— Отдай башмаки, колдун, колдун! Отдай башмаки! — кричала она, заливаясь слезами.
Залогин что-то сказал приказчику, и тот, повернув Еньку за плечи, толкнул коленкой под зад так, что она растянулась на мостовой.
Енькина мать несколько дней ходила кланяться колдуну, чтобы он отдал башмаки.
Наконец Залогин выкинул их за порог, да еще и осрамил: «Воровку растишь!»
...Давно уже пробежал фонарщик с лесенкой, зажигая уличные фонари. Ребята продрогли и поодиночке стали расходиться, а Васи все не было.
Оставшись один, Васята начал бегать взад и вперед по мостику, чтобы маленько согреться. Потом, присвистывая, затоптался на одном месте. Наконец, уморившись, прижался к столбику и стал покорно мерзнуть.
Вася шел задумавшись, низко опустив голову. Он даже вздрогнул, когда к нему подбежал Васята.
— Вась! Я тут давно тебя дожидаюсь! Ну как? Он тебя не бил, колдун-то?
— Ничего! — тряхнул Вася головой. — Пойдем к нам, я все расскажу!
И оттого, что здесь его встретил верный друг Васята, а там остались такие хорошие Анисья и Шура, Васе стало легко и весело.
«КАРУСЕЛЬ»
На работу надо было приходить чуть свет. Наносив воды и дров, Вася растапливал все три печки, обогревающие комнаты. К шести часам утра, когда подымался хозяин, в доме было уже тепло. А с семи часов начиналась «карусель» — как называла Шура Васину маяту.
— Вася, слазь в погребицу...
— Вася, пойдем полы воском натирать...
— Вася, хозяйка зовет...
Вася убирал с Шурой комнаты, мыл окна, колол дрова, чистил конюшню, снова носил воду на кухню, палил свиные головы на холодец, щипал гусей, кур — у Залогиных каждый день к обеду собирались гости — и не меньше пяти раз ставил самовар.
К концу дня Анисья силком заставляла его что-нибудь съесть. А придя домой, Вася, как столетний старик, сразу же лез на печь — спать.
Иногда Васе казалось, что он всю жизнь только и делал, что был на побегушках. День за днем, месяц за месяцем проходило время.
Пролетело рождество. Прокатила на тройках с бубенцами горластая масленица. Потянулся великий пост.
Богомольный Пармен Ефимович заморил весь дом. На кухне пахло кислой капустой, редькой. Залогин постился сам и заставлял поститься домашних. Хозяйка потихоньку посылала Васю купить колбаски или ветчинки. Анисья и Шура на свои деньги покупали солонину и варили ее, когда хозяина не было дома, — чтобы не унюхал, моленный черт!
Хозяйка, изнывающая от скуки, несколько раз звала Васю к себе и ни с того ни с сего приказывала подмести ее комнату. И каждый раз Вася находил где-нибудь под креслом или под кроватью смятую трешницу или пятерку и, аккуратно расправив бумажку, клал ее на видное место. Ему представлялось, что у хозяйки под широкой юбкой висит мешок с деньгами. Повернется как-нибудь неловко, а деньги и сыплются. Он не предполагал, что это была хитрая уловка — проверяли его честность.
Денег за работу Вася не получал. Работал за харчи. Но на рождество Пармен Ефимович торжественно подарил ему два рубля и серого коленкора на рубаху.
Все было бы терпимо, если бы не кучер Петр. Неумный и подлый парень при всяком удобном случае награждал мальчика скверными прозвищами.
Дело объяснялось просто. Раньше Петр иногда помогал хозяину в лавке и надеялся, что Залогин наймет другого кучера, а его, Петра, сделает приказчиком. Пармен Ефимович часто поговаривал, что одного приказчика, работающего в лавке, уже мало. Торговля расширялась.
А теперь хозяин все чаще и чаще забирал в лавку Васю — то навести порядок на полках, то распаковать товар. Учил обращаться с весами, подсчитывать деньги. Несмотря на то что Вася окончил только первый класс, считал он бойко и почти без ошибок. На кухне поговаривали, что Залогин метит Васю в приказчики. Анисья и Шура с удовольствием беседовали на эту тему в присутствии Петра.
...Вася колол дрова. Эту работу он любил. Ему нравилось, как толстенные промороженные березовые чурбаки со звоном и треском распадались на две половины под ударом тяжелого колуна.
— Вася... — послышалось ему. Он огляделся. Рядом никого не было, но собаки, глухо рыча, подбежали к забору.
