Этот голос принадлежал радисту Золтану Чанади.
Секунду я сидел крайне растерянный и ничегошеньки не понимал. И вот по ту сторону двери снова еще тише заговорили. И меня вмиг пронизала догадка. Ни отца, ни Чанади не было в библиотеке! За стеной только что включили радиотранслятор и регулировали его на тихое звучание. Отец даже предположения не имел о том, что у него в кабинете где-то установлен замаскирован микрофон и что кто-то тайно, за три шага от меня, подслушивает его разговор с радистом.
Осторожно встав, я стал за шкаф, прислонился ухом к стене. Еще раз послышался голос Чанади:
— Но, честное слово, доктор, мне больше нравилось находиться у вас на должности радиста экспедиции, чем в роли инспектора Службы расследования…
Глава IV
ПОЛЕТ В НЕИЗВЕСТНОМ НАПРАВЛЕНИИ
Все казалось каким-то потусторонним: голоса отца и Чанади, темная комната, тайный радиотранслятор… Такое бывает во сне — ты видишь яркие картины, переживаешь, волнуешься, а как проснешься — не можешь собрать вместе только что виденное. То время в библиотеке тоже была сплетено из кусков непонятного, неожиданного. Сейчас приходится хорошо напрягать мозг, чтобы припомнить все детали диалога в отцовском кабинете. Ведь я никогда не думал, что возникнет потребность излагать все это на бумаге.
Так вот, Чанади сказал:
— Но, честное слово, доктор, мне больше нравилось находиться у вас на должности радиста экспедиции, чем в роли инспектора Службы расследования.
Затем — отец:
— А меня, инспектор, больше устраивает ваша настоящая роль, хотя и радист вы, скажу прямо, неплохой. Теперь у меня гора из плеч… Не умею ковыряться во всякой чертовщине, не имею призвания. Итак займемся каждый своим делом.
Голос Чанади:
— Комплимент за комплимент, доктор: об “чертовщине” вы собрали чрезвычайно интересный материал, а вашим точным выводам из наблюдений позавидует кто-нибудь из моих коллег. Ваша шифровка была для меня просто неожиданностью. Передавая ее в эфир, я осмелился продублировать эту информацию и в адрес своей Службы, попросив мое начальство немедленно сообщить вам радиограммой о том, кто я такой. Вы получили такую радиодепешу. Итак разрешите доложить вам, что именно побудило международную Службу расследования воспользоваться вакансией радиста в вашей экспедиции. Буду откровенный, доктор: мне нелегко вести этот разговор. Должен начать с трагических событий, которые, к сожалению, непосредственно затрагивают вашу семью, речь идет о катастрофе в океане, возле острова Арпа-Нау, о гибели ЭГБ-1, и вы меня понимаете…
Я не помню случая, когда бы отец при любых обстоятельствах не сдержал себя. Он умел владеть собой, и я, при случае, старался быть похожим на него, силился, что бы не случилось, не терять самообладания. Правда, мне это не всегда удавалось, иногда я забывал о собственных обещаниях держать в шорах свой характер и контролировать каждый свой шаг.
Как повел себя отец там, в кабинете, услышав об Экспериментальной глубоководной базе, мне неизвестно. Но я, вспомнив свою погибшую мать, на миг забыл, где нахожусь. Ноги самые вынесли меня из-за шкафа. Ненароком я зацепил лампу, она закачалась, фарфоровая цветок-абажур едва не свалилась на стол. Я успел подхватить ее и опомнился. Замер, ждя шагов за стеной.
Кто знает, как все сложилось бы, каким путем пошли дальнейшие события, если бы в эту минуту раскрылось мое присутствие в библиотеке. И легкий шум, видно, не донесся в соседнюю комнату. Как и перед тем, динамик транслятора бездумно передавал чужие слова и мысли.
Очевидно, я пропустил несколько фраз или они выпали из моего сознания, так как когда сосредоточился снова, Чанади уже отвечал на какой-то отцовский вопрос:
— …Нет, доктор, нет! Причины катастрофы еще далеко не выяснены. На скалистом дне впадины, где произошел взрыв, найден обломок деформированного металла, над его происхождением мы долго ломали голову.
— Не понимаю! — вмешался отец. — Вы говорите: над его происхождением? В материалах комиссии, которая изучала остатки разрушенной базы, зарегистрирован каждый обломок и определено, откуда он. Я знакомился с документами.
