— Не хочу быть медведем, мам! И петухом тоже! — смеялся лохматый Тученёнок. Он подлизывался к матери и щекотал ей пятку своими воздушными пальчиками.
— Ты моя радость! — ласково сказала старая Туча и прикрыла глаза.
Бедные её ноги, сколько же им пришлось пройти по небесным далям и дорогам… А сколько вёдер дождя перетаскала она… Вечно её куда-то несло, даже и в воскресенье не могла она передохнуть: то летела на ярмарку, купить сито для мелкого грибного дождичка, то надо свечек — вдруг ветер погасит звёзды! И только с маленьким ласковым Тученёнком ей порой удавалось побыть минутку в покое.
— Сынок, ты у меня совсем не грозовой и даже не кучевой — просто ласковый. Ладно уж, рви штаны, раз не можешь иначе. Штаны я тебе снова зашью. Только с вечера вдень мне нитку в иголку, что-то я плохо видеть стала. И ещё об одном прошу: не выходи со двора.
— Почему, мам? Так хочется на воле поболтаться.
— Ни в коем случае. Боюсь, что встретишься со страшным Быком. У него огненный рог, и он свободно гуляет по небу. И появляется внезапно, где захочет. Твой дедушка хотел его поймать, но Бык поддел его огненным рогом — и я без отца осталась. В каждом дворе есть его след: в одном поваленный забор, в другом разбитое дерево. Нам-то нечего бояться, твой отец построил надёжные ворота. Пожалуйста, не выходи со двора.
Тученёнок был, конечно, послушным, но не очень. Слушал он мать день, слушал два, а на третий не утерпел. Когда Тучи не было дома, сорвал пучок голубой небесной травы и вышел за ворота, надеясь увидеть Быка. С некоторых пор он только о нём и думал.
Но за воротами Быка не было. Видно, пасся он в другом уголке неба…
Как-то в воскресенье отец Тученёнка вздремнул под облачным деревом. А мать хлопотала на кухне. Услышав шум на дороге, посмотрела Туча в окно и остолбенела. По дороге мимо их дома с рёвом и грохотом мчался небесный Бык. А верхом на нём, схватившись за жёлтый рог, сидел Тученёнок.
— С дороги! — кричал он во всё горло, а Бык нёсся как ураган.
Из всех домов повываливали тучи и стояли с разинутыми ртами. Тучи-мамаши прижимали к своим юбкам детей, чтобы они не увидели, как Тученёнок — вот-вот! — упадёт в бездну.
Старая Туча, побелевшая от страха, растолкала своего пузатого мужа.
— Беги спасай. Мужчина ты или… чучело?!
Но старик только хлопал глазами и топтался на месте: затягивал потуже ремень, завязывал покрепче шнурок, поглубже нахлобучивал шляпу.
Терпение у Тучи лопнуло, и, когда Бык поравнялся с их домом, она подобрала юбку, разогналась получше и — будь что будет — прыгнула на спину Быка. Или спасёт сына или пропадут вместе!
— Держись за меня, мама! — кричал Тученёнок.
И тут Бык встал на дыбы, перевернулся через голову — раз, второй, третий…
Тучи на обочине в ужасе закрыли глаза, а когда открыли, рёва и грохота уже не было слышно. Бык, который только что брыкался и кувыркался, стоял у обочины и щипал голубую небесную травку…
— Брось-ка мне верёвку! — крикнула Туча мужу. — Мы его укротили.
Откуда взять верёвку в такую минуту? Старик снял ремень, да и другие тучи-дядьки, что стояли на обочине, отдали свои ремни. Прочная получилась верёвка.
Привязала Туча верёвку Быку на шею, повела его на свой двор.
— Храброго сына вырастила, кума! — хвалили её другие тучи, пришедшие посмотреть на огромного Быка и его огненный рог. — Да ты и сама молодчина! Взобраться на такое чудовище!!!
— А что же было делать? — краснела Туча. — Ну а сын у меня и вправду храбрец. — И она стала латать свою юбку, которую бык порвал.
С тех пор пасётся Бык у них во дворе, а Тученёнок время от времени посматривает на землю. Как увидит, что какой-нибудь крошка машет ему платком с дымохода, сразу понимает, что в Панталонии нужен дождь. Отвязывает он Быка, садится на него верхом и скачет по небесным полям, стряхивает росу с небесной травы.
