— Ты что тут делаешь? — продолжал Вася шопотом.
— От войны спасаюсь, — также шопотом отвечал Федор, — жизнь-то мне еще не надоела.
— Где же ты живешь? — спросил Вася.
— А вот тут и живу, — отвечал Федор, кивнув на астрономическую комнату.
— А что же ты ешь?
— А мне по ночам мать пищу приносит.
— А не холодно тебе здесь?
— Холодновато, да все лучше, чем в окопах гнить.
— А больше никто не знает, что ты здесь?
— Да знает еще кой-кто, Петр знает, Никита, Феня, только они меня не выдадут. Да и ты, смотри, молчи.
— Уж не выдам, не бойся, — торжественно ответил Вася.
— А как меня намедни Дарья Савельевна испугала. Слышу вдруг кто-то на чердак лезет. Я струхнул было. Да слышу ключи гремят. Ну, думаю, это никто другой, как наша экономка. По ключам ее и узнал. Была-не была, завернулся в простыню, поднял руки, да прямо на нее и пошел. Она так с лестницы и скатилась. Хотел и тебя пугнуть, да не вышло.
— Я бы все равно не испугался, — гордо возразил Вася, — а ты-то привидений не боишься?
Федор расхохотался.
— Я сам привидение, — отвечал он, — ну, ступай, а то еще хватятся тебя, да смотри, молчи, я ведь теперь дезертир.
Обещав принести Федору на чердак книг, Вася спустился вниз.
IX. ТЕТУШКИНЫ ИМЕНИНЫ
9-е декабря был особенный день в доме Анны Григорьевны. В этот день она праздновала свои именины, и все ее знакомые и родственники съезжались ее поздравить.
Приготовления начинались еще накануне. Парадные комнаты убирались с особой тщательностью, из стеклянных шкафов вынимались старинные чашки и хрусталь. Ключи Дарьи Савельевны звенели по всему дому.
В кухне с раннего утра топилась огромная плита и особо приглашенный повар священнодействовал, делая какие-то необыкновенные торты и печенья. Наверху Петр являлся главным церемониймейстером. Во фраке и в белом галстуке он имел весьма торжественный вид и отдавал приказания направо и налево. Уже скоро должны были начать съезжаться гости, как вдруг в буфетную, запыхавшись, вбежала горничная Феня и сказала каким-то странным тоном:
— Петр Миронович, вас на кухне ожидают.
— Кто ожидает?
— Да дядя Влас на побывку приехал.
Дядя Влас был родственник Петра, служивший в одном полку со Степаном.
Петр вздрогнул.
— Что же, он письмо что ли привез?
— Про письмо ничего не говорил, да вы только на кухню пройдите.
Вася, случайно забредший в буфетную, услыхал этот разговор и побежал вслед за Петром, так как все известия с фронта его чрезвычайно интересовали.
В кухне за столом, окруженный кухарками и судомойками, сидел дядя Влас и что-то оживленно рассказывал. Даже важный повар подошел послушать, косясь на плиту.
Когда вошел Петр, дядя Влас вдруг умолк, и все присутствующие посмотрели на Петра и многозначительно переглянулись между собой.
— Ну, как, дядя Влас? — спросил Петр не совсем уверенным голосом, — все воюете?
— Все воюем, милый человек, все воюем, — отвечал дядя Влас, протягивая ему руку.
— Письма ты мне не привез?
— Не привез, милый человек, не привез.
— Ну, а как мой Степка?
И вдруг судомойка Феклуша, отличавшаяся слезливостью, громко всхлипнула.
Петр побледнел и огляделся кругом. Очевидно по лицам присутствующих он понял, в чем дело, ибо вдруг спросил еле слышно:
— Убили Степана?
Дядя Влас молча кивнул головой.
С лестницы послышался крик Дарьи Савельевны:
— Анна Григорьевна Петра Мироновича требуют, гости съезжаются.
К удивлению Васи Петр молча повернулся и направился в буфетную.
Как только Петр ушел, в кухне начались оживленные толки.
Дядю Власа еще раз заставили повторить свой рассказ о смерти Степана, что тот сделал не без удовольствия. Он рассказал, как он шел вместе со Степаном ночью по высокому берегу Днестра, как немцы внезапно осветили прожектором лесную просеку, как обстреляли их из пулемета и как Степан, бежавший сзади, вдруг вскрикнул и упал в реку.
Вася в страшном волнении бросился наверх, в буфетной он увидал Петра. Тот стоял у стола и дрожащими руками бессмысленно перебирал какую-то посуду.
— Василь, — раздался в это время голос Франца Марковича.
Вася вздрогнул и неохотно, молча отправился вслед за Францем Марковичем в парадные комнаты, где уже собирались гости. Согласно заведенному обычаю, он всегда должен был присутствовать на тетушкиных именинах.
