- Да город-то я видел, - говорю. - И как в джонках ребят за поясок привязывают, и как на улицах толпы валяются. .. всё видел.
- С той поры времени много прошло, - сказал "Чудеса ботаники". Англичан-то выпроводили. Теперь здесь всё по-другому.
"Посмотрим", - думаю.
И только вышли, я удивился: в порту чистота! Пальмы такие, будто их сутки драили. Ни грязи, ни пыли. На новенькой спортплощадке возле новой школы мальчики в белоснежной форме бьют по волейбольному мячу.
Прошли ещё немного, попали на старую улицу, - рикши сидят, хибары кренятся, но по улице бодро шагают молоденькие краснощёкие девушки в форме регулировщиц, нам козыряют и улыбаются. Такого в Сингапуре ещё не было.
Впереди поднимаются новые зелёные, как морская вода, кварталы, а на площади среди пальм словно бы пулемёты трещат. Подошли мы поближе, а это у канала, где обычно рикши спали, рабочие взрывают отбойными молотками асфальт.
Валерий Иванович достал свой фотоминомёт, прицелился, а они улыбнулись и подняли вверх руки:
- Салют!
И мы тоже ответили:
- Салют рабочему классу!
- Ну как? - спросил меня Валерий Иванович. - Хорошо Сингапур переделывают?
- Хорошо! - говорю. - Только ведь строят всё больше для капиталистов, для чиновников...
А Валерий Иванович подумал и говорит:
- Ничего. Рабочие люди город построили, а когда-нибудь и всю жизнь здесь перестроят. Главное, есть рабочий народ, а не одни рикши и торгаши.
- Что верно, - говорю, - то верно.
Мы свернули к почте, выбрал я открытку с видом набережной, написал: "Привет из Сингапура", и посмотрел на марки. Вот пальмы, вот рыбы, вот танцовщица... И вдруг остановился. Хорошо, что не поторопились с письмом. Теперь знаю, какую марку наклеить. Эту, голубую, - с кораблями вдали, с новыми домами и с набережной, по которой идут рабочие люди.
ВАНИНЫ СУХАРИ
Последний раз мигнул нам сингапурский маяк, заклубились джунгли Суматры и быстро остались за горизонтом.
Я всё чаще выходил на палубу, смотрел, когда же появятся Андаманские острова, после которых можно поговорить с Москвой. Но островов всё не было, и только мираж городил на горизонте свои летучие замысловатые города...
Как-то я простоял на мостике допоздна, проголодался и заглянул к Ване в камбуз. Он всё ещё громыхал посудой.
Кок открыл электродуховку, достал оттуда противень и встряхнул на нём румяные сухари. Увидел меня и говорит:
- Ну, что там видно? Скоро ботики покупать будем и малайских мартышек?
Я даже руки опустил. Ну Ваня! О чём ни заговорит, только и слышишь: "Покупать да покупать!" Будто больше ни о чём не думает. Что за человек!
Хотел я его уже отругать, а Ваня протянул мне противень:
- Бери.
Я рассмеялся.
- Не обобрать бы!
- Куда там обобрать! - сказал Ваня и стал ссыпать сухари в большой бумажный кулёк. - Вон их у меня сколько!
В углу стояли три полнёхоньких мешка.
- Да зачем тебе столько? - удивился я.
Ваня посмотрел на меня сквозь толстые очки и сказал:
- Ещё неизвестно, куда завернём. Знаешь, какие есть места? Ой-ё-ёй! Выглянешь утром из камбуза, а за окном очередь. Люди чуть не голые стоят и тянут руки: "Дай, дай". Ночью зароются на берегу в песок (спать больше негде), а встанут - и опять к пароходу: "Дай, дай". Хоть руки и не все тянут, а глаза всё равно просят. Их и десятью мешками не накормишь!
Я взял сухарь и пошёл к себе.
"Нет, - думаю, - зря я собирался Ваню ругать. Тут вон, как посмотришь, люди все в золоте через своих шагают, копейки не подадут, руки не протянут. А Ваня плывёт через океаны и думает, как других - за океаном-то - хлебом накормить. Человек наш Ваня! Настоящий!"
МОЛОДЦЫ, РЕБЯТА!
За дни стоянки отвык я от рулевой рубки, от мостика, а когда вышел на крыло, огляделся: вроде бы всё на месте, и всё-таки не хватает чего-то. Присмотрелся ещё и улыбнулся: трёх голов-то, двух чёрных и одной белой, над бортом не видно.
