— Похоже.
Алеша промолчал. Ему почему-то очень не хотелось, чтобы все было так просто. Он ждал тайны. Ведь не случайно же Серафима раньше ничего не говорила и, только умирая, пыталась что-то сказать. «Мельница, ключ, со…» Этот «ключ» словно заноза засел в душе Алеши. Нет, наверное, неспроста. Ведь ни матери, ни отцу, а ему, правнуку, хотела она что-то открыть. Нет, он не успокоится, пока не докопается до смысла.
— Мама, а кем работал твой отец, мой дедушка Тимофей?
— Мельником. И отец, и дед, и прадед. Все они были мельниками. Говорят, потому-то старый граф Войтеховский и дал им фамилию — Мельники. Раньше так было. Владелец мог выбрать крепостным фамилию по своему усмотрению.
За разговором не заметили, как в чашках остыл чай. Мать поспешно стала убирать со стола, отец пошел в гостиную, включил телевизор. Алеша стал помогать матери. Снес тарелки в таз с горячей водой, собрал вилки и ложки, сполоснул чашки. И не переставал думать о своем.
— Мама, а куда девался твой отец? — улучив минуту, спросил Алеша.
— Перед войной, в тридцать восьмом, его арестовали.
— За что?
— Кто его знает! Тогда многих невинных арестовывали. — Мать бросила мыть посуду, встревожено смотрела на Алешу. — Время такое было. Всех подозревали, за всеми следили. А у нас, в приграничной зоне, особенно.
— В приграничной?! — удивился Алеша.
— Ты заканчиваешь среднюю школу, а истории совсем не знаешь, — упрекнула мать. — Даже своего района.
— Наверное, потому, что ты ее плохо с нами изучаешь, — съехидничал Алеша. — Кто же ее теперь толком знает?!
Красные пятна выступили на лице Антонины Тимофеевны. От стыда, от обиды. Сын словно выстрелил в сердце. В школе, которую закончила сама, в которой учатся ее дети, она — преподаватель истории. Неужели, подумала, она не рассказывала ученикам о том, что сейчас так взволновало ее сына? Об истории своей деревни. В школьном музее, недавно созданном, все это есть.
И будто стараясь наверстать упущенное, мать стала рассказывать сыну о гражданской войне, о Рижском мирном договоре, в результате чего значительная часть Белоруссии попала под власть буржуазной Польши. Временная граница пролегала по рекам Морочь и Случь, что в тридцати километрах отсюда.
— О тех временах мне рассказывала бабушка Серафима. В конце тридцать восьмого она как-то стояла у здания сельского Совета, где теперь находится контора колхоза. Видит: в кузове грузовой автомашины, что мчалась со стороны винокурни, военные везут под стражей несколько человек. Бабушке тогда показалось, что один из арестованных — ее зять Тимофей. Узнала по выбеленной мукой кепке и телогрейке. Машина, не останавливаясь у сельсовета, уехала в сторону райцентра. Тимофей домой так и не вернулся. А позже бабушке сказали, что зять — польский шпион, работал на дефензиву, то есть на польскую разведку. Словом, «враг народа». Вот при такой славе об отце я и росла.
Только в пятьдесят седьмом отец был реабилитирован. Признан невиновным. Между тем, для него переход на бабушкину фамилию тоже в той истории имел неприятные последствия. Отца обвинили еще и в том, что он специально прикрылся чужой фамилией, чтобы творить свои «черные» дела. А как было доказать, что это не так?
— А бабушка Анастасия?
— Разное о ней говорили. Но больше — плохое… Язык не поворачивается… Так это или не так, выяснить не удалось. Она просто исчезла, бесследно…
— Это же твоя мама! — не выдержав, упрекнул Алеша. — А ты говоришь об этом так спокойно. Исчезла бесследно… Так не бывает… Не должно быть!
— Что ж… — тихо сказала Антонина Тимофеевна. Алеша почувствовал досаду. Уже в первом разговоре
с родителями он запутался в фамильных несуразицах, неясных фактах. Бабушка Анастасия была пособницей фашистов? Не поэтому ли в семье не упоминается ее имя?
