Первые неудачные уроки давно остались позади. Митька сумел приохотить стариков к азбуке. Одержал он и еще одну победу — уговорил Карпа Федотовича самого заняться разбором и нумерацией бумаг Самохина. Специально для этого Митька несколько вечеров посвятил цифрам. Они дались старикам легче, чем буквы.
Карп Федотович уже мог прочитать по складам такие слова, как «ведомость», «отчет», «накладная», разобрать дату на документе. Чудно ему было возиться с бумагами. Он улыбался в бороду и приговаривал:
— Ай да Митрий! Ведь научил, шельмец, а! Такие пни осиновые расколол!
Посмеивалась и Акулина Степановна, глядя, как он таращит глаза и шепчет бесцветными губами:
— «На-клад-на-я... Пятнадцатого, третьего, шестнадцатого года». Тебя, значит, сюда, голубушка, — в эту стопку, в правую! Та-ак... А тут? Ве-до-мость... Влево ступай!..
Хуже было с письмами и другими бумагами, не имевшими определенного названия. Карп Федотович откладывал их для Митьки. Опытный архивный работник рассортировал бы все документы часа за три, а Карп Федотович за вечер успел расчистить сундучок лишь на четверть. Но Митька на следующий день остался доволен успехами старика. Бумаги были разложены правильно и, главное, в строгом календарном порядке.
— А с этими слепышами не сладил, — признался Карп Федотович и протянул пачку бумаг без названия.
Митька небрежно полистал их, раздумывая, как бы избавиться от чтения всяких скучных докладных, запросов и ответов. Но вдруг одна бумажка привлекла его внимание. Она что-то напомнила ему. На чистом листе раскинулся подковой ряд кружочков. Одни были светлые, другие заштрихованы. У каждого заштрихованного кружочка стояли восклицательные знаки. Митька впервые видел эту бумагу, и все же она почему-то казалась ему знакомой. Он вертел ее и так и сяк, пока, наконец, в памяти не всплыла такая же подкова. Только состояла она не из кружочков, а из крестиков, которыми ребята на своей карте обозначили заброшенные шахты.
Куда девалось Митькино равнодушие к бумагам! Он сам вызвался помочь Карпу Федотовичу и просидел со стариком весь вечер, разбирая оставшиеся в сундучке документы. Но старался он напрасно: ничего нового обнаружить не удалось. Он простукал стенки сундучка, осмотрел дно и разочарованно сказал:
— Все?
— А ты что, золото надеялся здесь найти? — шутливо спросил Карп Федотович.
Митька не ответил.
* * *
В пионерском отряде находка Митьки вызвала большой интерес. Ребята долго сличали свою карту с неизвестной бумажонкой. Сомнения быть не могло: крестики на их карте и кружочки на листке бумаги, найденном в сундучке, обозначали одно и то же — заброшенные шахты.
— Учтите! — произнес Митька таинственным шепотом. — Сундучок принес Самохин. А он — враг! Сейчас сидит, как контра! Тут такие вещи можно раскопать!..
Митька присвистнул, а у ребят сперло дыхание от предчувствия чего-то захватывающегося.
— Пошли? — сдавленным от волнения голосом предложил кто-то.
— Куда? — спросил Митька.
— К шахтам!
— К каким шахтам? Вон их сколько! Выбрать надо!
Ребята опять склонились над бумагой, рассматривая кружочки.
— Белый кружок — значит, пусто! — определил Митька. — А где заштриховано, — там что-то есть. И еще эти восклицательные знаки... Они тоже со смыслом поставлены! У всех кружочков по одному, а у этого — третьего слева — целых три! Начнем с этой шахты?
В тот день газеты принесли тревожные известия: Англия разорвала дипломатические отношения с СССР. В городе было неспокойно. На предприятиях шли митинги. За низеньким забором, огораживавшим двор фабрики, собралась толпа работниц в красных платках. У входа в кирпичное трехэтажное здание стоял на груде ящиков пожилой мужчина и, размахивая зажатой в руке кепкой, выкрикивал фразу за фразой:
— Вихри враждебные снова веют над нами, товарищи! Снова зашевелились акулы и гиены капитализма. Нам грозят! Нас хотят запугать!
Ребята, которые с веревками и лопатами направлялись к шахте, невольно прислушались и подошли к ограде.