— Ва-ась!
Вася подошел к забору.
— Кто зовет? — сердито спросил он. — Я же работаю, нельзя мне.
— Это я, Енька! Ой, Васенька, миленький, вылези сюда! Ой как надо!
Вася еще раз оглянулся. Не хватало только, чтобы во дворе появился Петр.
— Говори скорей, чего тебе надо?
— Ой, ты вылези, вылези, ради Христа! — причитала Енька.
Вася, как кошка, взобрался на забор и перемахнул на другую сторону. Не успел он спрыгнуть на землю, как в него вцепилась Енька.
— Побежим скорей! Васенька, мама Клавку тому барину отдает, насовсем... Побежим Клавку отымать!
Енька тащила Васю за руку, и он бежал, сам не зная, чем сможет помочь. Не успели они свернуть в проулок, где жила Енька, как из-за угла им навстречу завернул извозчик. Между барыней и длинноволосым барином съежилась закутанная в большой платок Клава.
— Клава-а! — отчаянно закричала Енька и бросилась за санями. Извозчик хлестнул лошаденку, и Енька, поскользнувшись, растянулась на снегу.
Вася помог ей подняться. Не отряхиваясь, растопырив руки, Енька пошла вперед. У калитки стояла Енькина мать с Леником на руках и глядела в сторону, куда скрылся извозчик.
Маленькая, взъерошенная, вывалянная в снегу Енька грозно встала перед матерью.
— Зачем Клавку отдала? — крикнула она. — Зачем? Я в няньки пойду, пускай Клавка дома будет! А ты... отдала-а-а! — Енька заплакала.
— Ей там лучше будет, Еничка. Ей там... хорошо будет, — с трудом шевеля побелевшими губами, прошептала мать.
Енька в ужасе отступила:
— Мама! Ты ведь так говорила про папу... когда он помер...
С тяжелым сердцем вернулся Вася на работу. «Не любила она Клавку, — осуждал он Енькину мать. — Разве можно свою дочку насовсем отдать?..»
— Эй ты, выродок! Лодыря гоняешь? — словно из-под земли вырос перед Васей Петр. Он с фасоном вытащил серебряные часы и ткнул пальцем в циферблат. — Два часа валандаешься и только-то наколол? Да тут, — пнул он ногой в груду расколотых поленьев, — охапки три, не больше. Дармоед!
Это была неправда. Дров было много.
— Чего ты ко мне лезешь? Хозяин какой нашелся! — запальчиво выкрикнул Вася.
Петр неожиданно ухватил Васю за ухо.
— Ты, гнидыш несчастный! Еще огрызаешься на старших? Да я тебя, как щенка...
Никогда никто не драл Васю за уши. Вырвавшись от Петра, он замахнулся колуном. Петр перехватил Васину руку и стал выкручивать ее, пока ослабевшие пальцы не выпустили колун. Не помня себя от боли, Вася ударил кучера ногой. Петр заревел и, схватив полено, бросился на мальчика.
— Карау-у-ул! Убивают! — раздался отчаянный крик Шуры.
Мохнатое тело, громыхая цепью, вздыбилось перед Васей и, рыча, кинулось на Петра.
— Спаситя! Загрызет! — взвыл Петр, катясь по земле и закрывая лицо от озверевшей собаки.
Злобный лай, крик Шуры, вопли Петра услышали в доме. Во двор выбежал сам Залогин.
Вася с трудом оторвал Тузика от Петра. Щегольская поддевка кучера была изодрана в лохмотья. Из покусанных рук текла кровь.
— Что тут стряслось? — сердито спросил хозяин.
— Взбесился... убить надо, — только и смог выговорить Петр, указывая на Тузика, который стоял рядом с Васей и, рыча, следил за кучером.
— Не похоже, чтобы бешеный, — усомнился Залогин.
— Да не, здоровый он, Пармен Ефимович! — сказал Вася и погладил собаку. Тузик завилял хвостом и, подпрыгнув, лизнул Васю в лицо.
— Василий, говори, что тут было? Кто караул кричал?
Вася молчал.
— Я кричала! — подбежала Шура. — Когда он, — она показала на Петра, — на Васю поленом замахнулся, я и закричала. А Тузик за Васю вступился, тут уж Петр заорал. Он, Пармен Ефимович, все время к мальчонке цепляется. И свою работу на него свалил. Вася и конюшню чистит, и лошадь прибирает, а кучер наш только запряжет, когда прикажете, и сидит на облучке, как барин! Это не Тузик, а Петр взбесился... от безделья!