- Что-то нет нашей троицы. Уж не рассорились ли? - спросил я Фёдора Михайловича.
- Не знаю, - сказал он. - Вроде бы нет. Веня со мной в город ходил. Какие-то плёнки с песнями Индонезии искал.
"Интересно, - думаю. - Плёнки с индонезийскими песнями обещал в свою школу Митя, радист".
- А Коля день и ночь с грузами разбирался. Да ещё монетами с грузчиками менялся.
- Так ведь монеты своим пионерам должен привезти Веня! - вспомнил я. Это он коллекцию собирает.
Постоял я, походил, вдруг смотрю - бежит по трапу Митя, как куличок, держит картонку, на которой летучая рыба распластала острые крылья.
На минуту остановился, говорит:
- Это я для Коли высушу. Пусть везёт своим пионерам. Тут я всё понял. Молодцы, ребята!
Они хоть и врозь ходили, а были всё время вместе. Друг о друге помнили, друг для друга старались что-то хорошее сделать. Значит, и не расставались.
ПЕСНИ В ОКЕАНЕ
Наконец мы вышли на открытый простор. Снова побежали за солнышком на запад. И снова забасил, запел океан, набрал полную грудь воздуха. Да и всем вольнее запелось: дело идёт к концу рейса. Впереди Индия.
Заглядывал в рулевую капитан, прокладывал курс, просматривал карту погоды и всё напевал.
Выходил на корму Ваня с камбуза, смотрел вперёд: "Ну что, скоро будем покупать обезьян?" - и затягивал под Раджа Капура: "Бродяга я-а..."
Зашёл я к Коле. Он острым карандашом исправлял в тетради английский текст и пел: "Артековец сегодня, артековец сегодня, артековец всегда..."
Следом за мной в каюту осторожно вошёл Фёдор Михайлович, спросил:
- Николай Николаич, контрольную мою по-английскому проверил?
"Вон чья тетрадь!" - узнал я. Коля кивнул:
- Проверил. Хорошо. Почти без ошибок.
Фёдор Михайлович расплылся в улыбке, тряхнул сединой и тоже вдруг запел: "Артековец всегда!"
И я запел.
Побежал в радиорубку к начальнику рации: может, и ему поётся? Упрошу в весёлую минуту поговорить с Москвой по радиотелефону, совсем будет весело!
В рубке у начальника рации стоял треск, писк, взрывались голоса всего мира. Но сам начальник не пел. Он решал шахматные задачи. Увидев меня, он прошёлся по рубке, вскинул согнутый крючком палец и воскликнул:
- Нет, всё-таки слона выиграю я!
До разговора с Москвой ему сейчас не было дела.
ХОД СЛОНОМ
Ещё в Бангкоке на палубе начались разговоры о том, кто какую диковинку привезёт домой.
В каюте у боцмана стоял парусник и сверкала крыльями
летучая рыба. Веня думал о монетах. Старпом собирался купить попугая, Ваня - мартышку, а начальник рации отмахивался:
- Ну да! Привези обезьяну, беды не оберёшься! Да она все подушки в доме на перья пустит!
И вдруг кто-то крикнул:
- Глядите, Фёдор Михайлович купил слона!
Все бросились к трапу. Тут тебе не обезьяна, не попугай - слон!
Внизу, мимо таиландских военных, мимо чиновников, шёл помощник капитана и держал под мышкой слона. Красного деревянного слона!
В другой руке у него тоже был слон - белый, поменьше. От него пахло сандаловым деревом.
Начальник рации взял большого слона в руки, осмотрел его со всех сторон и вздохнул:
- Вот такого бы привезти домой...
- Пожалуйста, - сказал Фёдор Михайлович, - завоюй!
- Как это "завоюй"?
- А так, в шахматном турнире. За первое место большой слон, за второе - маленький! - рассмеялся Фёдор Михайлович.
С тех пор каюта начальника и радиорубка превратились в настоящий штаб. Столы были завалены бюллетенями и журналами с шахматными задачами. Начальник рации принимал карту погоды и решал задачу. Сдавал радиограммы и двигал карандашом по шахматным клеткам, шевеля губами.
- Так, король сюда. Ферзь здесь, а вот так ход слоном и... мат! Мат! вскрикивал он и начинал быстро ходить по рубке. - Ход слоном - и слон наш!