А когда холодает к ночи, во двор к ним собираются разные тучи и облачата и греются до утра около огненного рога небесного Быка.
Старая кляча
Лето было в разгаре, жара стояла ужасная, а крошка Том надел тулуп и пошёл на кукурузное поле. Там он вдруг лёг на землю, посреди кукурузы, потом вскочил, перебежал на другое место, снова лёг и снова вскочил. Всё это он проделывал не снимая тулупа.
— Что с тобой, кум? Что на тебя напало? — крикнула соседка из-за забора. — Зачем зря кукурузу топчешь?
— Очень уж густая у меня кукуруза! — крикнул в ответ Том, вытряхивая тулуп. — Вот теперь эту, что полегла, вырублю мотыгой. Слыхала секрет? Между кукурузинами должно быть столько места, чтоб овца могла улечься. Тогда она лучше всего растёт. Вот я и ложусь вместо овцы. Овца-то в овчарне.
— Ну, что ж, ложись, кум, коль так, — сказала соседка, но от забора долго не отходила: такого она ещё не видывала.
Вообще, даже удивительно, что этот Том входит в хату через дверь, а не через печную трубу, — всё у него не как у людей. Сказать, что дурак, не скажешь, но и умным вряд ли назовёшь.
Взять хотя бы случай со старой клячей. Никак не скажешь, умная это история или глупая. А дело было так.
Один сосед, крошка Савва, накопил денег на корову. Надо было ему корову купить: ведь у него семь ртов — сам он, да жена, да ещё пять мальчиков, все сидят рядышком, как горшки на завалинке.
Вот накопил Савва денег и поехал на ярмарку. Купил корову. Хорошую корову, всё у неё есть — и вымя и хвост. Повёл корову домой. Навстречу — Том.
— А-а-а, здорово, кум!
— Вот, корову купил!
— Ну, пошли в корчму! Надо могарыч ставить!
Пошли они в корчму, сели за столик.
— Ну, кум Савва, — Том говорит, — пусть твоя корова будет здорова и пускай даёт по бочке молока в день!
Корова ждала их у ворот. Она шевелила ушами и что-то жевала, а когда услышала, что пьют за её здоровье, громко взревела:
— Му-у-у-у… [1]
Корова внимательно рассматривала своего нового хозяина. Ничего вроде бы мужик — палки в руках нету.
Корова была права. Савва — дядька спокойный, не драчун. Одного только не знала корова: Савва не любил ходить пешком. А идти было далеко, аж до самого села «Кукушкины слёзки». Хорошо ещё, что встретился Том. Вдвоём шагать веселей. Вот они и зашагали. С коровой.
Только от города отошли — тпррр, догоняет их подвода. А в подводе Саввин двоюродный брат Спиридон.
— Гей, Савва! — кричит Спиридон. — Садись, я тебя подвезу, а корову пускай Том ведёт.
— Слушай, Том, — сказал Савва. — Тебе ведь всё равно, домой пешком пойдёшь, доведи мою корову, за верёвочку, а?
— Ладно, — говорит Том. А куда ему деваться? Пил могарыч? Пил. Вот и давай теперь, веди корову. За верёвочку.
Вот ведёт Том корову. За верёвочку.
— Как тебя хоть звать-то? — спрашивает он у коровы.
Молчит корова: наверное, сама своего имени не знает.
У колодца напоил её Том, передохнули — и опять в дорогу.
А навстречу какой-то дядька-крошка.
— Хорошая, — говорит, — у тебя корова. Не продашь?
«А почему бы и не продать? — думает Том. — Можно продать».
Ударили они по рукам — и корова продана. Дядька-крошка увёл корову в свою деревню, а Том вернулся на ярмарку.
Савва же в это время сидел уже дома и жене про корову рассказывал.
— А где сама-то корова? — жена спрашивает.
— Идёт пока что сзади, — отвечает Савва.
Поел Савва за двоих, поспал за двоих, когда проснулся — кислого молока захотел. Жена сбегала к соседке, заняла горшок молока: теперь-то у них есть корова — отдаст.
Попил Савва молока, сел на лавочку у ворот корову ждать. Рядом с ним жена и все пятеро сыновей.
— А она не бодается? — спрашивает старший сын.
— А где мы телёнка возьмём? — говорит средний.
