любовью?
Свои познания о любви Жак черпал из книг. В книгах любовь приводила людей к подвигам, заставляла совершать героические деяния. Вот о такой любви мечтал Жак, и ему казалось, что её достойна только Бабетта. В ней соединилось всё самое лучшее и доброе. Ему не страшны никакие испытания, ему по плечу любой благородный поступок, если рядом с ним будет Бабетта.
Глава восемнадцатая
Чёрный бархатный берет
Жизнь Жака как будто разделилась на две части: всё то, что было до казни Гамбри, и дальше — та жизнь, в которой Гамбри уже не было. Его широко расставленные серые глаза преследовали Жака, а в ушах всё ещё звучали слова: «Мы собираемся поговорить с Ревельоном по-свойски!» И вот как обернулось дело! Выходит, Ревельон поговорил с рабочими на своём языке — на языке солдатских пуль.
Всё, что происходило вокруг, приобретало в глазах Жака иной смысл. И то новое, что он перечувствовал и передумал, на время заслонило от него образ Фирмена.
Зато окрепла его дружба с Адора. Адвокат любил пошутить, посмеяться, иногда даже подтрунить над Жаком. Но как-то само собой вышло, что, обращаясь к нему, он стал называть его «Малыш»! И Жак воспринимал это обращение, как если бы оно исходило от старшего брата.
Каждый раз, как адвокат появлялся в кабинете для чтения, Жак бежал ему навстречу, надеясь узнать от него что-нибудь новое. Адора так много знал, и Жак жалел только, что в своё время адвокат не познакомился ближе с Гамбри. Они хорошо поняли бы друг друга.
Первый, с кем Жак поделился всем тем, что услышал от Франсуазы и её дочерей об открытии Генеральных штатов, был Адора.
— Ну что ж, — сказал адвокат, — король добивается, чтобы третье сословие даже и по внешнему виду отличалось от двух привилегированных сословий, что уже само по себе унизительно. А тут ещё чёрный бархатный берет, загнутый вверх с трёх сторон, без всяких галунов и украшений! Ты — юноша начитанный, и хоть в театрах не бывал, вероятно, слышал, что чёрный бархатный берет украшает там голову Сганареля — этого ловкого пролазы и плута. Таким образом, этим подчёркивается насмешливое отношение к третьему сословию. Надо добавить, что когда депутаты представлялись королю, то и в этой церемонии было много унизительного для третьего сословия. Представителей духовенства и аристократии король принял в своём кабинете, причём для духовенства раскрылись обе дверные створки, для дворянства — лишь одна. Ну, а делегатов третьего сословия он принял просто в своей спальне. Это бы ещё куда ни шло: так заведено исстари. Но епископ нантский, произнося в церкви Святого Людовика проповедь о том, что счастье народа в вере, позволил себе подчеркнуть разницу сословий такими словами: «Примите, ваше величество, уверения в преданности духовенства, знаки уважения аристократии и униженные мольбы третьего сословия». Мольбы?! Понимаешь, Жак?!
Ни для кого не секрет, что, когда председатель третьего сословия Байи отправился к хранителю печати, чтобы установить церемониал представления третьего сословия королю, хранитель печати сказал: «Не хотелось бы, конечно, предлагать делегатам третьего сословия, обращаясь к королю, преклонять колени, но два других сословия требуют, чтобы была установлена разница в обращении привилегированных сословий и третьего».
Когда Байи возмутился, хранитель печати сказал: «Но ведь на торжественных церемониях я сам, обращаясь к королю, становлюсь перед ним на колени. Чего же вы хотите?» Байи нашёлся и ответил: «Это обязательство связано с вашей должностью, и, принимая её, вы знали, что вас ожидает, а нам это условие было неизвестно».
Так-то, Жак! Скажу тебе откровенно, я опасаюсь, уж не хочет ли король повторить то, что было уже однажды сделано в тысяча шестьсот четырнадцатом году. Созванные тогда Штаты закончили свою работу, и… их не созывали сто семьдесят пять лет. Сейчас король и двор рассчитывают, что Штаты помогут придумать новые налоги и утвердить старые. Но король боится, как бы депутаты третьего сословия не стали вмешиваться в другие законы и не потребовали новых политических прав.
…В семье тёти Франсуазы на все политические события смотрели глазами господина Горана. Одна Бабетта приносила свежие новости с улицы, где жизнь била ключом. К великому неудовольствию матери, она часто отлучалась из дому.
Однажды в середине мая она прибежала в читальню, оживлённая, в радостном возбуждении. Её длинные пальцы сжимали букетик свежесорванных ландышей; с восковых, тонко вырезанных чашечек свисали капельки росы.
— Жак, угадай, откуда я иду! — И, не дожидаясь, чтобы он высказал какое-либо предположение, рассказала сама: — Матушка послала меня на рынок. Я сразу увидела, что в рыбном ряду всё не так, как обычно. Рыба разложена на столах, а торговок не видать. Иду дальше. И что же вижу? На мешках с картофелем стоят женщины, по очереди держат речи. И о чём бы ты думал? Всё равно, сколько ни гадай, не угадаешь. Женщины, торгующие на рынке рыбой и фруктами, обратились к представителям третьего сословия с просьбой, чтобы, засвидетельствовав Генеральным штатам их почтение, они передали им наказ: пусть третье сословие помнит о нуждах народа и печётся о нём. При этом пусть оно не забывает и о женщинах: ведь они — матери, жёны и сёстры — неизменные и верные спутницы мужчин! Вдобавок рыночные торговки сложили в честь третьего сословия куплеты.