Придя к такому решению, Петр повеселел.
Мать, подавая еду на стол, заметила перемену в сыне. У нее отлегло от сердца. Она даже решилась заговорить:
— Ну как, сынок?
— Хорошо, мамаша! Знакомлюсь помаленьку... Скоро заживем в колхозе!
— А колокола?
— Колокола перельем! — пошутил Петр. — Как при Петре Первом! Только он их на пушки пустил, а мы — на трактора двинем!.. А Савка где?
— В сарае. Назвал соседских мальчишек... Секреты какие-то... Шепчутся...
— Кликни его, мамаша!
Петр любил сына, держался с ним как с равным и никогда не старался навязать ему свою волю. Поэтому он не стал расспрашивать, что за секреты завелись у Савки, и заговорил о своих делах.
— Нужно, чтоб помог ты... Завтра в семь утра я созываю общее собрание. Найди хорошее ровное местечко у какого-нибудь гумна и обеги деревню — сообщи, чтоб все были там ровно в семь.
Через минуту до Петра Ефимова долетел из сарая приглушенный шум. Испуганно закудахтали куры. Савкин отряд вышел на первое задание — оповестить односельчан о собрании.
Когда Савка вернулся, уже смеркалось. Отец спал на топчане у окна. Бабка сидела за прялкой. Жужжало веретено.
— Где носился, ветрогон? — спросила она. — Есть хочешь?
— Хочу! Только сначала доложу папке — всем сообщили и место нашли для собрания.
— Ну и хорошо... А отца не буди, умаялся он.
Савка хотел возразить, но потом подумал, что отец, проснувшись, может не пустить его спать в сарай. Это спутало бы все расчеты, и Савка послушался бабку.
Когда он поужинал, Ефимиха проводила внука в сарай.
На деревню надвигалась ночь. У ночи своя жизнь: ее не видно, но слышно. Глухо тявкнула собака. Сонная корова царапнула рогом по запертым воротам и вздохнула тяжело и шумно. Где-то звякнула щеколда. Что-то пронеслось над самой крышей — наверно, сова вылетела на охоту. Мрачно прокричал за речкой филин.
Савка лежал на соломе и удивлялся обострившемуся слуху. Днем он бы и не услышал этих негромких, но настораживающих звуков. Нет, он не очень боялся! И все же, обдумывая план ночной вылазки, он не чувствовал прежней уверенности.
Пролежав еще четверть часа, Савка потихоньку поднялся и вышел из сарая. В деревне — ни огонька. Глинистая дорога чуть белела в темноте. Савка крался мимо спящих домов. До околицы со скрипучими березовыми воротами было не больше двухсот метров. Но Савка не раз вздрагивал и останавливался, прежде чем добрался до них. У изгороди, где ребята договорились встретиться, никого не было. Слева бесформенным пятном темнели кусты бузины. Оттуда-то и долетело до Савки придушенное:
— Кто-о?
— Свой! — охрипшим голосом ответил Савка и почувствовал такой прилив радости, что, нырнув в кусты и столкнувшись в темноте с Кузькой и Павлухой, обнял их и восторженно произнес:
— Ну и молодцы... Здорово, что пришли!
В эту минуту он пожалел, что днем настоял на своем и не разрешил Кузьке с Павлухой рассказать другим ребятам о ночной разведке. Как бы хорошо было, если бы сейчас в кустах бузины сидели не трое, а десять мальчишек! Тогда вообще любая темень была бы нипочем!
С минуту они посидели молча, прижавшись друг к другу, потом Савка спросил:
— Двинулись?
Они гуськом пошли к реке: впереди Савка, за ним — Кузька, сзади — Павлуха. Глаза привыкли к темноте. Ночь будто посветлела. Впереди угадывалась каемка прибрежных зарослей. К ним и направились ребята. Еще днем они решили залечь у реки и ждать, не раздастся ли опять звон колокола.
До кустов они не дошли — не хватило выдержки. Залегли в густой траве недалеко от берега, от которого по ложбинкам и канавам расползался туман.
— У вас всегда так?.. — спросил Савка, запнулся и не договорил — не захотел произносить слово «страшно».
Но Павлуха понял его.
— Не-е! — сказал он. — Если бы не звон, я бы по реке, как по своему огороду, ходил.
— В прошлом году я в ночном коней пас — и хоть бы что! — добавил Кузька. — А сегодня что-то муторно...