Бабушка Анастасия словно отрубленная ветвь на древе родословной. Подальше заброшена от людского взора, засыхает, мертвеет и начинает исчезать из памяти. Кажется, даже Серафима никогда не вспоминала о единственной дочери. Да, не вспоминала. И теперь Алеша мысленно пытается восстановить жизнь Серафимы. К соседям почти не ходила. Единственный, постоянный путь ее — к скамеечке, что на берегу озера у куста сирени. Даже дождь не мог помешать этому. Алеша часто наблюдал ее страдальческое выражение лица, когда кто-то небрежно сламывал ветки сирени или выкапывал без ее разрешения молодые побеги. Она не жалела. Только предпочитала делать это сама. Люди об этом знали и обращались к ней. А она, прежде чем удовлетворить просьбу, долго и придирчиво высматривала, что можно отдать, не нарушив красоты куста. И безмолвно что-то шептала, будто молитву… Странно…
Алеша пошел в свою комнату. Сел за письменный стол, достал чистый лист бумаги. Нарисовал один квадрат, второй, вписал в них услышанное о дедушке и бабушке, чуть ниже заключил в квадрат фамилии отца и матери… Затем, задумавшись, поставил большой вопросительный знак и отодвинул лист в сторону.
Трагическая судьба постигла его дедушку и бабушку. Не менее трагичным было и то, что отец с матерью не знают настоящую правду о них — что те делали, во что верили.
Можно ли винить в этом мать? Она в три года осталась сиротой. Ее воспитывала Серафима. Кормила, одевала, учила. Была суровой, требовала от внучки помощи. Девочка никогда не гуляла, как другие дети. Работала в огороде, пасла гусей, вышивала, стирала, готовила… И теперь Алеша не помнит, чтобы мать днем прилегла отдохнуть. Она себе не позволяла такой роскоши. Даже в выходные. Работа, работа, работа… Постоянные заботы, физическая нагрузка удлиняет человеческую жизнь — считала Серафима, твердя об этом и ему, Алеше. И он ей верил, потому что бабушка его любила.
Алеша какое-то время глядел на свой чертеж, затем скомкал его и швырнул в угол. Нет, не с того он начинает.
За окном начало темнеть. Алеша подумал и, схватив куртку, вышел на улицу.
Густой туман висел над озером, и его белые клочья опускались на воду. Где-то там, западнее, пробивалось зарево от городских огней.
Высогорск — ровесник Алеши. Город химиков и строителей. Он еще небольшой. Вырос на огромном лугу, где когда-то пасли коров. Появились первые бараки, затем — первые улицы, многоэтажные дома, город стал расти вширь и ввысь.
Стоя на берегу водохранилища, построенного одновременно с городом, Алеша услышал в ночном небе крик перелетных гусей. Вначале тихий и далекий, а затем перешедший в громкий, казалось, радостный, встревоженный. Гуси приводнились где-то за мельницей, и все стихло.
Алеша еще долго вслушивался в ночную тишину. Недавно прилетели жаворонки, чайки… Сегодня — гуси. Весна. Скоро в полный рост пойдет зелень. Все обновится, освежится, изменится. Все зацветет. И графский парк, и бабушкина сирень.
Невдалеке, над самым берегом, виднелись контуры старенькой, покосившейся хаты Мельников. Родители решили ее снести, очень уж ветхая.
«Надо будет ее сфотографировать на память», — подумал Алеша.
Глава 3
ИЗ РОДОСЛОВНОЙ МЕЛЬНИКОВ. О СЕБЕ
«Родословную Мельников-Серооких начинаю с Алексея Викторовича Сероокого. Это я. Мне шестнадцать лет. Родился в деревне Заречное Высогорского района (бывший Рябининский) в семье… Отец агроном, мать — учительница. В какой семье я родился — не знаю: то ли колхозников, то ли служащих, то ли интеллигентов. Кстати, родители и сами затрудняются ответить мне на этот вопрос. Здесь я пошел в первый класс, в этом году заканчиваю девятый.
Парень я вроде ничего. Когда смотрюсь в зеркало, то сам себе немного нравлюсь. Глаза у меня голубые в серую крапинку вокруг зрачков. Говорят, редкие глаза. Нос ровный, длинный и остроконечный. Губы короткие и толстые. На подбородке — ямка. Волосы — цвета вымоченного и потрепанного льна. Так себе, челкой прикрываю лоб. От этого он кажется низким, а я вроде совсем неразумным. Но когда я убираю свою челку и стараюсь причесать ее назад — совсем другое дело. Лицо становится серьезным, а лоб — высоким и выпуклым.
Сам я худой и длинный. Руки свисают почти до колен, а поэтому рукава в рубашках и куртках всегда короткие. Бывает, и брюки коротковатые, но это оттого, что я еще расту. Мать не успевает справлять новые. Говорят, так будет длиться до двадцати двух лет.
