Но их тайные надежды не оправдались. Проревел заводской гудок. Рабочие неторопливо покинули завод. Красные Пчелы тоже закончили работу. А минут через двадцать Борька привстал на колени, обернулся к бойскаутам и бросил с нарочитым спокойствием:
— Пора...
Ничего больше не добавив, он пригнулся и побежал кустами к эстакаде. У большого, поросшего мхом валуна Граббэ остановился, вытащил из-под него дрель и побежал дальше.
У бойскаутов, оставшихся в кустах, была еще одна маленькая надежда. Что-нибудь могло Борьке помешать. Но вскоре бойскауты увидели его на трубе. Он оседлал нефтепровод и ползком продвигался вперед. Добравшись до середины реки, Борька соскользнул на сваи и прильнул к трубе.
Бойскауты, не сговариваясь, украдкой посмотрели друг на друга, и каждый прочел в глазах соседа единственное желание — бежать. Но никто не осмеливался сделать первый шаг. Наконец один из них зло сплюнул, махнул рукой и сказал:
— Ну его к черту!.. Бежим!..
Повторять не пришлось. Кусты затрещали, и парни разбежались в разные стороны.
А Борька с каким-то остервенением крутил ручку дрели, пока не образовалось сквозное отверстие. Предусмотрительно отклонившись в сторону, Борька вытащил сверло. Темная пахучая струйка нефти с легким шелестом вырвалась из дырки и, описав пологую дугу, окропила черным дождем обшитые досками сваи.
Граббэ осмотрелся — вокруг по-прежнему никого. Тогда он перебрался на соседний стояк эстакады и снова заработал дрелью. Сделав еще две дырки, Борька перевел дыхание, посмотрел на черные фонтанчики, на воду. Нефть уже смочила обшивку свай до самого низа и стекала в реку, образуя широкие разноцветные пятна. Граббэ вытер потный лоб, оседлал трубу и пополз назад. Достигнув берега, он встал во весь рост на нефтепроводе, чтобы бойскауты могли его увидеть, и ловко спустился по подпорке на землю.
Добежав до ближних кустов, Борька залег и стал ждать, когда над рекой покажется черный дым горящей нефти. Ему представлялось, как течение донесет огонь до эстакады, как он жадно перекинется на смоченные нефтью стояки, доберется до трубы, до фонтанчиков, проникнет в нефтепровод и взметнется вверх яростным смерчем.
Но дым не появлялся. Граббэ беспокойно заерзал в кустах, выглянул. Бака отсюда не было видно. «Подожду еще!» — решил он, но ему не ждалось. Нетерпение и смутное подозрение охватило его. «Может быть, втроем не опрокинуть бак? — подумал он. — Или спички замочили?»
Тревожные раздумья Граббэ нарушила долетевшая из города песня. Красные Пчелы возвращались раньше срока — сегодня они надеялись завершить всю работу.
Борька вскочил, будто его стегнули бичом. Он понял, что попался. Ему казалось, что стоит взглянуть на просверленные дырки — и каждый поймет, чьи руки сделали их. Только пожар мог скрыть следы сверла. Граббэ ухватился за эту мысль и ринулся по кустам к тому месту, где остались бойскауты. Их там не было. Выждав, когда Красные Пчелы зашли за бугор, заслонивший от них реку, Борька бросился к баку, с ходу навалился на него плечом и своротил его набок. Густые нефтяные отходы вылились в реку.
Коробок зацепился за подкладку. Трясущимися руками Борька выдернул спички вместе с карманом, чиркнул сразу несколько головок и бросил на жирное черное покрывало, медленно тянувшееся по течению...
* * *
Матюха, как и положено знаменосцу, шагал рядом с командотом впереди отряда. Ребята хотя и шли в строю, но держали себя вольно: перебрасывались шутками, разговаривали.
— Что после эстакады делать будем? — спросил Матюха.
— Работа найдется! — ответил Тимошка.
— Походик бы какой-нибудь... — мечтательно произнес Матюха. — Разведочку бы, да с боем!.. Ведь есть же счастливчики — живут где-нибудь на границе или в Средней Азии! Там басмачей, говорят, уйма! Только и слышно: «Бах! Тарабах! Бух!»
— Тебе бы только драться! — неодобрительно заметил Тимошка.
Матюха оскорбленно фыркнул, но ответить не успел.
— Смотрите-ка! — крикнул кто-то из первой десятки.