— Но это не выйдет! — кричал оратор. — Они надеются, что мы не справимся с хозяйственными трудностями! Напрасная надежда! Посмотрите вокруг — много ли осталось бездействующих фабрик и заводов? Единицы, вроде завода Сахарова! Но пусть он не злорадствует! Рабочие руки вдохнут жизнь и в эти начисто опустошенные цеха! Мы уже приступили к восстановлению шахт! Скоро дойдет черед и до завода!
Митька стоял нахмурив лоб. Он думал. Речь оратора натолкнула его на одну мысль. Митька повернулся к ребятам, фасонно выставил вперед правую ногу, заложил руки за спину и сказал спокойно, с достоинством:
— Верно он тут о заводе говорит. Заработает завод. Скоро! И пустим его мы!
Ребята не поняли Митьку.
— Ну что, следопыты? Неужели не ясно? В шахтах спрятаны станки. Мы их достанем и пустим завод!.. Грудной ребенок и тот догадается!.. Самохин что в городе делал, когда деникинцы здесь были? Оборудование прятал. Где? В шахтах, — на то и план составлен, чтобы не забыть, в каких. Думал вернуться вместе с Сахаровым!
* * *
Оратор на митинге сказал про шахты не для красного словца. К их восстановлению уже приступили. Прежде чем откачивать воду, было решено выяснить, которые из них лучше сохранились. В поле за городом раскинули палатки. Сюда прибыла группа водолазов. Подвезли помпы и прочее снаряжение. Старые шахтеры указали самые богатые шахты. С них и начали обследование.
Когда мальчишки подошли к шахте, отмеченной Самохиным тремя восклицательными знаками, они увидели, что над черным зевом главного ствола установлен помост. На нем высилась помпа и лежали мотки толстой веревки.
— Никак опоздали! — сказал Митька упавшим голосом.
В это время из палатки показалось толстое неуклюжее чудовище. Если бы не нормальная человеческая голова и не лицо, веселое и доброе, ребята бы испугались. Им еще никогда не приходилось видеть водолаза. В толстом бледно-зеленом резиновом комбинезоне, с непомерными богатырскими плечами, он казался обитателем другой планеты. Но улыбка у него была земная, располагающая... Блеснув белыми зубами, он спросил у оторопевших ребят:
— Испугались?
— Как бы не так! — ответил Митька. — Вырядился в резину и думает, что испугал! Не маленькие...
Из палатки вышли двое мужчин в обыкновенной одежде. Они тоже заулыбались, увидев ребят, увешанных мотками веревок, с лопатами и ведрами в руках.
— Это еще что за кладоискатели? — произнес один из мужчин. — Куда вас несет, братия-шатия?
— Мы не братия! — не очень любезно отозвался Митька. — Мы — отряд. Я — председатель! А куда идем, — вас забыли спросить!
— Ты не ершись, председатель! — усмехнулся мужчина. — Учись правильно докладывать, когда старший спрашивает. Вот так!..
Он вытянулся по команде «смирно» и отчеканил сипловатым голосом:
— Группа водолазов выполняет специальное задание. Работы проходят нормально. Приступаем к обследованию шахты номер девять. Докладывает старшина Бобров.
Митька смутился. Не каждый день выслушивал он рапорты водолазных старшин.
— А девятая — это которая? — спросил он, невольно подтягивая ремень. — Эта? — он указал на черневший рядом провал.
— Так точно! — рявкнул Бобров. — Разрешите приступать?
Митька совсем смутился и махнул рукой.
— Есть! — выпалил старшина. — По места-ам!
Бобров любил мальчишек и умел с ними обходиться. Пока водолаз с помощью товарища заканчивал подготовку к спуску, старшина успел сдружиться с ребятами настолько, что Митька раскрыл ему тайну, которая привела пионеров к шахте номер девять.
* * *
Первый водолаз, спустившийся в затопленную шахту, побывал только в колодце главного ствола. Он достиг самого дна и не нашел никаких боковых отводов. Годы сделали свое разрушительное дело. Обшивка колодца сгнила. Набухшая, пропитанная водой порода постепенно сползла вниз и завалила нижнюю часть ствола многометровым слоем земли и камней. Состояние шахты было такое, что ее, вероятно, занесли бы в разряд не пригодных к дальнейшей эксплуатации. Но Бобров верил высказанным Митькой предположениям и решил сам спуститься под воду.
