Луис Бланко Вила.
(перевод Голубкова Вера)
Кошки.
Они приходят, и никто не знает – откуда.
Они приходят из тоскливой, горькой, опасной темноты,
кнутами хлещущей лесные дебри сельвы, черной, непроглядной ночью
и остаются навсегда, беспородные и переменчивые.
Они приходят из своего семейства,
приходят из сельвы.
Они приходят из чувственности, нежной и ласковой сущности,
которая по приходе к человеку мило скрывается.
В глубине их глаз – мертвые птицы,
а в дремлющих когтях – растерзанные рыбы.
Они приходят, и никто не знает, откуда…
Они приходят…
Хосе Луис Идальго.
Из книги “Животные”.
Глава 1. Глупый кот.
Меня зовут Ио, но также мне говорят “глупый кот”. И я не знаю, почему. В самый
последний раз это было как раз вчера, на кухне, когда на улице, за окном крупными хлопьями валил снег. Снежинки были размером с мои уши. Отец – это тот, кто заправляет всем в доме, кто садится в самом удобном углу большого дивана в гостиной перед телевизором. Так вот, отец глядел в большое окно, выходящее в парк. Была еще ночь, и так охотно, с большим желанием, падал снег. Не знаю, почему он сидел в темноте. Обычно, самое первое, что он делает, войдя на кухню, – включает свет. Вчера он его не включил. Он подошел к окну и оперся локтями на белую мебель, протянувшуюся вдоль всей передней стены кухни, в которой, кстати, находятся шкафчики с едой – в том числе и моей, в консервных банках с разноцветными котами, – раковина и посудомоечная машина. Он все смотрел и смотрел на деревья парка, уже укрытые снегом, провожая взглядом отблески, похожие на блики Луны на спокойной, безмятежной водной глади пруда, но не такие спокойные.
Всегда, в любое время, когда я слышу, что он, ну тот, кто командует, держит путь на кухню
и собирается готовить завтрак для всей семьи, я спрыгиваю с кровати Ми?чу – так многие называют Хайме – у ног которого находится моя собственная постель, и уныло плетусь вслед за отцом.
Дело не в том, что я испытываю какую-то особую симпатию к отцу, у которого нет
привычки быть слишком уж любезным и внимательным ко мне. К примеру, он не выносит, чтобы я прыгал к нему на колени, когда он читает, сидя в гостиной (вот ведь скучища-то эти пресса и книги, просто жесть, я натыкаюсь на них повсюду). А если я все-таки пытаюсь
забраться к нему на ноги, и к моему удивлению, мне это удается, он безо всякого снисхождения сбрасывает меня оттуда. Точно так же он поступает, если находит меня
спящим на вращающемся кресле в своем кабинете перед столом, как всегда заваленном
книгами и бумагами. Нет, я не скажу, что он плохо со мной обращается, вовсе нет. Но в любом случае, как говорится, я не в восторге, мне это не нравится, особенно потому, что
мне никогда не удается узнать, как он поведет себя со мной. Это вызывает у меня большое подозрение.
Однако, нужно быть деловыми и трезво смотреть на вещи. Каждое утро он поднимается
самым первым и, следовательно, может быть самым первым, кто откроет дверь на балкон кухни, где у основания громадной стиральной машины стоит не всегда чистый лоток с песком, который служит мне для облегчения. Возможно, если отец захочет, то он может оказаться также самым первым, кто уделит внимание моему брюшку, которое в это время громко урчит, выпрашивая немножко еды.
Разумеется, вчера, из-за того, что было темно, он не увидел меня до тех пор, пока я не
захотел потереться спиной о его голые ноги, прикрытые банным халатом. При первом нежном и ласковом прикоcновении моей спинки, он испугался и очень быстро обернулся,
словно хотел меня ударить. Но не ударил. Только немного разозлился и сказал мне:
- Глупый кот!
Потом включил свет и даже перед тем, как включить кофеварку (что он всегда делает
прежде всего), он бросил мне в пластиковую миску изрядную долю корма со вкусом рыбы.