Отряд в это время, обогнув холм, снова выходил к реке, над которой плавала пелена темно-бурого едкого дыма. По мелкой речной ряби скакали огоньки. Они еще не набрались сил — были робкими и нестрашными. Но с каждой секундой огонь расширялся и вырастал.
— Нефть горит! — догадался Матюха.
— И плывет! — добавил Тимошка. — К эстакаде плывет! По течению!
Как только он напомнил про эстакаду, все посмотрели на нее и растерялись. Река неумолимо несла горящую нефть на деревянные стояки, поддерживавшие нефтепровод. До них оставалось метров двести.
Все глаза уставились на командота. Но Тимошка так и не подал никакой команды. Он подпрыгнул, чтобы сразу набрать скорость, и понесся по берегу к эстакаде. Красные Пчелы кинулись за ним.
Никто не знал, что они будут делать. Главное — добежать до эстакады раньше огня. И они бежали со всех сил.
У берега стоял длинный бревенчатый плот, на котором строители перевозили трубы. С этого же плота ребята обшивали эстакаду досками. Когда Тимошка добежал до нефтепровода и прыгнул на плот, между стеной огня и эстакадой было не больше ста метров. Командот решил сделать так: все заберутся на трубу с ведрами и веревками, будут черпать воду из реки и непрерывно поливать деревянные опоры. Тимошка не подумал, смогут ли ребята вынести жару и дым, когда под эстакадой поплывет пылающая нефть. Он боялся другого — хватит ли ведер и веревок. Конечно, ведер не хватит! Их всего два!..
Подбежали остальные мальчишки.
— Давай! Давай! — услышал Тимошка и понял, что кто-то уже придумал, как можно предотвратить опасность.
Замелькали шесты. Десятки рук ухватились за натянутый поперек реки канат, и длинный плот отчалил. Нефть шла у противоположного берега. Тимошка догадался, в чем заключался чей-то остроумный план. Надо было перегнать плот через реку, уткнуть его в берег с таким расчетом, чтобы течение занесло нефть в искусственный заливчик, образованный длинными бревнами плота. Тогда огонь не дойдет до эстакады. Зажатая между берегом и плотом нефть сгорит, не причинив вреда нефтепроводу.
— Жми-и! Давай! — неслось над рекой.
Журчала вода, шуршал под ладонями канат. Когда проплывали у средней опоры эстакады, кто-то из мальчишек с радостью закричал:
— Дождь!
Все головы с надеждой запрокинулись к небу. Там не было ни облачка. Сверху, из трубы, била струйка нефти. Ее брызги в горячке и приняли за дождь. Но сейчас никто не задумался над этим. Плот шел все быстрее и, наконец, врезался в берег. Корму подтянули навстречу течению и стали закреплять неуклюжий бревенчатый корабль, втыкая в дно реки длинные шесты.
Стена огня достигла плота, который на треть ширины перегораживал реку. И сразу пахнуло нестерпимым жаром. Все потонуло в жгучем едком дыме. Ребята попадали на бревна, полузадохнувшиеся и растерянные.
Откуда-то с берега донесся звон колокола заводской пожарной дружины.
Нефтепровод был спасен. Кто из мальчишек придумал перегородить реку плотом, так и не узнали. Зато все в один голос решили, что поджог был совершен бойскаутами. Помнили ребята, как нэпмановские сынки год назад опрокинули в реку бак с мазутом.
* * *
Вечером старший Граббэ с тревогой услышал требовательный стук в дверь. Милиционера впустили в квартиру. Сохраняя холодный и надменный вид, Граббэ сунул руки в карманы пижамы и почувствовал какую-то противную дрожь в ногах.
— Где ваш брат? — спросил милиционер.
— Спит, вероятно...
— А где он был днем?
— Гулял, возможно...
— Вам больше ничего не известно?
— Ничего... А что?
— До выяснения некоторых обстоятельств я вынужден задержать его, — пояснил милиционер. — Разбудите, пусть оденется и пойдет со мной.
Старший Граббэ воспрянул духом. «Значит, не за мной! Слава богу!» — подумал он и твердым шагом вошел в спальню, а через минуту вытолкнул оттуда заспанного Борьку.
— Вот он! Берите и поступайте с ним по закону!
Борька мельком взглянул на милиционера, потом на брата.
— По закону? — переспросил он.
Старший Граббэ был по-прежнему холоден и надменен.