Опять за рекой прокричал филин. Савка поежился и обозлился сам на себя.
— Слышали, что учительница говорила? — повысив голос, напомнил он. — Никаких страхов нет! Страшно — это когда без пользы на риск идешь, а мы на разведку вышли!.. Честное пионерское, если зазвонит, — пойду хоть на кладбище к тому камню!
Эту маленькую речь Савка произнес не столько для ребят, сколько для себя, чтобы унять противное холодное чувство страха.
Как раз в эту минуту все трое одновременно заметили у омута неясное белое пятно. Оно беззвучно двигалось вдоль берега.
— Ой, глянь-ка! — чуть шевеля губами, прошептал Кузька. — Давайте тикать!..
— Чего тикать? — оборвал его Савка. — Туман это!
Белое пятно миновало омут, пересекло речку, подскочило и остановилось на противоположном берегу. И Савка вдруг догадался, что это человек.
— Лежите!.. Я сейчас! — шепнул он и побежал к реке.
«Напрасно я оставил Кузьку с Павлухой! Надо было и их забрать!» — подумал Савка, но возвращаться не стал — боялся потерять из вида белую фигуру. А она, постояв на берегу, скрылась за деревьями.
Савка нащупал ногой обрывистый берег и сполз вниз, но тут же выпрыгнул обратно: откуда-то с вершины холма долетел удар колокола. Секунду повибрировав в воздухе, звук растаял.
Савка замер. Холодная испарина выступила у него по всему телу.
Второй удар колокола упал сверху и расплылся над замершей рекой.
Савка почувствовал, что кожа у него покрылась бугорками. Ноги сами попятились, потянули его назад, но он пересилил себя и снова спустился по берегу в реку. Вода была теплой, она успокаивала, и третий удар колокола уже не показался ему таким страшным.
Стараясь не плескаться, Савка добрел до другого берега, забрался по травянистому склону и остановился, прижавшись спиной к шершавому стволу сосны.
Снова ударил колокол. Савка повернулся лицом к черной громаде жальника и, цепляясь за кусты вереска, побежал вверх по склону навстречу густому тягучему звону, лившемуся с холма. У надгробного камня Вавилы Сошника Савка передохнул. Но колокол ударил еще раз и подстегнул его.
Наконец подъем кончился. Савка очутился на вершине холма. Здесь и днем стоял полумрак от густых сосновых ветвей. А сейчас тьма на холме была непроглядной. Деревья росли сплошняком. Казалось, сквозь них нельзя протиснуться. Куда бы Савка ни протягивал руки, — всюду он натыкался на могучие стволы. Пришлось остановиться.
Широко открыв глаза, Савка присел на корточки и ждал. Он был уверен, что и человек, и колокол находятся где-то рядом, в нескольких шагах. Савка дышал ртом, чтобы случайно не чихнуть. Он весь превратился в слух.
Но заговорил не колокол. Откуда-то сверху раздался знакомый мальчишеский голос:
— Тятя? Спускаюсь!..
А рядом с Савкой прозвучал сердитый ответ:
— Я те спущусь!.. Еще три раза вдарь для верности!.. Слышишь? Начинай!
Где-то в вышине зашумело, словно кто-то прыгнул с сука на сук. Затем ударил колокол.
Не успел отзвучать последний отголосок, как Савка все разгадал и пустился наутек. Теперь он не думал об осторожности. Лишь бы скорей унести ноги, добраться до ребят, до деревни, а там...
— Стой! — обрушилось сзади на Савку, и какой-то металлический предмет, с легким звоном задевая за кусты, пролетел мимо и ударился в землю.
«Топор!» — мелькнула у Савки мысль. Он вильнул вправо, наткнулся плечом на дерево и упал. Чей-то каблук вдавил его колено в землю, сильная рука схватила за шею пониже затылка, приподняла и поволокла в сторону. От пронизывающей боли Савка потерял сознание. Потом оно прояснилось. Его все еще волокли куда-то по колючим кустам. Секундная остановка... Опять звякнуло лезвие топора... И последнее, что он услышал, — испуганный женский крик:
— Что вы делаете!
Затем Савка полетел в пропасть и лишь краешком глаза заметил в стороне между деревьев белую фигуру женщины.