Это не тот вкус, который нравится мне больше всего, но мой животик был ему благодарен, и я тоже. В этот раз, уже избалованный, я выгнул дугой свою спинку и несколько раз потерся о его ноги, когда он резал на ломтики хлеб, который собирался поджарить. Я уж и не знаю, сколько раз он назвал меня “глупым котом”, но теперь он говорил это, широко улыбаясь, и эта улыбка не сходила с его лица до тех пор, пока вода, закипев, не забурлила и кофеварка не начала фыркать.
Michu – Миге?ль Пе?рес Куэ?ста, более известный как Ми?чу, испанский футболист, атакующий полузащитник и нападающий валлийского клуба “Суонси Сити”, выступающего в Премьер-лиге
Глава 2. Мне хорошо.
Как я уже сказал, я – Ио и мне девять лет. Иногда я слышу разговоры о том, что я
приближаюсь к старости, и она уже не за горами. Меня удивляет, что люди говорят подобные глупости. Экая чушь! Буквально через несколько дней после своего рождения я появился в этом доме. Всем, кроме двух малышей, было гораздо больше девяти лет от роду, но никогда я не слышал разговоры о том, что кто-то из них приближается к старости. Впрочем, я вру. Иногда я слышу от Хавьера, этого хулиганистого парня, большущего мошенника и плута, изучающего журналистику, что он называет “стариком” своего отца, и даже, как мне кажется, он говорил своей матери “старушка”. Однако, похоже, что на его губах это слово имеет другой смысл, который я не догоняю. Я чего-то не понимаю, но никто из них двоих не сердится, и более того, оба отвечают ему приветствием, типа: “Привет, детонька,” – говорит мать и “Ну что, бродяга,” – это тот, кто всем заправляет, то бишь, отец.
Я отлично себя чувствую. Я не припоминаю серьезных заболеваний в моей истории
болезни, а эту историю я недавно изучил сразу же после происшествия, действительно поганого, с Луисом Игнасио. Хотя время от времени меня носят к проклятущему ветеринару, который почти всегда меня колет. Ума не приложу, чем уж вызваны эти визиты, так меня раздражающие. Вот еще забота. Ведь это даже не совпадает с плохими моментами, которые могут быть у каждого. Ну, например, когда в горле застревает рыбья кость, или цыплячья косточка попадает в дыхательные пути.
Этот самый цыпленок – одна из серьезных забот матери. Она сердится на меня, когда я
вынюхиваю объедки со стола, выброшенные ими в зеленое ведро. Но я не понимаю, почему она злится, ведь она отлично знает, впрочем, как и я, – единственное, что я могу сделать, это обнюхать ведро снаружи, потому что оно – одно из тех ведер, что закрываются крышкой, как только перестают давить педаль, столь подходящую для того, чтобы оставить кое-кого с длинным носом… Но изредка, если мне удалось прихватить и умыкнуть обсосанное, худосочное крылышко цыпленка, оставленное на тарелке в раковине для мытья посуды, Бегония – это та, что зовется матерью и еще одна, кто всем распоряжается, – с воплями носится за мной. Рычащий пес и тот не проявил бы большего характера. Она гоняется за мной до тех пор, пока не отнимет мою добычу, ту, что мне пришлось выпустить из своих зубов. А именно, цыпленка, которого я так обожаю... Хотя я подозреваю, что она делает это из лучших побуждений, желая мне добра, потому что у нее имелся кое-какой пренеприятный опыт после одной из моих кражонок.
Так что, у меня отменное здоровье, которое соответствует, должен вам сказать, жизни
маркиза, которую я веду. Иногда у меня возникает такое чувство, что я должен был бы
сделать нечто важное и значительное, но, откуда я знаю, что должен делать кот, если в доме нет мышей?
График моей жизни весьма однообразен. По утрам я поднимаюсь вместе с тем, кто раньше
всех встает, иными словами, с отцом, то есть с тем, кто всем заправляет. Я делаю свои дела и что-нибудь ем, если, конечно, мне что-то кладут. Мне немного неприятно пить вчерашнюю воду, и иногда я проливаю ее на пол, наблюдая, поменяют ли мне ее, а также для того, чтобы пожаловаться. Потом я возвращаюсь в кровать, чтобы устроить себе впридачу к завтраку отдых, поваляться и вздремнуть, коль уж повезло.