* * *
Еще одно событие произошло в тот же вечер. По Полыновке пробежал Тимошка. Он созывал Красных Пчел на срочный сбор. А у берега на знаменитом треугольнике хлопотал Семен. Он только что сошел с поезда, поднял с постели командота и теперь разжигал костер.
Ребята собрались лихо — за четверть часа. Пришли все до одного. Семен молчал, как немой. Он улыбался и кивком приветствовал подбегавших к костру мальчишек.
— Станови-ись! — прокричал Тимошка.
Десятки выстроились и замерли, освещенные красными отблесками костра.
— Здравствуйте, товарищи пионеры! — громко сказал Семен. — Не Пчелы, а пионеры! Поздравляю вас со вступлением в единую Всероссийскую организацию пролетарских детей! Партия и комсомол решили, что вы — подрастающее поколение — достойны иметь свою организацию. Эту организацию мы называем пионерской, потому что ждем от вас смелости, любознательности и верности нашему общему делу!.. Итак, здравствуйте, товарищи пионеры! Ур-ра!
«Ура-а-а!» — понеслось над Полыновкой.
Чиркун сидел на чугунной тумбе и сонно щурился на яркое приветливое солнышко. Прошлую ночь он недоспал. Надоедливый милиционер спугнул его с теплого насиженного местечка в одной из сторожек Летнего сада. И сейчас Чиркуну больше всего хотелось улечься где-нибудь и вздремнуть. Он соскочил с тумбы и побрел к вокзалу.
На запасных путях позади вокзала всегда стояли десятки разных вагонов. Чиркун предпочитал отдыхать в вагонах первого класса. Приходилось ему спать и на мягких диванах пульмановских красавцев. Но он не брезговал и простой деревянной лавкой в обычном, пропахшем карболовкой пригородном вагоне.
Чиркун пошел не через вестибюль вокзала, а проулком, который вывел его на пути со стороны прибытия пригородных поездов.
От вагонов веяло теплом разогретого железа. Чиркун нашел открытое окно и влез в вагон. Делал он это с ловкостью циркача: разбег, прыжок, короткое усилие, перехват рукой — и рама оказывалась под животом. Еще усилие — и, дрыгнув ногами в воздухе, Чиркун очутился в вагоне.
Положив голову на локоть, он заснул на полке почти мгновенно, но с такой же быстротой и проснулся, когда в тамбуре щелкнула дверь. Неожиданные визиты кондукторов были не опасны. В худшем случае, Чиркун мог получить подзатыльник при встрече и пинок ноги при расставанье в тамбуре. Эка печаль!
Чиркун спокойно ждал, прислушиваясь к приближавшимся шагам. К его удивлению, в проходе показалась девчонка в кремовой кофточке с красным галстуком на шее.
— Ой! Мальчик! — воскликнула она. — Ты только не убегай! Я тебе все сейчас расскажу! Только не бойся и не убегай!
Чиркун хохотнул.
— А ты что — милиционер?
— Нет! Я звеньевая! Наш пионерский отряд уже существует два года, но мы пока ничего большого не сделали. И вот мы решили взять шефство над каким-нибудь беспризорником. Ты ведь беспризорник?
— Я — Чиркун! — с достоинством ответил мальчишка.
— Ну да! Чиркун! — тотчас согласилась девочка. — Но ведь у тебя нет ни папы, ни мамы? Да?
— У меня их и не было.
— Вот-вот! Такого мы и ищем!
Девочка подскочила к открытому окну и закричала громким ликующим голоском:
— Ребята! Сюда!
— Кого зовешь? — насторожился Чиркун.
— Звено!.. У нас семь человек.
— Все девчонки?
— Не-ет! Пять мальчиков.
Чиркун встал с лавки. Он не понял, что это за звено, кто такие пионеры и чего они хотят от него. Он был бы не прочь поболтать с забавной девчонкой, доверительно смотревшей на него круглыми наивными глазами. Но разговор с пятью мальчишками его не устраивал. Особенно почему-то испугала Чиркуна барабанная дробь, долетевшая с путей.
В тамбуре затопали. Дробь ворвалась в вагон. Чиркун ловко оседлал окно.
Девочка вскрикнула:
— Подожди! Подожди, пожалуйста! Не бойся! У нас будет хорошо!
Но Чиркун уже летел вниз. Спрыгнув на песчаную дорожку, он посмотрел по сторонам. Поблизости никого не было. Мальчишки уже вошли в вагон. Чиркун поднял голову и увидел над собой огорченное лицо своей собеседницы.