Его одели в водолазный костюм, и холодная черная вода сомкнулась над медным шлемом. Вверх поползли размытые, источенные водой стенки колодца. Уже на глубине пяти метров наступил почти полный мрак. Бобров зажег электрический фонарь.
Даже для опытного, привыкшего ко всему водолаза спуск в затопленную шахту был и опасным и, главное, неприятным. Зажатая между четырех отвесных стен вода отличалась каким-то мертвым спокойствием. Ни света, ни движения, ни рыбешки, ни водоросли.
Бобров посветил вниз — свет потерялся в мрачной бездне. Он поднял фонарь — над головой нависали стены. Казалось, что они смыкаются где-то вверху, навсегда отгораживая водолаза от света и жизни.
Пока старшина с опаской оглядывался, его нога, обутая в свинцовую тяжелую галошу, уперлась в какой-то предмет. Это был гнилой деревянный брусок, торчавший из стены. Под тяжестью водолаза брусок хрустнул и обломился. Бобров поспешно дернул за сигнальный конец. Спуск прекратился. И вовремя! Размытый, потревоженный сломавшимся бруском грунт пришел в движение. От стены беззвучно отделился большой кусок породы и, замутив воду, ринулся вниз. Старшину отбросило к противоположной стенке колодца.
Минут пять водолаз висел неподвижно, окруженный непроницаемым облаком мути. Она оседала медленно. А когда вода успокоилась и стала прозрачной, Бобров увидел напротив себя глубокую нишу, перегороженную подпорками.
Старшина представлял устройство шахты и догадался, что случайный обвал открыл вход в штрек. Бобров оттолкнулся от стены и плавно опустился на пол ниши. Вода опять замутилась. Каждое неосторожное движение могло вызвать новый обвал. Заходить в затопленный штрек было рискованно. Но Бобров вспомнил разочарованные лица ребят, услышавших от первого водолаза неутешительные новости, и решительно шагнул в глубь штрека.
Стараясь не задеть за остатки крепи, старшина перебрался на другую сторону завала, образованного расщепленными досками и брусьями. Здесь штрек сохранился лучше. Кровля была цела. У стен ровными рядами стояли подпорки. Двумя зелеными ужами уползали вдаль рельсы. Пол штрека довольно круто уходил вверх.
Пройдя вперед несколько метров, Бобров достиг поверхности воды. Под землей образовался воздушный колокол. Сжатый воздух мешал воде проникать в верхнюю часть штрека.
Сделав еще несколько шагов, Бобров высунулся из воды по плечи и поднял фонарь в воздух. Светлый веселый лучик свободно заскользил по поверхности, ринулся куда-то вперед — в самую глубину сухой части штрека, лизнул какие-то металлические, тускло поблескивающие детали и запрыгал по ним. Потом свет фонарика выхватил из темноты две доски, сколоченные в виде креста и воткнутые в землю. Под крестом белели кости. Куда водолаз ни направлял узкий лучик фонарика, — везде лежали останки погибших когда-то людей. А за этим подземным кладбищем ровными рядами стояли станки и машины...
* * *
Пока Бобров находился в шахте, ребята лежали на краю деревянного помоста и, свесив головы, не спускали глаз с поверхности воды. Из таинственной глубины поднимались пузырьки воздуха. Они лопались с легким бульканьем. И казалось, что вода начинает закипать.
Безостановочно работала помпа, нагнетая воздух в резиновый шланг. Водолаз, следивший за сигнальным концом, то и дело передавал приказания Боброва, посланные условными сигналами по веревке.
— Трави! — негромко, но отчетливо говорил он, и шланг с толстой веревкой полз вниз — в колодец.
— Еще потрави!..
Старшина Бобров уходил под водой дальше и дальше.
А ребята все так же неподвижно лежали на краю помоста и следили за пузырьками воздуха. Вдруг они исчезли. Разбежались последние круги, и вода успокоилась.
— Никак он дышать перестал?! — воскликнул Митька и вопросительно посмотрел на водолаза, следившего за сигнальным концом.
Водолаз заглянул под настил, выждал с минуту, подумал и объяснил:
— Видать, нашел горизонтальную выработку... Влез в нее — вот пузырьки и пропали.