— Та-ак... — неопределенно протянул Залогин и добавил: — Так не так, а перетакивать не будем. Василий, с завтрашнего, дня будешь работать в лавке. А тебе, Петр, вся работа по домашности. Справляйся!
На другой день Вася стал подручным у самого Пармена Ефимовича.
Лавка разделялась на два отдела. В одном, называющемся «Бакалея и прочие товары», были крупы, мука, сахар, пряники. Другой отдел назывался «Мануфактурный и галантерейный». Здесь на полках лежали штуки сукон, шелков, ластика, коленкора и ситца. Из белых картонных коробок свешивались нежные, похожие на иней кружева.
Висевший над дверью звоночек голосисто докладывал о приходе покупателя. Пармен Ефимович, опершись обеими руками о прилавок, приветливо улыбался и выжидательно вытягивал шею.
— Сударыня моя-с! Только что получили, уделите внимание! Вася, достань вон с верхней полки. Удостойте взглядом — цвет самый модный, гридеперловый... Ах, поярче? Извиняюсь! Вот-с! Вася! Ту штуку подай! Пожалуйста, чистый сельфериновый... очень вам к лицу-с!
Покупательница привередничала, Вася заваливал прилавок всевозможными материалами, и начиналась торговля. Залогин заламывал бешеную цену и убеждал:
— Только для вас, как вы наша постоянная покупательница... Себе дороже, поверьте-с!
Вася заметил, что барыни из благородных только поморщатся, ахнут, но платят не торгуясь. Купчихи же торговались до седьмого пота, до хрипоты, выискивали в материи какой-нибудь изъян и не успокаивались, пока не выторговывали хоть полтинник. Залогин взмахивал руками, материя взвивалась в воздух и послушно наматывалась на деревянный аршин.
С простым народом обращались иначе.
— Ну чего ты трешь? Чего щупаешь? Ситец первый сорт. Что? Больно цветаст? А тебе для кого? А, для себя... Ну тогда вот серенький в крапочку — «кукушечка» называется. Намедни купчиха Галунина себе на платье отрезала. Красавчик ситчик — и в пир, и в мир, и в добрые люди! Ежели кофточку сшить с басочкой...
— Тра... та... та... тра... та... та, — трещит Залогин, и ошалевшая баба, заплатив намного дороже, со счастливой улыбкой забирает покупку, да еще и благодарит хозяина за совет.
Пармен Ефимович машет рукой:
— Не за что, не за что! Мне твои трудовые копейки не нужны, с их я не разбогатей». Иди, милая, носи на здоровье!
Если в мануфактурном отделе велись оживленные разговоры, то в бакалее разговаривали мало. Приказчик Семен, мужчина лет тридцати, молча отвешивал товар, коротко говорил цену.
— Гречки бы мне,
— Сколь?
— Три фунтика.
— А вам чего?
— Селедочка не ржавая?
— Не пробовал. Сколь?
...Семен заболел. В лавку прибежала его жена и просила, чтобы Пармен Ефимович никого не брал на его место.
— Никого и не собираюсь брать, — успокоил ее Залогин. — Сколько годов вместе работаем, — он засмеялся, — и ни разу не подрались! Вот покамест мальчонку приспособлю. Василий, надевай фартук, становись хозяевать!
Вася встал за прилавок. Щеки горели от гордости: он стал приказчиком!
Пармен Ефимович подошел к прилавку:
— Ну-ка, молодец, отпусти мне полфунтика сахару кускового, фунт баранок да четверку монпансье. Чего уставился на меня, как, прости господи, баран на новые ворота? Я есть покупатель, давай мне, чего спрашиваю!
Вася начал отвешивать товар. «Копаюсь, как курица в навозе!» — ругал он себя.
Самая большая возня получилась с сахаром. Вася измучился, разбивая ножом головку рафинада.
— Ты, молодец, мне крошки не клади! — сварливо заворчал Залогин.
Вася разозлился и, войдя в роль, бойко ответил:
— Чего теперь, тебе на золотник весу голову сахарную давать, что ли?
Залогин захохотал:
— Молодчага! Вот это по-торговому! Из тебя, брат, такой приказчик выйдет — ай, люли-малина! — И, раздобрившись, добавил: — Чего сейчас отвесил, домой снеси... гостинчик!
