Муть медленно оседала. Прибитая горем женщина не замечала над головой огромной металлической конструкции, которая, заброшенная взрывом на скалу, сползала по склону вниз. Еще миг — и каменный град посыпался на путешественницу в скафандре, закрутил ее, поволок в черную бездну.
Скафандр выдержал. Аварийные реле, как им и следовало, включились и сделали свое. Бессознательную женщину вынесло на поверхность океана. Волны забавлялись ею, как щепкой. Она очнулась. В лицо светило жгучее солнце. Прозрачно сияло голубое небо. Перед глазами взлетали прозрачные брызги. И совсем близко, почти рядом, плыл корабль, быстроходный многопалубний великан.
Женщина сделала усилие, стараясь положить руку на сигнальный блок скафандра. Застонала от невыносимой боли, которая обожгла тело. Ракеты так и не взлетели в небо, не распустились полыхающими гроздями огней. Корабль отдалялся и в скором времени исчез за белыми гребнями волн.
Ветер под вечер окреп. Заштормило. Скафандр то взлетал вверх, то проваливался в клокочущий водоворот. Женщина обессилела, временами впадала в забвение. Она мечтала о том, чтобы уйти под воду, зная, что там властвуют тишина и покой. Но не было силы управлять скафандром — от наименьшего движения туманилось сознание.
Двое суток штормовой ветер носил ее по океану. На третий день обессиленной женщине послышалось кигиканье чаек. Птицы пролетали низко над водой, едва не задевали крыльями скафандр. Она подумала, что волны принесли ее к скалистому пустынному острову Арпа-Нау. И увидела вдруг широкую, похожую на плот, бамбуковую лодку.
Бронзовотелий юноша долго кружил на лодке вокруг удивительного существа, пока отважился подгребти ближе. Уже из лодки женщина рассмотрела белую полоску прибоя, зеленые пальмы и поняла, что это не островной берег.
Так она попала в маленький поселок на побережье океана. Поселок, несколько индейских хижин, потерялось в чаще, которая подступала к воде, в устье большой неизвестной реки.
Несколько месяцев женщина неподвижно пролежала в хищные, сплетенной из гибкой лозы. Девочка лет двенадцати, сестра юноши, который натолкнулся на женщину в океане, и седая старая индеянка поили больную настоем трав, натирали тело ароматным отваром листьев. Силы возвращались к больной исподволь, нехотя. Уже встав, то еще долго не ощущала рук и ног, они казались ей чужими, непослушными. Бабушка с девочкой выводили женщину на лужайку, учили ходить, как малого ребенка. Потом ее лечил молчаливый пожилой индеец, принуждал дышать ядовитым дымом, который курился из горшка, в котором тлели какие-то корешки и кусочки коры. А тем временем женщина с каждым днем ощущала улучшение, мышцы приобрели упругость, тело наливалось силой.
Она не раз думала над тем, как подать весть о себе людям, которые считали ее погибшей вместе с другими подводными колонистами ЭГБ-1. До поселка доносился беспрерывный шум океана. Где-то на его широких пространствах проплывали корабли. Может, с палубы заметили бы костер, если бы его разожгли на берегу? Или дымом подать сигнал, когда над лесом загрохочет любой самолет?..
Но как объяснить это жителям поселка? Она не знала их языка, они не понимали ее. Как только женщина начинала волноваться, индейцы успокоительно улыбались, жестами показывали, что ей ничто не угрожает. Одно ей удалось выяснить: река носит название Вачуайо, впадает в океан в глухом необжитом месте, никто, кроме индейцев, не знает, куда ведут и откуда ведут начало многочисленные заливы, которые глубоко врезались в тропические леса, которым не было конца.
В скором времени женщина все же сумела объясниться с вождем племени. Он терпеливо, долго прислушался к ее словам, следил за ее мимикой. И понял, что именно беспокоит женщину.
Однажды ей показали лодку, снаряженную в плавание. На дне лежал ее скафандр, стояла корзина, полная овощей и сушенной рыбы. Возле лодки возился стройный длинноногий мальчик, ее спасатель.
Следующим утром все жители поселка вышли на берег провожать ее в дорогу. Вождь племени спокойным строгим голосом сказал что-то к людям, которые стояли вокруг, махнул рукой в сторону солнца и несколько раз повторил слово “Хармю”. Индейцы одобрительно зашумели. Юноша бросил в лодку весла. Женщине было досадно от того, что она ничем не могла отблагодарить добрым искренним людям, которые так проявляли заботу о ней.
