***
Старик – еврей играет на баяне,
Коробка рядом с мелочью стоит.
Старик играет. А на заднем плане
Весь Израиль обыденно гудит.
Старик недавно въехал из Одессы.
Профессор и немного музыкант.
Играет он заученные пьесы
И жалким агора наивно рад.
Старик не знает местного наречья,
Он тут недавно _ тчо ему иврит.
Немеют от баяна его плечи,
И мучит в пальцах рук его артрит.
Он доиграет слабенькую пьесу,
Пойдет тихонько в ближний магазин...
А вечером он вспомнит «за Одессу»
И жалобно вздохнет старик – олим.
***
Россия вновь в огне,
А я ее покинул,
Мне надоели ваучеры там.
Россия снов во мне,
Ее я не отринул,
В душе навечно
Всероссийский гам.
В душе навечно
Всероссийский холод,
И площадей, встревоженных, набат,
И бесконечный наш российский голод,
В котором наш народ не виноват.
Я вижу все. Я даже вижу плахи,
На площадях
И палачей при них.
И на ветру
Полощатся рубахи
На депутатах проклятых твоих.
Я вижу как
Окрашенные кровью, Несутся псы
На сворке егерей. Россия мне
Ты отомстишь любовью
За то, что я Отчаянный еврей.
Ты за стихи, за гневные двустишья,
Не раз меня на плаху возведешь.
А в Тель-Авиве
Я навечно лишний,
И все мечты
Об Израиле – ложь.
Сюда не плохо приезжать купаться
И тут не плохо можно отдохнуть.
Россия ж – дом.
В который возвращаться
Я обречен...
***
Поставьте на конвейер Круковера,
Чтобы крутил он гайки день за днем.
Пускай его обугленная вера
Сгорит на зоне пламенным огнем.
Пускай надолго помнит он обиду,
Неправедность пускай переживет.
И веру в правду, как пустую прибыль,
О камни плаца пусть он разобьет.
Он на изломе. Истина больная
Уже не ступит рядом с ним в барак,
И, от неправды он изнемогая,
Уже не вступит с ней в неравный брак.
Он на надрыве. Ритм ужасных гаек
Для творческого сердца ржавый нож.
Он в стадо уголовных негодяев
Был вброшен, будто лакомая кость.
Озлится и писать уже не сможет:
Недобрый и неумный – не поэт.
И на конвейер голову положит,
Под пневматический для гаек пистолет.
1978г.
***
Как нищенка, уходит со двора
Любовь, которая еще не умерла.
***
На свободу даже не стремлюсь.
Ну зачем стремиться на свободу?
Я в тюрьме свободе научусь,
Чтобы объяснить ее народу.
1965г.
***
Разбита скрипка Моцарта давно,
Кумир всех пошлостей страны на пьедестале.
И днем и ночью в камере темно,
Проходит время в тягостном угаре.
Какой камзол? Какие башмаки?
Какие кружева на этой рвани?
лишь слабое движение руки
И глаз туберкулезное мерцанье.
Со лба ладони... Боже упаси!
Не убирать... Но скрипка-то разбита.
Ладони надо бережно нести
С улыбкой записного паразита.
И нету в жизни радостной гульбы.
Одна стрельба... Кто это отрицает?
Некрашенные в моде тут гробы,
И землю тут неглубоко копают.
И молодость мгновенна, точно взрыв,
Пожар чахотки выжигает очи.
Ко лбу ладони – совести порыв.
А дальше – мрак,
А дальше – многоточье...
***
Жизнь прошла,
Как пуля нарезная,
Слепо и бездумно...
Лишь стрелок
Знал, куда он ее посылает;
В собственный, нацелившись, висок.
***
Все мы – артисты, Маша,
Мы – на сцене
У времени, надежды, у судьбы,
И не понять твоей подружке Лене,
Что мы с тобой играть осуждены.
А жизнь нас ломает ежечастно,
А время сокращает право жить,
А зрители глазеют безучастно
И не желают за билет платить.
Но вот антракт. Или запой? Не знаю.
Опять меня влечет наверх, в буфет.
Я там коньяк в фужеры разливаю
И жду тебя, купив кило конфет.
А ты на сцене около софитов
Уныло смотришь в опустевший зал.
То у суфлерской сядешь так разбито,
Как будто Сатана тебя проклял.
Потом – ко мне. В буфет, как на причастье.
Конфету в рот... Но вот второй звонок.
И вновь на сцену, к счастью и несчастью,
И роль твердить, как школьники урок,
И вялые слова цедить в пространство,
И жестами натуру подменять.
А публика уныла и бесстрастна,
И невозможно публику понять.
Сегодня ты – Офелия, а завтра
Какая-то военная вдова,
Джульетта вечером... А утром ты мерзавка,
И бросилась на мать «качать права».
Весь мир – бардак. Но сцена нашей жизни
Совсем другой расклад в душе творит,
Там постоянно мы на чьей-то тризне,
И правит там неправый фаворит.
Но все ж... Сыграть хоть раз
На лютой сцене,
Сыграть хоть раз неистово,
Сквозь стон!...
Потом уйдем туда,
Где пляшут тени,
Могилы где
И карканье ворон.
***
Ты прости, ты прости, пожалуйста,
Не хотел я тебя покинуть.