Настала пауза. За стеной послышался кашель, шорох. И вот радиотранслятор снова нарушил молчанку. Говорил Чанади:
— Видите, доктор, в документах комиссии одна из находок названная обломком батискафа, которым пользовались работники ЭГБ-1 во время подводных разведок за пределами базы. Но… Есть вещи, о которых не следует преждевременно кричать на весь мир. Все материалы о катастрофе вблизи Арпа-Нау заранее просматривало руководство Службы расследования. Из тактических соображений были сделаны некоторые поправки. Согласитесь: заявить сразу вслух о том, что в океане выявлено не обломки батискафа, а остатки мины или торпеды огромной взрывной силы, было бы неосмотрительно с нашей стороны.
— Мина или торпеда?! Инспектор, вы намекаете на то, что в океане содеяна диверсия? Кому же мешала первая на планете научная глубоководная колония, в составе которой были ученый свыше десяти стран?
— Если бы я мог ответить на этот вопрос, доктор, мне не надо было бы кормить здесь москитов.
— Не могу постичь, товарищу Чанади… это ужасно. После вести о гибели Оксаны, моей жены, и ее товарищей, кое-кто из моих знакомых поставил под вопрос версию о подводном вулкане. Значит, у них были основания сомневаться…Не природа — люди здесь приложили руки…
— Да, природа не виновна.
Отец сказал:
— Итак, вы имеете намерение выяснить причины катастрофы?
— Меня уполномочено разыскать преступников.
— Это вас и привело сюда, в Сени-Моро?
— Да.
— Спасибо за искренность, Чанади.
— Меня не за что благодарить. Вам сообщили о моих полномочиях, мне известные ваши соображения относительно некоторых непонятных событий в этом закоулке сельвы. Итак, между нами нет тайн. Признаться, доктор, история, услышанная вами от Катультесе, это для меня новое… У меня возникла мысль: уж не связана эта почти невероятная история с делом, которым я занимаюсь?
Здесь голос Чанади пропал. За секунду снова послышался с предыдущей четкостью:
— …Знаю, знаю, вы хотите услышать о моем путешествии на яхте “Зигфрид” от порта Хармю. Вас интересуют люди с того суденышка? Об этом, доктор, чуть позже. А сейчас скажите, что вы знаете об Али Акхаре?
— Афганце, известном ученом-металлурге?
— Именно о нем речь. Этот молодой ученый имеет светлую голову. Например, ему не составляет трудностей взять пробу золота, с которого три тысячелетия тому мастера Причерноморья изготовили украшения для вашего предка скифа, и неопровержимо доказать, что этот желтый металл добыт на Урале… Мы консультировались с Акхаром. Он сделал анализ того загадочного обломка из океана и заявил, что монополию на изделия из сверхтвердой стали такой марки держит западноевропейский концерн “Крон”. Это была первая ниточка, за нее мы и ухватились обеими руками. Наши эксперты перелистали груду бумаг и с точностью до одной гайки выучили все металлическое снаряжение подводной колонии. Они приходили к выводу, что найден обломок какой-то шарообразной штуковины — это инородное тело на базе, так как такая шарообразная вещь никогда не значилась в оснащении ЭГБ-1. А тогда мы и взялись за концерн “Крона”. Оказалось, что кусок стали, поднятый из глубин, до недавнего времени был частицей стенки батискафа, изготовленного в цехах одного из бельгийских заводов концерна на заказ чилийского общества “Друзья дельфинов”.
— Предположим, батискаф не принадлежал подводной колонии и неизвестно каким образом попал на базу. Но же батискаф — не торпеда?
— Доктор, под стальную стенку батискафа нетрудно заложить что-нибудь. Установлено, что разрушительная сила действовала на аппарат изнутри. Неопровержимо, батискаф был носителем взрывчатки, которой уничтожена глубоководная база и люди. Во время расследования мы натолкнулись на целый ряд заказов, которые их много лет подряд выполняли предприятия концерна “Крон” этому же самому обществу, которое пылает любовью к дельфинам. Перед нами лежал предлинный перечень разнообразнейший оборудования, приборов, аппаратуры, материалов. Консультанты разводили руками: кому и для чего где-то в Чили понадобилось столько добра? Большей частью изделия и материалы загружались на корабль, порт назначения указывался всегда один — Хармю. Иногда оборудования отсылалось на самолетах. Если верить подсчетам, то порт на Вачуайо давно должен был превратиться на огромный склад настоящих сокровищ или же там находился какой-либо мощный научно-технический центр. С такой мыслю я и отправился в Хармю. И попал в такое себе захудалый городок — с три десятка лачуг, один-единственный причал, несколько старых портальных кранов…
Мы с Ержи путешествовали как туристы, их теперь немало блуждает всюду в поисках экзотики. Ержи помогала мне, девочка хорошо владеет португальской, знает несколько здешних диалектов. Моя двоюродная сестра родилась в этой стране. Ее отец, ученый-социолог, почти полжизни отдал джунглям. Он исследовал причины вымирания давно исчезнувших индейсуих племен, собрал множество фактов, которые свидетельствовали, что пресловутая “Охрана индейцев”, созданная в начале двадцатого столетия, по сути была инструментом колонизаторов для уничтожения тех же индейцев. Три года назад ученый с женой и дочуркой возвратился домой, в Венгрию. Ержи охотно согласилась вместе со мной посетить места, где минуло ее детство…
“Вот оно что! Она родилась в сельве. Теперь все поняло”, — подумал я, и услышал голос отца:
— Девочка знает о настоящей цели вашего путешествия?