Они плыли против течения, оставляя позади океан, все дальше углублялись в джунгли. На ночь останавливались где-то в тихой заводе. Юноша разжигал костер, быстро возводил маленький шалаш для спутницы, сам устраивался в лодке. Едва серел рассвет, отправлялись в путь. Иногда женщина самая бралась за весла, и хотя гребла недолго, так как быстро утомлялась, тем не менее вела лодку умело, чем очень приводила в удивление индейца.
На какое расстояние протянулась река? Этого женщина не знала. Река разветвлялась на множество рукавов, делала петли, то суживалась так, что к склоненным над водой ветвям можно было прикоснутся рукой, то снова разливалась широким полноводьем. Через несколько дней путешествия течение заметно ускорилось, в скором времени лодка выплыла на простор. “Вачуайо”, — сказал юноша, показывая на желтоватые волны.
И им не пришлось долго странствовать после того, как они достигли главного русла реки. В тот же день после обеда женщина и юноша неожиданно расстались.
…Из тенистого залива вдруг выскочил быстрый электрокатерок. За рулем сидел мужчина в парусиновой тужурке. Он что-то кричал, разворачивая катер. Погасил скорость и поравнялся с лодкой. Вежливо сняв берет, водитель катера назвался Ларсеном, миссионером. Говорил он по-английски. Сеньора, наверное, иностранка? У нее неприятности, ведь так? Нет, нет, он не намерен надоедать расспросами. Его обязанность — помогать ближним, а сеньоре, ему кажется, помощь в самый раз и не помешает. Она уже путешествует давненько, куда-то спешит, это видно. Чем он может прислужить ей? Пусть уважаемая сеньора не обращает на его неуместные вопросы внимания, каждый путешествует туда куда ему надо. Но если сеньора имеет намерение достичь порта Хармю, то он все же должен предупредить ее: вход в порт закрыт, возникло подозрение на эпидемию лихорадки, и здешняя власть распорядилась объявить карантин. Конечно, через месяц—полтора карантин будет снят, а пока что придется смирится, такое здесь случается зачастую…
Узнав от говорливого миссионера о том, что до порту свыше двухсот миль, женщина с признательностью взглянула на юношу, который неподвижно сидел в лодке. Ведь он собирался преодолеть этот путь ради нее. Сколько же вот бедному мальчугану пришлось бы еще махать веслами!.. Теперь этот карантин. Что же ей делать?
Она призналась Ларсену, что в самом деле попала в сложное положение. Знакомых в здешнем крае не имеет, если бы не гостеприимность индейцев, ей, наверное, погибла б. Близкие и друзья давно считают ее мертвой. Обо всем долго рассказывать.
Миссионер замахал руками. Не надо, ничего не надо рассказывать. Он приглашает сеньору к себе в миссию. Комфорта не обещает, тем не менее самое необходимее она там найдет. У него своя радиостанция. Он будет поддерживать связь с Хармю, они будут знать, когда кончится карантин. Если сеньора захочет, можно также наладить связь с городком Пэри, его радиостанция — к ее услугам, его дом — открытый для всех.
Женщине ничего другого не оставалось, как только принять предложение гостеприимного миссионера. “Хорошо, что встретился такой человек”, — подумала она.
Мальчуган неохотно перенес скафандр из лодки в катер. Миссионер с любопытством рассматривал странное снаряжение, которое лежало возле ног женщины, но ничего не спрашивал. Он что-то быстро сказал индейцу. Юноша ответил одним словом. Женщина простерла мальчику руку, он осторожно затронул к ней и, не смотря на Ларсена, сильными ударами весел погнал лодку назад, по течению.
Катер мчался на большой скорости, делал сногсшибательные повороты в переплетении притоков Вачуайо. Желтоватые волны омывали стволы деревьев, росших в воде. Извилистые рукава превращались в заболоченные озера, временами дно катера скрипело, цепляясь за корни, суденышко рвало в клочья носом яркие водяные лилия, белые орхидеи. Со временем озера слились в живописное болото, лишь неравная узенькая тропа чистой воды простерлась вдаль и терялась в зеленом мраке.