Когда поднимается Мичу, другими словами, когда старшие наполовину позавтракали, я
иногда снова сопровождаю его на кухню. Когда как. Мне это нравится, потому что, должен вам сказать, Мичу – мой друг, в отличие от остальных. Я слоняюсь за ним по всему дому. Я отираюсь под дверью ванной, поджидая, когда же он закончит делать свои дела, и направляюсь с ним на кухню. В это время там, обычно, уже очень многолюдно.
Глава 3. Семейный завтрак.
Те, кто всем заправляют, сидят за столом. С ними также и Бегония-младшая, их дочура. И
даже Луис Игнасио, уже оправившийся после того случая... Хавьер, шпанец этакий, всегда влетает, впопыхах съедает яйца, на бегу запивая их кофе с холодным молоком, а иногда второпях перехватывает какой-нибудь тост с маслом и мармеладом. Отец вечно его торопит, потому что не хочет опоздать в класс, как они опоздали вчера, потому что уже много времени... итд, почем мне знать? Отец немного нудноват. И постоянно грозит Хавьеру тем, что уйдет без него. Иногда Хавьер злится и отвечает ему несколько грубовато.
Когда мы с Мичу приходим на кухню, я уже знаю, что меня там ожидает. Так что я
принимаюсь за работу. Но они еще не расшевелились и смеются так вяло и лениво. И все же я не то, чтобы демонстративно, но использую момент, чтобы потянуться. Я потягиваюсь, вытягивая передние лапы, скользя ими по блестящей плитке кухонного пола и дугой выгибая спину. Я стремлюсь добиться гибкости, которую потерял, проведя столько времени, лежа на кровати, свернувшись клубком. Я зеваю, как можно шире. Полагаю, что от этого зрелища, от моего представления, становится немного веселее, и раздается смех.
А еще я трусь спинкой о ноги Бегонии, матери Мичу, уделяющей мне больше внимания.
Но я так поступаю не только потому, что мать более внимательна ко мне, но еще и потому,
что она сбривает волосы на ногах. Я много раз видел ее в ванной в самый разгар этих трудов, потому что она никогда не закрывает дверь. Кожа Бегонии-матери такая мягкая и эластичная, что мне доставляет наслаждение тереться о ее ноги. Я трусь и трусь, прохаживаясь туда-сюда, и она мне позволяет. Более того, она легонько гладит меня по спинке своей белой рукой, и чего скрывать, ведь я не открою никакого секрета, мне это очень и очень нравится!
И сразу же начинается целое шествие. Отец, малышка Бегония, Луис Игнасио и Хавьер
все вместе поспешно уходят после телефонного звонка и ответа: “Сейчас спускаемся”. Я
услышал комментарий по поводу того, кто звонил из подъезда и ожидает внизу. Это однокашница Хавьера по журналистике, или же студентка того, кто всем заправляет, точно не знаю… во всяком случае, какая-то подруга семьи. Уже не раз я слышал имеющее к ней отношение имя – Наталья. “Звонила Наталья?” – спросил отец. А бездельник Хавьер сказал: “ Вот черт, ведь еще нет пяти минут, еще меньше четырех…” Но эта самая Наталья уже внизу. Она слишком пунктуальна и ее громкий звонок по телефону является сигналом к немедленному выходу.
Когда встает кроха Уксия и, почти всегда заспанная, босиком ползет на кухню, мать
подбадривает ее, чтобы она позавтракала, и даже намазывает ей тосты. Но не слишком-то
удачно она это делает. Не знаю, почему, но Уксия терпеть не может кофе с молоком. Ей также не нравится масло. Но вот долгими, терпеливыми уговорами матери удается заставить ее съесть йогурт и один-два тоста с мармеладом, и больше ничего. Хотя в последнее время она больше склоняется к омлету с беконом.