Даже Митя с усмешкой посматривал на своего начальника. Чем дальше мы забирались в Индийский океан, тем глубже он уходил в шахматные битвы.
Мы направлялись в Индию, где разгуливали в джунглях стада могучих слонов. Но начальнику рации виделся только большой слон из красного дерева.
ДЕРЖИТЕ ДОСКУ!
Теперь о турнире спорили на каждом шагу. Ремонтировали шлюпку, садились перекурить - говорили о шахматах. Красили палубу - тоже о шахматах вспоминали.
Начальник рации уже был почти на "слоне".
Но вдруг вмешался океан. Сначала вода была спокойная и голубая, как на школьной географической карте. Полотно океана двигалось широко, свободно, и суда вдали показывались, как в учебнике географии: сперва над горизонтом возникал дымок, потом мачта, за ней - нос корабля. А там уже и сам пароход бежал весело мимо нас, играя флагом.
Но к решающему матчу всё переменилось.
Встречные суда словно пропали. Волны воинственно заворочались, рванулся ветер, и всё загудело.
А когда начальник рации и "Чудеса ботаники" сели за решающий матч, всё заходило ходуном. Но начальник и тут упорно продвигался вперёд.
- Обстановочка! - сказал Ваня. - У электрика уже искры над головой. А у начальника рации сплошной S0S.
Начальник гневно повёл бровями в сторону повара, но сдержался и двинул вперёд слона.
- Шах! - закричали все.
Красный слон был почти в руках у начальника!
Валерий Иванович промолчал и отодвинул своего короля вправо:
- Вот так!
- Ничего, ничего! - сказал начальник. Он обдумывал какую-то решительную комбинацию.
Но тут раздался такой удар о борт, что судно полетело вниз.
- Держи доску! - крикнул начальник.
Доска упала под стол, и пешки и короли разлетелись по углам.
Капитан побежал на мостик.
Я помчался к себе в каюту.
Дверь была распахнута. По каюте из угла в угол летали вещи. Всё пропахло кефирным запахом. Из-под кровати, как ядро, вылетел кокосовый орех, врезался в стенку, и прокисшее молоко облепило всю каюту.
Японские куклы катались по палубе.
Из-под койки выпрыгнул чемодан. Я бросился к нему: "Чашка!" Но сан-францисская чашка пронеслась мимо и со всего размаха ударилась об стол.
Мосты Сан-Франциско отлетели в одну сторону, скверы - в другую.
Я грохнулся на колени и стал ловить бегающие по каюте осколки...
О ЧЁМ СВИСТЕЛИ ФЛЕЙТЫ
Я завернул осколки чашки в газету и пошёл на палубу. Всё раскачивалось и шумело, как будто где-то вверху собрался жуткий оркестр из сотни разных ветров.
Вот один рванул мне ворот, присвистнул грустно-грустно, даже сердце заныло от тоски.
Стало не по себе. Я вспомнил: этот звук я уже слышал. Однажды вечером.
Вот ещё какой-то ветер заплакал и взвыл. И этот звук я тоже слышал в тот же вечер!
Но вот в борт ударила, рассыпалась в грохоте и понесла брызги тяжёлая волна. Раздался глухой удар. И снова знакомый! Такой же сердитый, бунтующий... Я слышал его когда-то в маленьком японском театре.
Это были те самые звуки.
Тогда маленький оркестр играл на старинных японских инструментах по каким-то древним нотам странную музыку. Было лето, за стенами театра стояла жара. Но от звуков дышало холодом.
Казалось, в инструментах завывают какие-то древние духи. Сердце сжималось от неуюта и тоски. Но о чём была эта музыка, я тогда не понял.
Теперь-то я знал, что за музыку сочиняли древние японцы!
Вот об этом вое непогоды, от которого дрожат стены домишек на берегу! О маленьком судёнышке рыбака, над которым взрывается гром, грохочут молнии и бросают его в волны. И о том, как дерутся вверху ветры - празднуют победу одни и жалобно скулят другие.
Теперь я это понимал: рядом со мной в океане тоже шло настоящее сражение.
Волны шли против волн. То одни, то другие вздувались, накатывались и поднимались к небу. Потом набирали силу побеждённые, разрастались и снова бросались в бой. Друг через друга, как ряды лохматой конницы. Они врезались в ряды противника и летели наискосок от горизонта к горизонту.