И снова потянулись томительные минуты ожидания.
Наконец Бобров дал сигнал поднимать наверх. Шланг, поблескивая на солнце мокрой резиной, пополз обратно. Мальчишки затаили дыхание. Вновь забулькали пузыри. Глазастый Митька первый заметил под водой какое-то движение: снизу что-то медленно всплывало на поверхность.
— Иде-ет! — заорал Митька.
Но вместо круглого медного шлема из глубины показался грубо сколоченный крест. Ребята отпрянули назад.
— Это еще что? — удивился водолаз.
Смачно чавкнул багор, впившись в доску, и крестовина очутилась на помосте. Нижний заостренный конец вертикальной доски подгнил. Зато верх крестовины сохранился хорошо. На поперечной доске было что-то написано.
Пока Боброва поднимали из темных глубин ствола и помогли ему снять водолазные доспехи, ребята успели разобрать всю надпись.
«Я знаю, что вы придете, товарищи! — так начиналось письмо, нацарапанное на доске. — Верю, что придете вы, а не деникинцы, не Сахаров. Нас было 27 человек. Всех захватили в плен под городом. Деникинцы заставили нас по ночам вывозить заводское оборудование и спускать его в шахты. Работами руководили Сахаров и Самохин. Когда дело было закончено, всех расстреляли в этом штреке. Я ранен. Но выхода нет: подъемное оборудование взорвано, подступает вода. Радуюсь, что станки и машины сохранятся для советской власти — они смазаны и не заржавеют. Прощайте, товарищи! Прощайте, отец и мать. Целую вас за Петра. Он уже отмучался. Семен Голосов».
* * *
Митька хотел сейчас же тащить крест к дяде Карпу и тете Акуле. Но Бобров рассудил иначе.
— Это документ! — мрачно сказал он. — Обличительный документ! Его к делу приобщить надо... К делу о царской России.
И деревянный «документ», извлеченный из затопленной шахты, попал к следователю. Через несколько дней следователь пришел к Митьке в гости и принес фотографию крестовины с надписью.
Вечером Митька побывал у стариков Голосовых. И Карп Федотович впервые в жизни сам прочитал по складам письмо, написанное рукою сына.
Вот, пожалуй, и вся история Митькиного ликбеза.
В канун десятой годовщины Октября завод, пустовавший десятилетие, вновь задымил. Часть оборудования была уже поднята из шахт и перевезена на предприятие. Три цеха вступили в строй. А машины и станки все прибывали и прибывали на заводской двор.
Беда стряслась на третью неделю после того, как в колхозе был построен большой скотный двор. Произошло это ночью. Сначала запылал один угол нового двора, потом второй. Коровы тревожно замычали. Колхозный сторож дед Федот выскочил из сараюшки со старой двустволкой. К нему от освещенного красноватым пламенем коровника метнулась высокая тень. Дед увидел занесенный над головой топор и, зажмурив глаза, нажал сразу на оба спуска.
Двустволка рявкнула и выбросила снопастый язычок огня. Тень замерла. Рука застыла на взмахе. Топор упал вниз. За ним рухнуло на землю грузное обмякшее тело. Старый Федот открыл глаза, мелко перекрестился, посмотрел и выкрикнул высоким старческим фальцетом, обращаясь к неподвижному телу:
— Грязный ты был человек, Никодим Трофимыч! Грязно жил, грязно и помер! Да и меня под старость запачкал! Ты спроси, убил ли я когда хоть зайца! А тут настоящим убивцем стал!..
Федот сплюнул и побежал к пылавшему скотному двору.
Всполошилось все село.
— Пожар! Пожа-а-ар! — понеслось из края в край. — Гори-и-им!
Звякнули ведра. По освещенной заревом улице заметались люди. Зашипело первое ведро воды, вылитой на пылающий угол коровника.
Кто-то догадался выстроить людей в цепочку — от колодца к горящему двору.
— Ведра! Ведра давай!
Между вторым колодцем и коровником выстроилась еще одна цепочка. Мелькали руки, плескалась вода, шипело пламя. Работали все, спасая колхозное добро. Только одна бабка Мотря сидела на крыше своего дома с мокрым половиком в жилистых руках и крутила головой, провожая взглядом пролетавшие мимо искры.