— Я буду телёнком!! — веселится младший.
— А она не брыкается? — допытывается жена. — А то, бывает, надоишь полный подойник молока, а она — трах копытом — и всё перевернёт.
— Не знаю, — Савва ворчит. — Я её пока не доил.
Вот и вечер наступил, солнце уже заходит, а коровы всё нет.
Вдали послышался какой-то странный звук, вроде топота копыт.
— Не корова ли топает? — говорит Савва.
Ба! Что за ерунда? Из лесу выезжает Том. Верхом на старой кляче. Ещё и песню поёт.
— А корова? Корова где? — кричит Савва.
— Чего? Какая корова? — говорит Том. Он уж и думать забыл про корову. — А ты что, молочка хочешь, барин? А зачем на подводу сел? Вёл бы свою корову сам.
— Нет коровы, а где же деньги?
— Какие деньги, кум? Вот купил старую клячу, надоело мне пешком идти. Но я — честный человек, привёл её прямо к тебе домой. Вот она, кляча, — забирай.
Заплакал кум Савва, а дети его неразумные рады:
— Будем на кляче верхом кататься! А молоко от одуванчика пить!
Певец и его крылья
Был будний день.
В сарае стучал молоток, буль-буль-булькал на плите пузатый горшок, а дым из дымохода направлялся не спеша в небо.
В этот день у маленькой невзрачной птички, которая свила себе гнездо на дереве у окна, из яйца вылупился птенец. Обрадовалась птица и начала петь, да так, что молоток замолчал, а хозяин вышел из сарая, и горшок перестал булькать, и в окне показалась голова хозяйки. Даже дым, казалось, уже не шёл в небо, а остановился над домом и прислушался.
Удивлённые, замерли соседи. Один — с пустым ведром, за водой не дошёл, другой — с ложкой в руке, — он как раз обедал, да так и застыл, не донеся ложку до рта.
Голос у соловья — как серебряный колокольчик. Послушаешь его — и хорошо становится на душе. Сосед, который с ложкой, в тот день вовсе позабыл про обед, а другой, что с ведром, взял да и натаскал воды всем соседям. Пузатый горшок сварил в этот день такую кашу, что прохожие за воротами останавливались от одного её запаха и слюнки глотали. А молоток в сарае сам принялся отстукивать весёлую дробь, и колёса получались одно лучше другого. Даже дым выписывал в небе удивительные кренделя и баранки.
Крошка Теодор, который жил в этом дворе, делал колёса для жителей Панталонии. И эти колёса быстро спешили по делам, — в стране крошек не было лентяев: один на мельницу едет, другой сено везёт, третий детей катает…
Теперь всякий, кто шёл мимо двора Теодора, заходил пожать ему руку. За соловья! И если кто-нибудь делал новую телегу, колёса теперь заказывал только Теодору.
Иногда какой-нибудь тихий крошка заходил к Теодору во двор. И не просил, как обычно, стул, а садился прямо на порог — соловья послушать. Пришёл в гости к соловью — откуда у соловья кресла?
Да что крошки! Само солнце пораньше вставало из-за холма, чтобы послушать соловьиное пение. Крошки любили слушать соловья и радовались, что солнце так рано встаёт. Только король был недоволен. Он любил подольше поспать, а теперь лохматое рыжее солнце будило его в такую рань!
— Ваше Величество, — советовала королева, — спрячьте голову под подушку, там ещё темно.
— Солнца там, конечно, не видно, а соловья слышно, — жаловался король.
Он терпел день, два… Через неделю терпение его лопнуло. Во-первых, он никак не мог выспаться, а во-вторых, завидно ему стало: уж больно прославился в округе соловей. Куда больше крошек спешило во двор к Теодору, чем в королевский дворец. Простая птица вмешивалась, кажется, в дела государственные.
— Выбросьте из головы, Ваше Величество! — говорила королева. — Обычная птаха, живёт на дереве, ест каких-то букашек. То ли дело у Вашего Величества: дворец — здоровенный, стол от разных закусок ломится. Только скажите: «Хочу птичьего молока!» — вам тотчас подадут!
— Только не птичьего! — гневно закричал король. — Птичьего молока выпьешь — сам засвистишь, все мозги высвистишь.
— Хорошо, Ваше Величество, пейте коровье!