Нас тоже бросало. Но пароход всё шёл. Где-то в каюте сидел Коля и подсчитывал груз. Ваня на сковородках, привязанных к плите, жарил котлеты. Прислушивался к шумам приёмника и решал шахматные задачи начальник рации. А Иван Савельич постукивал карандашиком, проверял, всё ли правильно записано в штурманском журнале, и сам себе говорил:
- Ничего, доберёмся!
ОДНИМ МАХОМ
Давно уже не брал я в руки тетрадку, которую дал мне сын. А надо бы, думаю, записать в неё многое. Вон уже сколько прошли!
Сел я к столу, написал про портрет Ленина и перуанских моряков, про гонконгских ребят, про маленького Тау.
А потом взглянул в иллюминатор и думаю: и про океан тоже написать нужно. Вон как гуляет! Да только о чём рассказать?
Открыл я новую страницу, отложил тетрадь в сторону, а сам вышел на палубу, присмотреться к воде, подумать.
Ходил-ходил, вдруг вижу - бежит ко мне боцман, кричит:
- Ты что ж это иллюминатор открытым оставил?
Влетел я в каюту, а там вода хлюпает, гуляет туда-сюда. На полу, на столе! А по тетрадке мокрое пятно расплылось. Волна лапу приложила, в иллюминатор ударила.
Это, пока я думал, океан сам про себя всё рассказал. Одним махом!
КЕНГУРУ НА ЛАДОНИ
День за днём я зачёркивал числа в маленьком настенном календаре, который тоже перед отплытием подарил мне сын. Зачеркнул май, июнь, июль, август, сентябрь. А вокруг всё зелёные волны.
Ветры улеглись, сражение закончилось. Море зеленело, как ровное поле. Ни убитых на нём, ни раненых. Никаких потерь.
Только начальник рации качал головой и потрясал согнутым пальцем.
- Если б не этот шторм, выиграл бы я партию, выиграл бы! Это уж точно, слон был бы мой!
И я изредка перебирал голубые осколки Сан-Франциско. Однажды ко мне в каюту зашёл капитан:
- А ты чего их перебираешь, как монах чётки? Пошли ко второму механику, он склеит!
Вместе с капитаном заглянул Веня и, подбрасывая на ладони монету, сказал:
- В-в-ряд ли что-нибудь п-получится! Капитан захохотал:
- Он машину клеит, а то кружку с твоим Сан-Франциско не сделает!
Второй механик был известный на судне мастер. На все руки. Машину изо дня в день ремонтировал: то клапаны перебирал, то конденсаторы. А тут чашка!
- Пошли, пошли, - сказал капитан.
И мы все вместе отправились в каюту, где второй механик печатал на машинке какую-то ведомость. Над ним в углу каюты покачивалось павлинье перо.
- Ну-ка, второй, прояви мастерство, - сказал капитан. "Второй" взял осколки короткими пальцами, повертел их, примерил один к другому и кивнул:
- Попробуем. Есть тут одно лекарство.
Он достал расписанный иероглифами тюбик, приставил осколки чашки друг к другу и стал осторожно смазывать их, один за другим, белым, как сгущённое молоко, клеем. Смазал, соединил - держится!
- Ты с-смотри! - сказал Веня и подбросил на загорелой руке белую монетку с маленьким выпуклым кенгуру.
- Австралия? - мельком взглянул механик. - Я там настоящего кенгурёнка на ладони качал.
Я с удивлением посмотрел на него, а капитан засмеялся:
- Ну это уж ты загнул! На ладони качал! Это уж извини.
- Почему "извини"?
- Так они же громадные! Врежут лапой - только держись! - засмеялся капитан.
- А я держал! - "Второй" приставил сан-францисский мост к какому-то скверу и, взявшись за другой осколок, стал рассказывать: - Шли мы по улице в Сиднее, вдруг кто-то кричит: "Братцы, кенгуру!" Остановились мы возле двора - эвкалипт растёт, розы вокруг. А по двору белый кенгуру бегает.
- Так бы он и прыгал! - усмехнулся Иван Савельич. - Газанул бы через забор - и дело с концом!
Но "второй" спокойно продолжал:
- Мы остановились. Вышла из дверей хозяйка. Поздоровалась и говорит: "Хотите посмотреть на мою воспитанницу? Пожалуйста". Позвала кенгуру, погладила, угостила чем-то. А потом спрашивает нас: "Хотите подержать кенгуру в руках?"
Мы удивились.
Хозяйка принесла из дома коробку из-под печенья, открыла, а там в вате лежит кенгурёнок с мышонка величиной...