Некоторое время на том конце молчали. По всей видимости, девушка изучала список, потом она сказала:
— Да, впрочем… да. Шесть мест забронировано Погонщиками Пен. Это известная дуйбольная команда!
У господина Тюльмайера отлегло от сердца.
— Хотя, — прожурчала девушка, — места их пустовали: Погонщики Пен снялись с рейса.
Господину Тюльмайеру опять прилегло к сердцу.
— Вы уверены? — спросил он.
— Более чем! — посуровел девичий голос, и трубку положили. Во время разговора Харчмайер и Лисмайер нервно переминались с ноги на ногу, стоя подле Тюльмайера. Ему не надо было рассказывать, что он узнал. По лицу можно было догадаться, что ничего хорошего.
— Мы прогорели! — сказал Харчмайер.
— Сгорели дотла! — сказал Лисмайер. — Капитально! Тюльмайер убито кивнул.
Поникшая троица вышла на Главную площадь, горестно обвела взором празднично убранную площадь, красно-зеленые коровьи флажки, еловые гирлянды над дверью тюльмайеровского дома, перевитый цветами скульптурный ансамбль и широкий, натянутый через всю площадь от церкви до гостиницы транспарант:
ВЕРХНИЙ ДУЙБЕРГ, СТОЛИЦА ЧЕМПИОНАТА МИРА, ПРИВЕТСТВУЕТ СВОИХ ГОСТЕЙ!
Лисмайер подумал о многочисленных наново обтянутых кроватях, которым суждено остаться пустыми, если чемпионат мира будет отменен А ведь жена его даже по свежему бутону на каждый ночной столик поставила.
Тюльмайер подумал о девятнадцати ящиках с видовыми открытками, которым суждено остаться неотправленными. О двух тысячах кофейных чашечек, расписанных пасторской кухаркой. И еще о семи ларях, набитых подвесками для дул — дополнительный заказ под мировой чемпионат.
Харчмайер подумал в свою очередь о сосисках, лицо его при этом сделалось серым. В подвале ресторана уже не первый день ждали своего часа 1340 пар сосисок. Особо выгодная спецпартия фабрики колбасных изделий. Харчмайер рассчитывал сбыть во время чемпионата мира всю эту прорвищу сосисок. И еще он рассчитывал, что, страстно болея и одновременно поглощая сосиски, никто из гостей чемпионата не обратит внимания на странноватый привкус специй. Чем и объяснялась заниженная цена спецпоставки. Харчмайер вздохнул. Другим-то лучше, думал он. Кофейные чашки и кровати могут по крайней мере подождать. От них не убудет. А сосиски начнут дурно пахнуть Притом вот-вот!
— До небес тухлятиной разить будет! — простонал Харчмайер, В этот момент мимо потрясенной троицы прошествовал господин Низбергер. С женой и детьми приехал он на мировое первенство, чтобы пережить триумф выпускаемых им дул. Ведь кто бы ни вышел победителем, в руках он будет сжимать настоящее низбергеровское Дуло.
Господин Низбергер услышал стенания Харчмайера. Господин Низбергер зла на верхнедуйбержцев не держал. Это они на него держали зло. Он-то как раз охотно ладил бы с ними. Что бы там ни было, клиентами они оставались безупречными, а с безупречными клиентами обходиться следует радушно.
Посему господин Низбергер остановился и спросил:
— Любезный Харчмайер, стряслось что-нибудь, может, я могу как-нибудь помочь?
Харчмайер был до такой степени угнетен убийственной перспективой в виде полного подвала протухших спецсосисок, что начисто забыл, какому врагу изливает душу:
— Новозеландцы не приедут!
— Не может быть! — всплеснул руками Низбергер и слегка по бледнел. Пусть у него и не было подвала, забитого спецсосисками. Но чемпионат мира, транслируемый по телевидению, когда все участники орудуют дулами с его, низбергеровское, маркой, в глазах господина Низбергера представлял грандиозную ценность. Ведь на экране часто и подолгу
господину тюльмайеру зпт верхний дуйберг тчк прибыть
не можем тчк мальчика скарлатина тчк домашний карантин связи опасностью заражения тчк
приветы зпт дядя густав и погонщики пен тчк
Телеграмма дрожала в дрожащих руках Тюльмайера. Теперь всем все стало ясно. Теперь ясно стало, что все кончено. Верхнему Дуйбергу теперь хана! (Так по крайней мере казалось Тюльмайеру.)