* * *
А Кузька с Павлухой в это время выполняли приказ — терпеливо ждали своего командира. Правда, они лежали уже не на том месте, где оставил их Савка. Первый удар колокола так их напугал, что они опрометью бросились от реки и пробежали без оглядки метров триста. Здесь в них заговорила совесть. Они остановились, улеглись в траве и при каждом ударе колокола вжимались в землю, но больше не отступали ни на шаг.
Им чудились крики с жальника. Между собой Кузька и Павлуха не разговаривали. Слишком велико было потрясение. Они только и могли молча лежать и ждать. И они ждали, пока небо на востоке не прояснилось. Гаркнул петух. И, как в сказке, ребята очнулись от петушиного крика.
— Что же это? А? — спросил Кузька. — Пропал ведь...
Павлуха встал, посмотрел в сторону жальника. Хмуро высились на холме темно-зеленые с просинью вековые сосны. Ни души. Загадочно голубела подернутая туманной дымкой гладь омута.
Ребята посовещались и пошли в деревню — прямо к избе Ефимихи...
* * *
Еще не было и половины седьмого, а на лужайке у полусгнившей бани деда Алеши стал собираться народ. Многие опять слышали ночью звон с жальника, но говорили об этом неохотно. Уж очень ярко, приветливо светило солнце, чтобы серьезно толковать о колдовских колоколах. Зато другой вопрос обсуждался во всех деталях.
Дед Алеша, которого мучила бессонница, видел на зорьке, что Троицын запряг свою лучшую лошадь, погрузил на телегу какие-то мешки и вместе с сыном Минькой уехал из деревни. По всему было видно, что Троицыны собрались в дальнюю дорогу. Об этом и разговаривали мужики, ожидая, когда появится Петр Ефимов и откроет собрание.
— Может, от колхоза сбежал! — предположил дед Алеша. — Троицын его, как черт ладана, боится!
— А ты не боишься? — с усмешкой спросил кто-то из мужиков. — Отберут твою баню — будешь знать! Придется париться в печке!
— Там напаришься! — вмешался другой. — Она у него топится раз в году!
Кругом рассмеялись. Но дед Алеша не обиделся.
— А чего колхоз? — сказал он. — Мне его бояться нечего! Даже наоборот! Вот попомните мое слово — все там будем! Да еще как заживем! Только не время сейчас — переждать требуется! Сумление колокола навели... Неспокойно стало... А в колхоз надо с чистой головой лезть!
— Как в петлю? — послышался чей-то голос.
— В петлю и с грязной сойдет! — нашелся дед. — А колхоз — дело доброе... Русский мужик как драться, — так скопом, а как работать, — так по одному! А я понимаю, что и работать скопом ловчее будет!
— Особо с тобой! — ответил тот же голос.
Этот спор длился бы еще долго. Страсти только разгорались. Но вдруг притихли бабы. Невольно умолкли и мужики. Те, кто сидел, вскочили на ноги. И все увидели Петра Ефимова. Он шел по тропке от реки и нес кого-то на руках. Сзади понуро брели Кузька и Павлуха. Чем ближе подходили они, тем тише становилось в деревне. Не шелохнувшись, стояли люди, чувствуя, что случилась беда.
Петр с желтым, без кровинки, лицом вошел в толпу с сыном на руках. У Савки глаза были закрыты. На губах лопались розоватые пузырьки — он дышал.
Не глядя ни на кого, Петр сказал чужим, лишенным всякого выражения голосом:
— Сходите — принесите учительницу... Ребята покажут...
Он на мгновение приостановился, обвел людей горячим сухим взглядом, в котором была и боль, и ненависть, и жалость, и добавил, сдерживая рвавшийся из горла крик:
— Неужели, чтобы сделать добро, надо жертвовать лучшими людьми и сынами своими? Неужели вы не в силах понять, где правда, где счастье?.. Каких еще уверений ждете вы от меня?
Под его взглядом виновато опускались головы...
* * *
Телега, весело погромыхивая на ухабах, быстро приближалась к деревне. Была уже осень. Поля сбросили желтую гриву хлебов. Поредела листва в лесу. Зеленое море посветлело, и только сосновая шапка на жальнике по-прежнему темнела сочной густой зеленью.
Савка не отрываясь глядел на эту шапку.
— Сегодня же залезу на ту сосну, где колокол! — сказал он.
Петр Ефимов перекинул вожжи в левую руку, правой обнял сына.