Кое-где на мели темнели полузатопленные бревна. Вот одна выгнулась, зашевелилась. Женщина невольно ухватилась за плотную полу тужурки Ларсена — “бревно” выткнула из воды безобразную разинутую крокодиловую пасть. Над водой тучами висели москиты, бились об лобное стекло кабины, мешали смотреть вперед. Но миссионер вел катер уверенно, все дальше углубляясь в джунгли.
Уже темнело, когда из мглы на холме выступили очертания небольшого дома. Катер причалил к неустойчивому помосту. Рядом темнели молчаливые деревья. В окошке дома сиротливо мигал огонек.
В доме миссии вместе с Ларсеном жила старая сгорбленная прислуга-индеанка. Для гостьи отвели полупустую комнату, в которой висел гамак. После ужина миссионер включил радиостанцию. Плакался, что аппаратуры слабенькая, и если посчастливится установить связь с городом Пэри, то тамошние радисты уже “транзитом” перескажут в эфир все, что нужно, от лица сеньоры.
— Мне немного надо, господин Ларсен. Только послать сообщение о том, что океанолог Оксана Вовченко живая и находится в вашем жилье, — сказала женщина.
Миссионер был поражен.
— Вы — Оксана Вовченко? С подводной базы? Жена известного ученого-биолога? О вас столько писала пресса! О вас и о всех, с кем случилось беда на дне океана… Невероятно!
— Да, это я, — кивнула мать.
Миссионер начал лихорадочно крутить ручку радиостанции.
Утром иметь увидела в окно белую яхту. Она стояла возле причала рядом с электрокатером Ларсена. На берег сошло двое в широкополых шляпах.
В комнату вбежал миссионер потирал руки, улыбался.
— Сеньора, вообразите себе, наше сообщение принял радист на яхте, которая направлялась в Пэри. Капитан всю ночь пробивался в это захолустье, чтобы взять нас на борт. Как видите, фамилия Вовченко кое-что значит. Я рад за вас, послезавтра вы будете в Пэри, а туда прибывают самолеты… Ну, несколько глотков кофе для бодрости! Здешний кофе — настоящий эликсир жизни, уверяю вас, сеньора.
Наверное, в кофе подсыпали немалую дозу снотворного. Женщина очнулась в незнакомой комнате без окон, стены белели пластиком. Она и понятия не имела, что это одно из помещений подземелья в джунглях.
…Все, что я услышал от матери, выразительно воображалось мне в те минуты: грохот подводного взрыва, разрушенные сооружения на дне океана, женщина в скафандре среди бурных волн…
Я сказал шепотом:
— Мама, это они, те, что засели здесь, уничтожили вашу подводную колонию!
Вслух, не скрываясь, мать ответила:
— Я знаю. Догадалась со временем, когда поняла, куда попала и кто хозяйничает в этом гадючьем логове.
— Здесь все фашисты, мама. Фрейлейн Труда носит медальон со свастикой…
Мне показалось, что мать побледнела. У нее вдруг изменился голос.
— Ты знаешь фрейлейн Труду?
— Она меня лечила… Когда я увидел у нее медальон с фашистской эмблемой, подумал, что это какая-то сумасшедшая. А в зале с пальмой висит портрет этого самого, с усиками, седого. На портрете он с гитлеровскими крестами и звание у него, как когда-то у фашистов, штандартенфюрер. Мама, война же кончилась еще в первой половине прошлого столетия! Фашистов давно разгромили. Где же они здесь взялись, воскресли, или что?
Под потолком негромко щелкнуло, в комнате послышался глуховатый голос:
— Фрау Вовченко! Не тратьте времени на лишнюю болтовню с сыном. В последний раз советую подумать над моим предложением. А тебе, мальчик, напоминаю: от твоего поведения теперь будет зависеть не только твоя личная судьба. Не забывай о матери, ты же мужчина.
Мать бросила с ненавистью:
— Слушайте, Брендорф! Кажется, вы обещали, что нашему разговору никто не будет мешать. Так вот мы имеем желание подышать чистым воздухом.
Замаскированный динамик ответил тихим шипением. Потом прозвучало короткое:
— Не возражаю.
Вошел белобровый, провел нас к лифту. Кабина понеслась вверх. Я с наслаждением вдохнул терпкое благоухание леса.