...Дома Вася с торжеством выложил на стол залогинский гостинец — первый свешанный Васей товар.
— Пармен Ефимович сказал: месяц в учениках похожу, а петом он жалованье мне положит.
— Слава тебе господи! — обрадовалась мать. — И то, почитай, уж год, как за одни харчи вертишься!
— Не усидеть тебе на этом троне, — высказался отец.
Вася загорячился:
— Думаешь, не справлюсь? Вот увидишь, как еще работать буду! Каждый месяц получку домой приносить...
Иван Степанович внимательно посмотрел в глаза сына.
— Думается мне, характером ты не в масть Залогину вышел...
У Васиных весов было два комплекта разновесов — старые и новые. Залогин несколько раз приказывал пользоваться одними старыми гирями, а Вася в горячке забывал об этом и хватал первую попавшуюся. Залогин кряхтел, хмурился и наконец спрятал новые гири в ящик под прилавком.
— Одними обходиться надо. Чать не пудами товар отпускаешь, — объяснил он.
«Чего новые гири жалеет? — подумал Вася, но не придал этому никакого значения. — Так, чудит старик».
Перед пасхой в лавку прибежала горничная господина Мамина.
— Здравствуйте, Пармен Ефимович! Говорят, у вас свежий постный сахар есть?
— Как же-с, самый свежий! Пожалуйте-с! — Залогин сам юркнул за Васин прилавок и, достав новые гири, стал отвешивать товар.
— А это вам на дорожку, — пошутил он, кладя в пакет несколько лишних кусков.
— Спасибочки! — зажеманилась горничная. — До свиданьица.
«Вертячка! — неодобрительно решил про нее Вася и словно запнулся: — Почему Залогин не доверил ему отпустить постный сахар? Не бог весть какая барыня залетела! Мало ли в лавку горничных ходит... И почему он отвешивал новыми гирями?»
Внезапная догадка заставила его броситься к весам. Он схватил фунтовые гири — старую и новую — и поставил их на тарелки весов. Новая гиря перевесила.
— Ты что мудруешь, Васенька? — ласково спросил оказавшийся рядом Залогин.
Вася, бледный, переводил взгляд с весов на хозяина. На двери звякнул колокольчик. Залогин поспешно снял гири.
— Потом, потом поговорим, — зашептал он. — Подарочек я тебе приготовил хороший!
Но Вася все понял. Старые гири были намного легче. Значит, работая ими, он все время обвешивал, обкрадывал людей?!
— Нечего потом говорить, — сверкая глазами, крикнул Вася. — Фальшивыми гирями товар вешаете! Жуликом меня сделать хотели?!
— Замолчи, щенок! — угрожающе прорычал Залогин.
Но Вася ничего не боялся. В дверях стоял какой-то мужчина и с любопытством следил за происходящим.
— Вот, — кричал Вася. — Смотрите, мне велел этими гирями вешать, а они фальшивые. — Он снова бросил на весы разновесы, и опять новая гиря посадила тарелку, а старая взлетела вверх.
— Вон отсюдова! — заорал Залогин.
— Не гони, сам уйду, жуликом не стану! — Вася сбросил с себя фартук и перескочил через прилавок.
Мужчина подошел к весам и внимательно стал разглядывать гири Залогина.
— Подточена гиречка-то, ваше степенство! — прищурился он на Залогина.
Залогин что-то тихо ответил. Мужчина сразу переменил тон.
— А-а, все может быть. Гирька старенькая, пообилась маленько, только и всего!
Это было последнее, что слышал Вася. Через мгновение он шел по улице, и весенний ветер, бодаясь, упирался ему в грудь...
— А я со дня на день этого ждал, — спокойно сказал отец, выслушав сбивчивый Васин рассказ. — Кровь-то в тебе наша, чапаевская! Скажи спасибо, что ты сам догадался про гири. А что, ежели бы кто-нибудь из людей мошенничество заметил? Залогин бы живо отперся, а тебя в жулики записал.
— Господи! — испугалась мать.
— Вот те и господи! А Василий у нас молодец — правильным человеком растет.
Вечером пришел Андрей. Наконец-то Вася мог поговорить с ним. Почти год они, живя под одной крышей, не виделись. Васе приходилось уходить чуть свет, а придя с работы, он засыпал, не дождавшись брата.
Вася рассказывал Андрею о Залогине и смотрел, как на лице у брата круто выпирают желваки — будто он перекатывает во рту камни. Слова тоже походили на тяжелые булыжники.