— Наше путешествие для нее — странствие в мир ее первых детских впечатлений. Прежде всего мы побывали в Чили. Там я выяснил, что общество “Друзья дельфинов” в самом деле существует, состоит из нескольких небольших групп, преимущественно из молодежи, студентов. Конечно, это общество не имело никаких связей с китами промышленного капитала Западной Европы. Люди, которые велели дела с концерном “Крон” от лица общества, были подставными агентами, кто-то стоял за их спиной.
С того времени как была провозглашена независимость Сени-Моро, загадочный поток грузов в порт Хармю прекратился. Исчезли также все портовые документы, из которых можно было бы узнать, для кого поступали грузы.
Я уже было склонялся к тому, что мы натолкнулись на грязную аферу каких-то торгашей, которые грели руки, перепродавая сырье и ценное оборудование. Но батискаф… Вот что не давало покоя. Я готовился к продолжительной работе, решил разведать побережье океана, заглянуть в порты нескольких южноамериканских стран. И именно в то время получил депешу. Служба расследования в конце концов натолкнулась на один подставного заказчика. Его заприметили в Бельгии, когда он договаривался об изготовлении физической аппаратур. Какой-либо клерк из администрации концерна “Крон” удостоверил, что именно этот человек два года назад оформляла срочный заказ на батискаф специальной конструкции из сверхтвердой патентованной стали.
За подозрительным заказчиком начали следить. Вскоре он оставил Европу, пересек несколько границ и оказался в Сени-Моро. Мне передали приказ прибыть в Пэри и взять на себя обязанности радиста вашей экспедиции, чтобы вблизи присмотреться к нашему “подопечному”. В Хармю я случайно узнал, что там заправляется горючим яхта “Зигфрид” и что судно должно дальше плыть по Вачуайо. Я познакомился с капитаном и попросил взять нас на борт и высадить в Пэри. Вот мы дошли и к суденышку, доктор.
— Как вам путешествовалось на яхте? — спросил отец.
— Все было хорошо. Яхта устаревшего образца, но в замечательном состоянии. Немного непривычная для этих мест у нее название “Зигфрид”, и никому не запрещается давать судам имени на свой вкус. Согласно документам, яхта принадлежит панамскому институту ихтиологии.
— А кто на судне тот седой мужчина с усами?
— Это капитан яхты, Рохас Верейра. Кроме него, на судне есть моторист и двое матросов. И еще плавают два ихтиологи, панамцы, исследуют рыбное хозяйство Вачуайо по контракту с частной рыболовецкой фирмой Сени-Моро. Единственное, что я заметил: капитан суденышка не только с матросами, даже с ихтиологами вел себя как-то пренебрежительно, и все они будто бы опасались его.
— Какова ваша мысль об убийстве в джунглях, инспектор?
— Пока что ничего определенного сказать не могу. А, газета… Не надо, доктор, сообщение в газете я уже прочитал.
— Хорошо. Так кто же, когда не секрет, тот ваш “подопечный”, ради которого вы были вынуждены завернуть в Пэри? Вы его имели в виду, сказав, что должны принять меры?
— Не догадываетесь, доктор, о ком речь? — Чанади помолчал. Затем сказал: — Я имею полномочие местной власти арестовать человека, который вы знаете как сеньора Аугустино…
Рядом за стеной послышался звон, будто наступили ногой на стекло. Транслятор замолк.