— А что врач сказал? Ребра срослись, нога — тоже, но годик надо воздержаться от всяких выкрутасов! Понимаешь? И к тому же — лезть на сосну незачем: колокола там нет.
— А где он?
Петр посмотрел на часы.
— Сейчас услышишь.
И точно — через несколько секунд ударил колокол.
— Час! — сказал Петр. — В колхозе обед объявили... Колокол теперь около правления привешен — народу служит, а не бандитам! Да!.. Я ведь тебе еще одну новость не рассказал... Когда окончилось следствие, приехали ученые и установили, что колокол очень старый — он пролежал в омуте несколько веков. Кулаки случайно его нашли, вытащили и приспособили на сосне.
— А камень на жальнике? — спросил Савка.
Петр вдруг резко натянул правую вожжу. Лошадь свернула с дороги в поле.
— Заедем! Сам посмотришь!..
Странное чувство испытал Савка, увидев омут и жальник. Все, что здесь произошло с ним ночью, казалось далеким-далеким сном. И в то же время он отчетливо помнил каждую мелочь. Вот тут он перешел речку, там стоял у сосны, а чуть повыше — остановился у надгробного камня.
Теперь это многопудовое надгробие возвышалось над кустами вереска, а рядом белел шестигранный обелиск. К нему вела тропинка, которой раньше не было. Она начиналась у лавинок, перекинутых через реку. Они тоже появились уже после той страшной ночи.
Савка с отцом подошли к обелиску. На медной доске значилось: «Анна Ивановна Петрова. 1905—1929. Самое большое счастье — отдать жизнь народу».
Этой же фразой заканчивалась надпись на древнем камне, который лежал на высоком гранитном постаменте рядом с обелиском.
Долго отец с сыном стояли у памятников. Сквозь навернувшиеся слезы Савка видел обелиск смутно, расплывчато. Он напомнил ту белую стройную фигуру молодой учительницы, которая бросилась Савке на помощь и погибла.
Печальные воспоминания прервала дробь барабана. Савка обернулся. На холм по тропинке гуськом поднимались ребята. Нет, не просто ребята! Пионеры! У всех алели на шее красные галстуки. Впереди шел Павлуха. Он был серьезен и важен. Повернув голову через плечо, Павлуха скомандовал:
— Отря-ад! Стой! Ать-два! Смирно!
Вскинув руку над головой, он отрапортовал, обращаясь к Савке:
— Товарищ председатель совета отряда! За время твоего отсутствия разоблачение кулаков завершено! Преступники пойманы и понесли наказание! Могила Анны Ивановны каждый день навещается первым пионерским отрядом! Разреши передать командование? Команду сдал член совета отряда Павел Соколов!
— Команду принял! — смущенно ответил Савка и, подпрыгнув от избытка чувств, бросился к ребятам.
Строй смешался. Савку окружили со всех сторон, и он пропал в толпе мальчишек и девчонок.
В конце пионерского сбора Митька Круглов — председатель совета отряда — постучал стеклянной пробкой по графину с водой, выждал, когда утихнет гомон, и сказал, для важности растягивая слова:
— Последний вопрос... Кто хочет записаться в ячейку друзей ОДН?
Пионеры хорошо знали десятки обществ и организаций, носивших разные названия, составленные из начальных букв нескольких слов, но об ОДН никто еще не слышал.
— Это что? — крикнул чей-то голос. — Организация для несовершеннолетних?
— Нет! — ответил Митька и, сделав паузу, расшифровал новое название: — Это общество «Долой неграмотность». В городе открываются ликпункты, то есть пункты по ликвидации неграмотных.
— Там что, их будут, тово, ликвидировать как класс?
Вслед за шутливым вопросом по комнате пронесся хрип, будто кого-то душили в задних рядах.
Ребята рассмеялись. Но Митька не любил такие шутки.
— Эй, хрипун! — крикнул он. — Ты тоже был неграмотный, а жив остался! Ликвидировать, то есть научить читать и писать. Сейчас это самое главное!.. Даю подумать до завтра, а завтра чтоб было ясно, кто друг ОДН, а кто против!
— А бабушку учить можно? — спросил тоненький голосок.
— Хоть прабабушку! — отозвался Митька. — Условия такие: либо приходить на ликпункт и там помогать учителям проводить занятия, либо найти неграмотного и учить его на дому. К десятой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции каждый пионер должен ликвидировать хотя бы одного неграмотного!