— Ну, не дурак ли он, этот соловей? — рассуждал король. — Почему на дереве живёт у колёсника? Ему бы в королевском дворце поселиться.
— Он маленький, но не хочет ни с кем делить свою славу! — отвечала королева.
— Но делит же он её с Тео… Как там его… который колёса мастерит?
— Ну и ладно, Ваше Величество, пускай делит. Ведь у него только молоток во дворе поёт. Птичка и прилетела, чтобы выгнать этот стук из его головы. А то ведь недолго и свихнуться.
— Слушай, надо его подманить! — осенило вдруг короля. — Принеси-ка мне молоток! Посмотрим, у какого окна будет петь соловей!
Тут Его Величество соскочил с трона и начал стучать молотком в огромную пустую бочку, перевёрнутую для громкости вверх дном. И даже послал королеву проверить, слышно ли во дворе Теодора. Там было слышно.
Чтобы рука у короля не заболела, стала и королева помогать: стучала маленьким молоточком.
Стучат они день, два — соловья не видно. Только слышно, как поёт он вдали. Бросил король молоток и стал рассерженный ходить из угла в угол.
«Ладно, — думает, — раз эта противная птица нас не признаёт, — мы её накажем. Пусть Теодор колёса мастерит, хоть круглые, хоть квадратные, — а от соловья следа не останется!»
И вот однажды полетел соловей к речке воды напиться, а вернулся — нету гнезда. И он узнал от колёсника Теодора, что приходил королевский слуга. И принёс этот слуга королевскую шляпу.
— Слушай приказ короля! — сказал слуга. — Запрещается соловью растить своих птенцов на твоём дереве. Здесь дуют сильные ветры и идут дожди. Будешь ещё за это держать ответ перед королём! И вот сам Великий Крошка снял свою шляпу, чтобы положить в неё гнездо! Вместе со шляпой велено разместить это гнездо на самом высоком дереве в королевском дворе!
И слуга залез на дерево, снял гнездо, сунул его в шляпу и ушёл.
Напрасно соловей повсюду искал своё гнездо. Король обманул колёсника.
Шляпу с птенцами привязал королевский слуга к паровозу, к самой трубе, чтоб увёз их поезд на край света и на край неба, где так холодно, что песня дрожит и боится вылететь изо рта.
— Не захотели петь во дворце — пусть там попоют, — ехидно говорил король.
Что было делать соловью? Не задумываясь отправился он искать птенцов.
Летит, летит, а края света не видно. Иногда вроде бы свист паровоза слышен. Но как не спешил певец — догнать птенцов не мог. Летит — перья теряет. И вдруг увидел, что под ним — глубокая пропасть и вот-вот он в эту пропасть упадёт. Ослабели крылья.
— Где вы, мои птенчики? — успел лишь промолвить он, и тут произошло чудо: перья в один миг отросли и получились новые крылья.
Не ел соловей, не пил. Так исхудал, что воздуху было легче его держать. Но и дорога дальняя была, стёрлись в конце концов новые крылья.
— Где вы, мои птенчики? — снова вымолвил он, и тут получил вторые крылья.
Решил он тогда лететь через море — дорога короче. Но море-то огромное, а присесть передохнуть негде. Видит — и эти крылья стираются.
— Где вы, мои птенчики? — прошептал он в последний раз — и не упал в бескрайнее море. Правда, на этот раз выросли совсем маленькие крылышки.
А море всё не кончается. Не видно берегов. Вдруг смотрит соловей: корабль плывёт, — присел на мачту передохнуть.
День и ночь плыл корабль. Наконец увидел соловей край земли.
Там нашёл он своих птенцов… Подросли, конечно, за это время, но главное — живы! Живы! Это были его птенцы! Все трое! Он их сразу узнал!
— Господи! — сжалось сердце у соловья. — Пёрышки у них есть, а крыльев… нету!
— Это папа! — пискнул старший птенец. — Точно!
И птенцы прильнули к певцу. Гнездо их — старая шляпа — давно уже не грело, всё продырявилось за это время.
— Как же вы жили? — спросил отец.
— Мы слышали, что ты летишь сзади! — сказал младший птенец. — Твоё сердце стучало нам: тук-тук! тук-тук!
— Это был поезд, — погладил его старший птенец.
— Не-ет, это было сердце отца.
И отец рассказал, с каким трудом он долетел до них и как вырастали у него новые крылья.