Но господин Низбергер вытащил телеграмму из пляшущих пальцев Тюльмайера. Он порвал ее на множество мелких клочков и бросил все эти мелкие клочки в урну, стоявшую рядом со скульптурным ансамблем.
— Хм, мужики, — молвил господин Низбергер, — мужики, никакой телеграммы не было!
— То есть как? — обалдело спросил Харчмайер.
— Мужики, — молвил далее господин Низбергер, — телеграммы вообще не было в природе, ни-ко-гда!
— Но она как-никак еще там! — Лисмайер указал на урну.
— А хоть бы и так, — сказал Низбергер тихо, но веско, — мы это забудем, мы этого не видели!
— Но я и сейчас ее вижу, — сказал Тюльмайер.
— Тогда вовсе не гляди в ту сторону! — потребовал Низбергер. — Все вы, трое, должны о телеграмме забыть!
Господин Низбергер откашлялся и сказал:
— Поскольку у меня созрел план!
— Не собрать ли совет общины? — спросил Харчмайер. Низбергер энергично замотал головой и замахал на него руками.
Ему думается, сказал он, это только повредило бы делу. Хоть план его по сути очень славный и очень добрый, но господину пастору и господину учителю он может не показаться.
— У этих, поди, сосиски не пропадают! — выкрикнул Харчмайер.
— То-то и оно! — подхватил господин Низбергер, затем четверо господ проследовали к ресторану и поднялись по лестнице в жилые комнаты семейства Харчмайеров.
ПРИБЫТЬ НЕ ЕМ СТЬЮ РАЖЕНИЯ ГУСТАВ ЩИК ПЕН
Ханси сам себе сказал:
— Какая разница, что там было еще. В любом случае дядя Густав приехать не может; это в свою очередь означает, что иностранной команды нет как нет и, следовательно, чемпионат мира должен быть отменен. Это и ежу ясно.
Ханси негромко присвистнул. Рядом с его комнатой была родительская спальня. Там-то и уединились Харчмайер и компания. Через стенку до Ханси доносилось лишь невнятное бормотание, ни одного слова разобрать было невозможно. Ханси приложил ухо к стене. Теперь отдельные слова прослушивались четко, но смысл по-прежнему не прояснялся. Он услышал: Козмайер, переодеть, одна нога — здесь, другая — там, Курицмайер, попытка не пытка, дочь Свинмайера…
Пока Ханси все еще ломал себе голову над тем, какие такие планы строил его отец в отношении Свинмайера, Курицмайера и Козмайера, мужчины вышли из спальни. В прихожей, перед самой дверью Ханси, они раскланялись и Харчмайер громко крикнул:.
— Ханси, Ханси! Ханси открыл дверь.
— Что случилось? — спросил он.
Он думал, отец хочет посвятить его в свои планы. Не тут-то было. Харчмайер сделал ему втык:
— Ты почему это дома околачиваешься? Делать больше нечего? Сию же секунду на тренировку, сию же секунду, живо, живо!
Ханси так и подмывало выдать отцу прямо в лицо все, что он знает и о чем догадывается, но у него хватило ума промолчать. Он лишь вяло промямлил:
— Ладно, ладно, иду, иду, ага, ага!
У перил Ханси оглянулся, посмотрел на отца голубиным взором и спросил:
— А что… Погонщики Пен уже здесь?
Ханси не сводил глаз с отца, но господин Харчмайер и бровью не повел.
— Сегодня вечером будут здесь!
— А во сколько?
— Много будешь знать, скоро состаришься! — повысил голос Харчмайер. — А ну живо на тренировку!
Спускаясь по лестнице, Ханси пробормотал как бы сам себе, но чтоб слышал отец:
— Хочется верить, они и в самом деле приедут, а то ведь мало ли что случиться может!