Я так подозреваю, что Уксия не завтракает большей частью потому, что Бегония-мать, и я
это видел, сам видел, дает ей деньги, чтобы она купила себе что-нибудь на перемене. И так все ясно, вот бы всем так… Я вот тоже предпочитаю консервам, купленным в супермаркете, рыбу, спрятанную в холодильник, да только мне-то ее не дают.
Ну да ладно, иной раз что-нибудь, да свалится: несколько хамсинок, один-два анчоуса,
или немножко тушки хека, в общем что-нибудь перепадает… Понятно, что от случая к
случаю, не как Уксии, которая каждое утро получает двадцать дуро на свои причуды и капризы.
Впрочем, я не хочу быть скотиной и неблагодарной свиньей, потому что Уксия очень
хорошо ко мне относится и защищает меня от Луиса Игнасио, когда этот хулиган с
воплями гоняется за мной, или самым жестким образом приказывает валяться на полу.
Уксия злится и берет меня на руки, чтобы защитить. Короче, малышка очень даже
заслуживает эти свои двадцать дуро, чтобы купить на них что-нибудь на переменке.
Глава 4. Спокойные дни и дни аврала.
Иногда, когда все, кроме Бегонии-матери уходят, я возвращаюсь в кровать Мичу, чтобы
снова немножко поваляться с закрытыми глазами. В это время я чувствую себя еще более довольным, и могу подумать. Пожалуй, даже больше, чем просто подумать – повспоминать. Бегония считает, что я сплю, но это вовсе не так. Иной раз она что-нибудь рассказывает, и даже поет о своих радостях и печалях, и я узнаю обо всем.
Кровать Мичу обычно остается не застеленной, в беспорядке разбросанной, и даже
хранит капельку тепла его тела. Так что, когда мать открывает окна, чтобы проветрить
комнату (а нужно заметить, что проветривание – это уж слишком), я, прежде всего, сворачиваюсь клубком среди подушек и одеял и славно провожу время, наблюдая за ее
похождениями, слушая ее шаги и даже телефонные разговоры, конечно помимо тех, что
она ведет сама с собой, как я только что говорил. Как правило, она каждое утро разговаривает со своей матерью, она же и бабушка. Так ее величают все, кроме Бегонии, которая зовет ее мамой, так что я совершенно не знаю ее имени. Так вот эта мама-бабушка приходит к нам, когда никому и никуда не нужно уходить спозаранку, и мы поднимаемся гораздо позже, короче говоря, по субботам и воскресеньям. Эти дни самые веселые, потому что никому не нужно спешить, и просто глупо и бесчеловечно поднимать ребят с кровати.
Отец же, наоборот, и в эти дни все также встает самым первым. После того, как примет
душ и побреется, он готовит завтрак. Иногда, прежде чем кто-нибудь сунет на кухню нос,
он уходит из дома и возвращается через час, или позднее, с сумками, полными еды.
Признаю свою слабость, в эти дни я сажусь к нему поближе, потому что от сумок исходит
такой превосходный запах, нет, не запах, а восхитительный, упоительный аромат мороженой рыбы, пробуждающий мои фантазии и мечты.
Скверно то, что на следующий за вторым днем, проведенным без спешки, повторяется
более привычная сцена: вечно суетливые, поспешные завтраки на бегу, опоздания Хавьера, резкие слова отца, громко выговаривающего ему, чтобы он поторапливался и не был лентяем, а самое худшее, когда все спокойно, – это появление Чон. Чон – это женщина, врывающаяся в дом, как сильный сквозняк, как ураган, и переворачивающая все вверх дном, как говорят, для того, чтобы навести порядок и чистоту. Закончились мир и спокойствие, тишина и покой. Чон не дает мне жизни, она толкает и задевает меня, стоит только зазеваться. Хотя я понимаю, что у нее нет злого умысла, и она не первый раз сталкивается со мной, отпихивая в сторону щеткой. Вдобавок ко всему, она, улыбаясь, грозит мне, но ее улыбка не внушает мне никакого доверия.
Она приходит не каждый день, а дважды, между неторопливыми днями и днями со
спешкой. А, да что там говорить, когда она приходит, у меня совсем нет времени на воспоминания, потому что первое, что она делает, это снимает постельное белье детей,