Шагов за стеной я не услышал, меня вывело из оцепенение клацанья замка. Я стремглав выскочил из своего тайника…
Где-то близко гудят тысячи шмелей, от однообразного скучного жужжания раскалывается голова. Я силюсь расплющить глаза и не могу пошевелить тяжелыми веками. Щека прислонилась к чему-то теплому, гладкому, пахнет нагретой искусственной кожей. И шмели гудят, гудят…
Через силу расплющиваю одно глаз. Вместе со светом в мозг стреляет невыносимой болью. И я принуждаю себя смотреть, вижу, как мерцают зеленые пятнышки; постепенно они расплываются, свет гаснет, потом снова вспыхивает прозрачным сиянием, которое разливается передо мною. Моя голова отброшена на спинку кресла. Перед глазами — худощавая спина, чьи-то расставленные локти.
Взгляд вонзается в затылок… сеньора Аугустино. Он изредка скользит пальцами по зеленовато-прозрачному листу, который висит на уровне его груди. Немного в стороне, в кресле по правую сторону, съежилась Ержи.
Я ощущаю легкое покачивание, иногда тело проваливается куда-то вниз, будто наступает невесомость. Гудит мотор. Лист перед сеньором Аугустино — это доска с приборами, подсвеченная невидимыми лампами. Я полулежу в кресле в просторном салоне вертолета.
Мы летим.
Перед моим лицом — круглое темное окошко. На черном небе блестят большие звезды. Значит, ливень прекратился, на дворе распогодилось. Куда же летим среди ночи?
Стиснув зубы, сдерживаю стон. Пилот озирается, внимательно, будто впервые, рассматривает меня. Бросает через плечо:
— Очнулся?
Я молчу. Перевожу взгляд на Ержи. Мне не видно ее лица. Ощупываю глазами пол. Если бы что-нибудь тяжелое, увесистое, гаечный ключ или молоток. Голова пилота — на расстоянии моей вытянутой руки. А потом… Но на полу, который слегка вибрирует, не видно ничего, у сеньора Аугустино в машине всегда порядок.
Меня душит злость.
— Очнулся, дурак? — пилот оглядывается снова. Лицо у него уже совсем не такое, которое я привык видеть. На него будто напялили личину, или, может, то его предыдущее лицо было лишь личиной добродушия, а сейчас возвратилось к собственному естественному выражению?
Покачиваясь, вертолет летит в тьме ночи.
Как же все произошло? Здесь я припоминаю…
…Бегу через комнату, где еще минуту тому назад кто-то втайне сидел возле транслятора. Тереблю дверь. Они растворяются настежь. В коридоре отдаляется фигура. Сеньор Аугустино…
— Стой! — взываю на весь дом. — Стой!
Пилот уже возле ступенек.
— Стой!
Из холла выбегает Ержи, за ней — испуганная сеньора Росита, и появляется Катультесе. Рыжий Заяц бросается ко мне, не понимая, почему я кричу. А Катультесе делает несколько шагов пилоту навстречу. Не останавливаясь, тот замахивается кулаком. Схватившись за грудь, старик оседает на пол.
На ступеньках — стук пилотских сапог. Я ложусь животом на бронзовые перила, скольжу вниз, и уже внизу, не удержавшись, падаю на сторону. Ержи едва не сваливается на меня, также на перилах съехав в коридор. А сеньор Аугустино уже возле входной двери. Ержи догоняет его. Я слышу, как с громыханием растворяется тяжелая дверь отцовского кабинета. Пилот вдруг резко поворачивается боком, что-то бросает — маленький шарик котится по полу, мимо меня. Слышу требовательный, как приказ, окрик Чанади:
— Игорь, не останавливайся! Беги!..
Растерянно озираюсь. Черный шарик скачет под стеной, приближаясь к двери, где стоят отец и Чанади. Кулька роняет синеватые искры, они разлетаются на все стороны и гаснут, оставляя десятки сизых тучек. Что-то шершавое царапает легкие, свербит в носу, я инстинктивно закрываю лицо руками. И Чанади закрывается. Пятясь перед сизыми клубками, которые заполнили коридор, он оттесняет отца в комнату. У Чанади от натуги лицо краснеет, он качается, махает рукой, будто хочет отогнать от себя зловещую мглу…
У меня подгибаются ноги. Стараясь не вдыхать воздуха, делаю усилие и, одолевая вялость в теле, не выбегаю — вываливаюсь из двери наружу. Почему-то болят мышцы и кончики пальцев. Я обнимаю ствол пальмы и конвульсивно хватаю ртом влажную густую прохладу. В голове проясняет, притупляется боль.