— Чиркун! Ну подожди же! — крикнула она и протянула к нему руку. — Мы тебя переоденем. Учить будем!
— Спасибо! — насмешливо ответил Чиркун. — Мое вам с кисточкой! — Он нырнул под вагон и оттуда добавил: — Нашли дурака!..
До этого дня Чиркуна беспокоили только милиционеры. Теперь забот у него прибавилось: надо было избегать встреч с мальчишками и девчонками в красных галстуках. Пионеры все чаще и чаще стали попадаться ему на дороге. И только опыт стреляного беспризорника помогал Чиркуну ускользать от них.
Дважды Чиркуна увидела все та же круглоглазая девчонка, назвавшаяся звеньевой.
— Чиркун!.. Чиркунок!.. Чиркушечка! — слышал он за спиной ее ласковый голос, но какая-то сила гнала его прочь.
Он убегал, а спрятавшись в надежном месте — где-нибудь в подворотне грязного проходного двора, — долго чувствовал досаду и тоску.
Однажды он поймал себя на предательском желании — попасть в руки своих преследователей. Он даже подумал с раздражением: «Бегать бы хоть научились! Такая орава, а одного словить не могут!..»
Смятение охватило Чиркуна. Стал он вялым, с лица не сходило унылое, недовольное выражение. На рынок за продовольствием он ходил теперь только один раз в день и добывал еду без прежнего вдохновения и проворства. Бывала, за полчаса Чиркун успевал «приготовить» себе обед из трех блюд. А сейчас его руки будто прилипли к засаленным карманам рваных штанов и не хотели вылезать оттуда за добычей. Он смотрел на домашнюю колбасу, небрежно разбросанную по прилавку, на отвернувшегося продавца и не решался действовать. В ушах звучал ласковый голос девчонки: «Чиркунок!.. Чиркушечка!..»
Но есть все же хотелось, и Чиркун продолжал крутиться вокруг продавца домашней колбасы. Наконец руки вылезли из карманов. Чиркун прицелился, готовый схватить самый аппетитный кусок... И в этот ответственный момент кто-то тихо, но властно прогудел у него над ухом:
— Сын мой! Уйди от соблазна!
Рядом с Чиркуном стоял толстый высокий монах в черном одеянии.
— Пойдем со мной! — окая, сказал он. — Я не виню тебя. Мир суров, людей одолела гордыня! Никто не хочет помочь ближнему! Пойдем, отрок, я накормлю тебя и наставлю на путь истинный!
Раньше бы Чиркун сиганул в толпу — и пропал бы для непрошеного доброжелателя бесследно. Но монах встретился как раз тогда, когда в сознании беспризорника назревал перелом. Чиркун не побежал. Больше того, повинуясь мягкой широкой ладони, лежавшей на его плече, он вышел из рынка...
Монах привел Чиркуна домой, заставил вымыться, накормил его и, почесывая бородавку на мясистом носу, прочел длинную проповедь о божьем промысле. Из витиеватой, мудреной речи Чиркун запомнил только две мысли, достойные его внимания. Первая — ему предлагают еду, одежду и даже деньги. Вторая — от него требуют послушания и участия в невинной, по мнению Чиркуна, комедии. Ее-то и назвал монах божьим промыслом.
— Пойми, отрок! — басил он. — Даже ложь, изреченная во имя Христа, священна. Трудные времена настали. Люди отвернулись от господа бога нашего. Помочь отступникам вернуться в лоно церкви — сие и значит вершить божий промысел и испить божественную благодать.
Божественная благодать не очень привлекала Чир-куна. Что касается божьего промысла... А чем этот промысел хуже того, каким Чиркун занимался на рынке? Судя по обеду, божий промысел обещал быть и прибыльным, и безопасным...
* * *
Напрасно звено Кати Смирновой ежедневно после уроков приезжало с Васильевского острова к вокзалу — излюбленному месту беспризорников. Чиркун пропал. Пионеры ходили по дворам, по закоулкам, «прочесывали» привокзальные пути и вагоны, караулили на рынке — Чиркун больше не появлялся. Несколько раз попадались похожие на него мальчишки — такие же обездоленные маленькие оборвыши. Но Катя ни за что не соглашалась заменить Чиркуна другим беспризорником: полюбился ей этот быстроногий востроглазый паренек.