Ты же знаешь – добро безжалостно,
Если жалость, как жало, вынуть.
Ты еще на меня надеешься,
И иконой стоит портрет.
Ты на праздник с утра оденешься,
А меня и в помине нет.
Ты прости, ты прости, пожалуйста,
И икону сожги в печи,
Ты же знаешь – любовь безжалостна,
Если встретишь ее в ночи.
Ты же знаешь – не знает жалости,
Враз нахлынувшая любовь.
На любовь, я прошу, не жалуйся,
Не расходуй прекрасных слов.
Ты прости, ты прости, пожалуйста,
И портрет мой сожги в печи.
А любви не проси: безжалостно
Умирает любовь в ночи.
***
Не разлюбила, просто поняла,
Что жить со мной – терпеть сплошные срывы.
И, чтобы быть умеренно счастливой,
Тихонько пострадала и ушла.
Не разлюбила, просто поняла… ….
Не разлюбила, просто поняла,
Что возраст беспощаден, жизнь уходит.
Пусть он один, как мальчик, колобродит,
Хлеб с маслом нужен, а слова – зола.
Не разлюбила, просто поняла.
Не разлюбила, просто поняла,
Что детям нужен папа, а поэты
Растерянно шатаются по свету
И нет от них ни зла и ни добра.
Не разлюбила, просто поняла.
***
Еще один дождливый день убит,
За байками и чаем похоронен.
Развал костра ослабленно дымит,
А вечер отвратительно спокоен.
Горит свеча, шуршит о полог дождь,
Ревет ручей, раскормленный дождями,
И, как вдова, опять нисходит ночь,
И черт-те что мерещится ночами.
Шальной ручей под иглами дождя,
Костер в дыму, маршрутов наших карта...
И нету сил домучиться до дня,
И все дрожит и рушится куда-то.
Деревья оголтело свистопляс
Ведут, махая мокрыми ветвями,
И тень любви уже в который раз
Ужасно проявляется ночами.
То – контур, то – зрачок, то – целый глаз,
Гримаса губ, с щербинкой легкой зубы,
В который – Боже мой! – в который раз
Неясное мне что-то шепчут губы.
Я этих слов никак не разберу.
Прислушаюсь – дождя унылый шелест,
Гудит ручей, как бубен на ветру,
И мокрыми ветвями машут ели.
1962г.
***
Отгорает костер...
Все поленья давно прогорели
Лишь одно еще тлеет
И искорки мечет во тьму.
Отгорает костер...
Круг золы незаметно светлеет,
Превращается в саван
Прощальной одеждой ему.
По полену последнему
Прыгают желтые змеи,
Скачут синие искры,
Пушистый настил шевеля.
А потом и они
Подменяются пеплом
И слышно,
Как копается ветер
В беспомощном прахе огня.
1962 г.
***
Спасибо, что не пишешь.
Как подарок
Безмолвное признанье в нелюбви.
Скорей бы отгорел и тот огарок,
Что чувства в заключенье берегли.
Слезами воск стечет,
Фитиль устало дрогнет,
Огонь сорвется с кончика его...
Тюрьма еще не так людей хоронит,
Я часть отдал, хотела же – всего.
Спасибо, что не пишешь.
Разлюбила?
Давно, конечно, надо разлюбить.
Все это было, многократно было,
И ты меня не сможешь удивить.
Слезами воск стечет,
Фитиль устало дрогнет,
Огонь сорвется с кончика его...
Судьба еще не так людей хоронит,
Я часть отдал, хотела же – всего.
И все-таки спасибо, Что не пишешь,
Не продолжаешь тягостный обман.
Как хорошо, что ты меня не слышишь,
Что все ушло в болотистый туман.
***
Вновь в дорогу
Рок меня мой гонит.
Надоел и сам себе, и всем.
Унесут растерянные кони
Панцырь мой,
Мой меч,
Кинжал и шлем.
Без доспехов,
Со стихом и скрипкой
В мир пойду
Под рубищем шута,
С навсегда прикленной улыбкой
На обрывке старого холста.
***
Последней сигаретой не накуришься,
Как не напьешься последним глотком,
На прощанье не нацелуешься
Пароходным разъят гудком.
Пароходным ли? Паровозным ли?
ТУ взлетает – дрожит бетон.
Закричит ямщик: «Эй, залетные!»
Задрожит, как конь, мой вагон.
Не накуришься, не налюбишься,
Что потеряно – не найдешь.
Может где-нибудь окочуришься,
Только прошлого не вернешь.
***
Не верьте, Магдалина, во Христа,
Ему четыре шага до креста.
Я тоже был распят, но не совсем,
Не до конца, а только лишь на год,
А жизнь с тех пор пошла наоборот:
Я стал амебой – только пью и ем.
Лишь по ночам приходят мысли о любви,
Лишь по ночам нещадно давит стыд.
Пью анальгин, и совесть не болит,
И не пылают Храмы на крови.
Я не похож на вещего Христа,
До точки я дошел, не до креста.
Быть может не хватает Магдалины,
Чтоб опять взвалить на спину крест,
И никого похожего на окрест,
Лишь пьяница бренчит на магдалине.
Поверьте, Магдалина, во Христа,
Ему четыре шага до креста.