Нас никто не сопровождал. Мать держала меня за руку. Мы медленно шли под деревьями. Из плоских “шампиньонов” угрожающе торчали черные стволы.
Я говорил второпях, глотая слова, хотел скорее рассказать о всем — об отце, об экспедиции, о том, как сам оказался в тайной зеленой западне.
— …Ты ошибся, Игорек, — сказала иметь. — Я уже давно среди этих негодяев и много кое-чего знаю о них. Ты ошибся. В кабинете с пальмой нет портрета Отто Брендорфа, властителя этого подземного города. Ты видел на портрете его отца, Ганса Брендорфа. Фрейлейн Труда уверяет, что они похожие, как две капли воды. Это сбило с толку и твоего знакомого индейца, как его?
— Катультесе.
— Так вот Катультесе увидел на яхте Брендорфа-сина и решил, что перед ним тот самый белый пришелей, с которым индеец столкнулся много лет тому в лихую годину… Ганс Брендорф во время войны был офицером СС. Из истории ты знаешь, что фашисты добирали эсэсовцев из жесточайших головорезов, они убивали детей и женщин, подвергали пытке военнопленных, жгли села, разрушали города. Когда наша армия уже добивала гитлеровцев в Берлине, в те дни Ганс Брендорф с отрядом эсэсовцев высадился с военного корабля на берег Вачуайо. И повел своих бандитов в джунгли. Знал, что таким, как он, люди не простят преступлений. Поэтому и искал себе тайник в глухой чаще этого края. Чтобы не было свидетелей, эсэсовце уничтожали всех, кто случался им на пути, многих индейцев захватили с собой, превратили в невольников и их руками выстроили здесь поселение, где и расположились лагерем. Ни капли мистики нет в том, что индейцы называли пришельцев “мертвыми”. Они ощущали, что кучка вооруженных интервентов — это последыши какой-то уже уничтоженной стаи, обреченные, духовно мертвые изверги… Ты запомнил на портретах еще двух мужчин? Одного звали доктор Менгеле. В годы войны, в Польши, он делал в концлагерях ужасные опыты на узниках, в застенках его лаборатории погибло множество людей. На этого фашиста молится теперь фрейлейн Труда. Второй — это Борман. Помощник самого Адольфа Гитлера. Военный преступник номер два, как писали о нем наши предшественники. Борману также удалось удрать из Германии. Тем же путем, что и Менгеле, он пробрался в Латинскую Америку и присоединился к эсэсовцам Брендорфа. Эту троицу здесь считают основателями нового бастиона гитлеровцев. Отто Брендорф у себя в кабинете нацепил портреты бывших фашистов, уже и кости их истлели в земле. И сын эсэсовца давно опередил своего папу. Младший Брендорф, этот штандартенфюрер-самозванец, опасное, ужасное чудовище. По его проекту на костях индейцев втайне от людей построена подземная крепость, в его руки попало адское оружие…
— Я знаю! — негромко воскликнул я. — Розовый ветер… Секвойи валятся, как подкошенные, я сам видел.
Мать покачала головой.
— Секвойи, сынку, то ерунда по сравнению с тем, что затевает Брендорф…
…Здесь мне нужно прервать свой рассказ о неожиданной встрече с матерью, о нашем разговоре.
Эти страницы пишу после того, как пересмотрел немало книг, старых газет и журналов, иные были почти столетней давности. Собственно, листать книги и подшивки лично мне не приходилось. Это делали электронные “библиографы” нашего городского архива, а я только внимательно перечитывал каждую строку, которая возникала на экране видеофона. Профессор Синица что-то бормотал об “полном отсутствии дисциплины” и об “чрезмерном и вредном напряжении”, однако его протесты были не очень решительные, так как сам Владимир Степанович подсказал мне, каким образом перекинуть мостик от фактов прошлого к событиям, которые разворачивались перед моими глазами.
Вчера мне повезло. На экране появился столбец газеты, внизу в уголке значилась дата — 1969 год. Я прочитал:
“Как известно, Мартин Борман был помощником Гитлера по нацистской партии. Много кто считает, что Бормана давно нет в живых. К сожалению, это не так. Он живой и прячется в джунглях Парагвая, близ границы с Бразилией. Его “крепость” — похожие на казармы здания на лесной просеке. Поселение в джунглях можно рассмотреть сверху, если лететь от бразильского городка Фос-ду-Игуасу в направлении границы”.