Учусь хорошо. Можно было бы лучше, как говорит мать, даже на «отлично», но нет желания. У нас в школе над отличниками смеются. Не модно, говорят. В профтехучилище примут и с тройками, а в институт… Я еще подумаю. Если решу в институт, есть еще время поднажать. Во всяком случае десятилетку закончу без троек. И хорошо будет, и модно.
Особого увлечения у меня нет. Книги читаю все подряд. Не всегда даже до конца. Люблю бродить по саду, плавать в лодке по озеру, наблюдать за птичками, бабочками, букашками. Еще нравится рыбалка. Но раков ловить руками люблю больше. Очень вкусное мясо. Отец любит их с пивом.
Из близких друзей у меня никого нет. Если не считать Лиду Желобкович. В классе ей дали кличку Качка. Утка, значит. Это потому, что в детстве она любила барахтаться в канаве, и мать, бывало, силой вытаскивала ее из воды. Она и впрямь похожа на утку. Вздернутый носик, вытянутые, чуть приоткрытые губы, глаза черные, горящие, словно влажная черника. У нее какая-то особенная, затаенная улыбка. И взгляд. Он порой завораживает, и я не могу оторваться от него. У Лиды волосы коротко подстрижены, собраны в узел на одну сторону. Глупая, конечно, прическа. Один бог знает, откуда она ее выкопала. Но мне нравится.
Без Лиды я не могу. Ну, не совсем не могу, но когда не вижу два-три дня, мне будто чего-то не хватает. Тогда я иду к ее дому, смотрю издали на окна, на жасмин, что под окнами, и мне кажется, что в глубине дома мелькает ее тень. Странное ощущение охватывает меня, когда Лида рядом. Я боюсь до нее дотронуться, прикоснуться, а втайне так хочется ее приласкать, погладить по голове, поцеловать. Да что это такое! Весь свет клином сошелся для меня на Лиде?
Да. Серафима перед смертью мне хотела открыть какую-то тайну. Но не успела. И я обещаю, клянусь, что то, недосказанное, я постараюсь узнать и, если понадобится, исполнить.
Правда, Лиде я пока ничего не говорил… Что еще написать о себе?»
Алеша мучительно морщит лоб, но ничего путного придумать не может. Вот снова сбился на Лиду. Но какое отношение она имеет к его родословной? Эта мысль вдруг захватывает его, написанное кажется глупым и смешным. Зачем он писал это? Разве так родословные пишутся? Алешкина рука уже потянулась к листу в тетради, чтобы вырвать его, но вдруг остановилась, замерла. Нет, пусть остается. Писать надо все, даже то, о чем думаешь. И еще неизвестно, будет ли иметь какое-либо отношение к их родословной Лида или нет. А вдруг случится, что они поженятся и Лида, как и бабушка Серафима, поставит перед ним условие: только на ее фамилию! Желобкович! Чтобы он, Алеша, делал? Неужели отдал бы свою фамилию? Никогда не согласился бы! Ни-ког-да!
Алеша еще поколебался немного, затем решительно взял ручку и дописал: «Но я скоро признаюсь ей, что люблю!»
Закрыл тетрадь, спрятал ее подальше в этажерку за книги и облегченно вздохнул.
Отныне тетрадь становилась его личной тайной.
Глава 4
СТАРЫЙ УЧИТЕЛЬ
Алеша понимал, что восстановить свою родословную, узнать побольше о дедушках и бабушках он без помощи людей, живых свидетелей того времени, не сможет. Отец как-то сразу отмахнулся от его затеи. Наверное, обиделся, что Алешу интересовала больше мамина линия. Ну и что, если в их роду мужская линия была будто случайная? Для истории важны не фамилии.