— Сию же секунду заткнись! Сию же секунду! — прогремел сверху Харчмайер. — Не то так взгрею, своих не узнаешь!
Ханси тихо улыбнулся и вышел на улицу. Он был на все сто уверен, что его не взгреют. Претендентов на чемпионское звание не бьют! И еще теперь он был на все сто уверен: затевается нечто в высшей степени странное, иначе его отец не завелся бы с пол-оборота.
Тюльмайерова Фанни, разумеется, уже давно крутилась на большой поляне. Она успела пройти трассу альпийской горки — вверх по тягуну, что за кладбищем, и семь раз отмерить размеченную господином учителем дистанцию слалома. При этом господин учитель бешено подстегивал ее и фиксировал в тренировочном дневнике время по отрезкам.
— Абсолютный рекорд трассы, Фанни! — нахваливал господин учитель.
Фанни умирала от гордости, пока на поляне не появился Ханси со своей пятнистой пеной и не продемонстрировал такой искрометный слалом, что у Фанни в глазах потемнело. Она с трудом сдерживала слезы.
— Не горюй, Фанни, — утешал ее господин учитель, — Ханси ведь уникальный самородок, с ним никто тягаться не может. Лучше порадуйся, что именно на нас снизошла благодать в лице такого гения!
Что-что, а это Фанни понимала отлично, но легче от этого не было. Скорее наоборот.
Ханси тренировался до обеда. И до того изнывал от скуки, что беспрерывно зевал. Господин учитель дал ему четыре таблетки для восстановления сил. Господин учитель решил, что самородок переутомлен.
В обед, когда госпожа Харчмайер позвала «Хансиидиобедать!», Ханси незаметно улизнул. Обедать он не хотел. Вот уже три дня как он получал высококалорийное питание, специально предназначенное для спортсмена и составленное по рецепту какого-то знаменитого доктора.
Высококалорийный обед спортсмена состоял из одной свеклы, одной моркови-каротели, семи витаминных драже, двух чашек бодрящего напитка, одного лечебного хлебца и одной ложки глюкозы.
Ханси поднимался по тропке к двум старинным деревенским домам. Ему хотелось повидать Титу. Так как Ханси не был до конца уверен, можно ли отныне считать разрыв отношений между Низбергером и отцом, а также строжайший запрет на его дружбу с Титой отмененными, он не пошел в дом, а трижды прокричал кукушкой — это был условный сигнал. Затем он прокрался в старый коровник, где они с Титой обычно встречались, уселся на кормушку и стал ждать.
Пришла Тита, Ханси сдвинулся к краю, Тита села рядом с ним. Она сказала:
— Мог бы и в дом спокойно зайти, нам опять общаться можно. Старики помирились.
— Нормально, — бросил Ханси.
— Нет, давай уж лучше здесь посидим, — сказала Тита раздумчиво, — там и без нас не продохнуть: там Курицмайер с женой, Козмайер со старшим сыном и Свинмайерша с дочкой!
Ханси обалдело уставился на нее. Чтобы простые крестьяне к фабриканту Низбергеру в дом заходили — такого еще не было. Разве что Козмайеров сын корзинку с яйцами заносил или же Свинмайер соломенную крышу старинного деревянного дома подправлял.
— И чем они там занимаются, я не знаю, — продолжала Тита, — они меня просто-напросто выставили. Сказали, чтоб я не отсвечивала. У меня, видите ли, нос не дорос их дела обсуждать!
Тита надула губы и заметила, что ей, промежду прочим, глубоко безразлично, о чем они собирались с отцом говорить.
— А мне, Тита, совсем не безразлично! — воскликнул Ханси. — Чует мое сердце, тут что-то нечисто. И хотелось бы мне знать, что именно.
— У тебя, видать, тоже не все дома! — сказала Тита.
— У меня-то все дома! — ответил Ханси. И рассказал ей про то, что ему удалось невольно подслушать на Главной площади, восстановить по клочкам телеграммы и услышать через стенную перегородку у себя в комнате.
— Допустим. Ну и что же из всего этого следует? — спросила Тита.
— Что дело нечисто! Что тут обманом пахнет!
Тита Ханси не поверила.