Шла последняя четверть в учебном году. После каникул школа снова зашумела, загудела. Школа в Заречье — средняя, двухэтажная. Но учеников в ней немного. Старшие рассказывают, что не так давно школа выпускала два десятых класса. Теперь же в десятом учится всего восемнадцать человек. Город переманил людей. Подумать: в первом классе осталось всего одиннадцать ребят! Деревня стареет. Родители не раз обсуждали эту проблему. Алеша в разговор не встревал, но с интересом слушал, его душа мучилась, страдала, не могла понять: почему так? Правда, отец большой оптимист и утверждает, что скоро все будет наоборот: люди из города побегут в деревню. Говорит, что не может этого пока доказать, но предчувствует. В самом деле, чем плохо жить в деревне? Простор, свежий воздух, свобода… Колхоз построил отличный Дом культуры, спортивный комплекс, благоустроенные квартиры… Разумеется, в деревне надо работать. А где не надо? Через год он получит аттестат зрелости, и перед ним станет серьезный вопрос: что дальше? Отец уже его судьбу определил: институт механизации сельского хозяйства. По-отцовски — это очень выгодно: с дипломом сельскохозяйственного инженера можно работать и в селе, и в городе. Там, мол, видно будет. Мама пророчит ему судьбу в общих чертах — главное, чтобы получить высшее образование. А вот Сися, всезнающий и всевидящий, советует так: с дипломом квалифицированного рабочего нигде не пропадешь. Покуда закончишь институт, можно окончить пять училищ и приобрести десять специальностей. Прикинь, дурья голова, ты можешь стать не специалистом, а спецом. Спецом! Сейчас по-настоящему живут спецы! Главное — в руках дело иметь, а в голове — мозги, тогда и в кармане… Это Сися так учит. Лодырь и бездельник. Или, как он сам говорит, бич. Может, он и прав по-своему, но Алешу в этом убедить не смог. От его теории попахивает стяжательством, рвачеством, а это ему, Алеше, не по душе. Кем быть — он определит. Подумает, посоветуется с Лидой. А пока у него на первом плане другое.
Вечером, набравшись смелости, Алеша пошел к Томковичу, жившему в другом конце деревни, в старых послевоенных домах. Решил, что скажет старому учителю истории, будто пополняет материалы для школьного музея. Конечно, это не совсем так, но в то же время, если обнаружит что-то стоящее, то, конечно же, отдаст музею.
Томкович встретил его ласково, пригласил в гостиную, выключил телевизор. Дружелюбно глядя, спросил:
— Надеюсь, молодой человек, вы не просто пришли посидеть со мной?
— Не просто, — признался Алеша. — Я, Елизар Сильвестрович, хотел узнать кое-что об истории села. Но главное — о своих бабушке и дедушке.
— Это о каких же? — поднял глаза Томкович, видимо, не зная, чей это парень перед ним.
— О Тимофее и Анастасии…
— О Мельниках, — вздохнул учитель. — О Мельниках… Кое-что знаю. И о покойнице Серафиме наслышан. Интересная семья.
Елизар Сильвестрович долго глядел на экран потухшего телевизора, будто что-то там досматривал, затем повернулся к Алеше:
— Да, интересная… Значит, твои дедушка и бабушка? Так, так…
Алеша молчал. Учитель встал и через несколько минут вернулся со старой фотографией. На пожелтевшем, почти коричневом фоне еле заметно виднелась группа молодежи. Три девушки и два парня. Томкович протянул фотографию Алеше и пальцем показал на девушку, сидевшую посредине:
— Это она, Стася. А справа за ее спиной — я… Алеша внимательно всматривался в лицо бабушки.
Гладко причесанные на прямой пробор волосы, длинная коса обвилась вокруг шеи и свисала по правой руке почти до пояса. Светлая блузка в горошек. Темная прямая юбка почти до земли. Лицо… Вылинявшее, не рассмотреть. Жаль.
— В народе о таких, как твоя бабушка, говорят: красивая, как елка, колючая, как иголка…
Алеша продолжал рассматривать фотографию.
— А разве у вас не сохранилась? — спросил учитель.
— Я такой не видел.
— Поищите. Все, кто на ней заснят, получили по одной штуке.
— Не видел, — сказал Алеша.
— Куда ж ее девала покойная Серафима? — удивился Елизар Сильвестрович. — Эту фотографию перед свадьбой твоей бабушки Анастасии сделал заезжий фотограф. Сам помню: Серафима лично забрала снимок, сама рассчитывалась. М-да… Так на чем я остановился? — забирая фото у Алеши, задумался Томкович.
— Колючая, как иголка…
— Ах, да! Красивая была твоя бабушка. И на язычок острая. Многие парни к ней липли. Но выбрала она себе Тимофея. Дедушку твоего. Парень был видный, работящий. Один у родителей. Перед самой свадьбой у них казус вышел: Анастасия поставила условие, чтобы жених перешел на ее фамилию. Родители Тимофея — ни в какую! Единственный сын. Такого еще не было в деревне — перейти на фамилию жены. В примаки — еще куда ни шло. Но чтоб и фамилию отдать? Свадьба чуть не расстроилась. Но Тимофей в конце концов пошел на поводу у невесты. С родными поссорился. Ну, и ничего. Жили в ладу. Через положенное время у них родилась дочь. Твоя мать.