Анна Григорьевна, обычно не пускавшая его к себе на глаза, считала нужным показать гостям, как хорошо она относится к своему племяннику.
Вася вошел в гостиную, там было уже много народу, но двери продолжали распахиваться, и входили все новые и новые гости.
Анна Григорьевна величественно восседала в своем любимом кресле и каждому вновь приходившему говорила неизменно:
— Очень рада, спасибо, что меня, старуху, вспомнили.
Гости громко разговаривали и смеялись.
— Скажите, Павел Петрович, — говорила одна полная дама солидному господину в черном сюртуке, — вы вращаетесь в военных кругах, ничего не слышно об окончании войны?
Господин расхохотался.
— Мы, русские, слишком нетерпеливы, — сказал он, — вот англичане! Лорд Асквит прямо сказал, что будем воевать еще одиннадцать лет.
— Ну, что вы, что вы, одиннадцать лет, разве это возможно, — раздались голоса.
— А что же вы хотите? Позиционная война, — отвечал Павел Петрович, с удовольствием произнося это военное слово.
— Да ведь людей не останется!
— Ну, как не останется? Мы все тогда пойдем, я поступлю в легкую кавалерию.
Слова эти вызвали общий смех.
Вася стоял в уголке у окна.
«Нужно все сказать тетушке» — в волненьи думал он, — «она не должна сегодня заставлять Петра подавать чай, ему, вероятно, хочется остаться одному, ведь он даже не успел как следует расспросить дядю Власа».
Вася с минуту был в нерешительности, ему так редко приходилось разговаривать с Анной Григорьевной. Но вдруг, решившись, он подошел сзади к ее креслу и, улучив удобный момент, когда все гости о чем-то оживленно спорили, он нагнулся к ней и шепнул:
— Степан убит.
Тетушка вздрогнула от неожиданности и с неудовольствием обернулась к Васе.
— Как можно так подкрадываться! Какой Степан?
— Да Степан, сын Петра, — повторил Вася.
— Вот как! — протянула тетушка.
— Тетушка, — быстро заговорил Вася, — отпустите Петра, он сегодня не может чай подавать.
Анна Григорьевна нахмурилась.
— Не вмешивайся не в свое дело, — сказала она строго, — Петр не маленький, мог бы сам мне об этом доложить.
Вася хотел было что-то ответить, но в это время дверь с шумом распахнулась, и в гостиную вошел генерал Бирюков, дальний родственник Анны Григорьевны, занимавший важный пост в штабе.
— Ну, где наша именинница? — загудел он, подходя к Анне Григорьевне и на ходу расправляя седые бакенбарды, — поздравляю, поздравляю! С каждым годом все моложе! Можешь гордиться своей тетушкой, клоп, — прибавил он, страшно ущипнув Васю за щеку.
Затем он сделал общий поклон гостям, пробормотав что-то невнятное и, звеня шпорами, опустился в кресло.
— Ну, генерал, — произнес один из гостей, — чем вы нас порадуете сегодня?
— Хо, хо, все государственная тайна-с, — самодовольно засмеялся генерал, — дал обет молчания.
— Ну, скажите, — простонала полная дама, — ну, хоть что-нибудь.
Генерал вынул платок и высморкался, словно затрубил в трубу.
— Все благополучно, — произнес он вдруг, делая серьезное лицо, — главное не падать духом и не терять веры в героизм русского воина! Не извольте беспокоиться, Германия будет сметена!
И для вящей убедительности своих слов генерал дунул себе на ладонь, как бы сдувая Германию.
В это время отворилась дверь, и Петр в сопровождении другого молодого лакея вошел в гостиную, неся на подносе чай, печенье и конфеты.
В день тетушкиных именин чай подавался в гостиной. Хотя пить его в столовой было гораздо удобнее, но так уже полагалось для большей торжественности.
Вася с ужасом смотрел на Петра. Тот обходил гостей, и Вася удивлялся, как он может казаться таким спокойным.
— Я могу вам сообщить, — продолжал генерал, громко откашливаясь, — что по всему фронту началось наступление.
В гостиной раздался радостный гул.
Как раз в это время Петр подошел с подносом к генералу.
— Поздравляю тебя, — обратился к нему генерал, — сын Георгия заработает!
Вася с испугом увидел, как побледнел вдруг Петр, поднос запрыгал у него в руках, и — дзинь! — драгоценный сервиз полетел на пол и разбился на тысячу кусков, а Петр стоял, глядя в пространство, и повторял бессмысленно:
— Могилу он себе заработал, могилу!
Произошло замешательство. Другие лакеи увели Петра и бросились подбирать осколки посуды. Тетушка, повидимому, очень недовольная всем происшедшим, стала просить извинения у гостей.
— Ну, что вы, это так понятно, — произнесла одна из дам.
— Понятно-то, понятно, — пробормотал генерал, желая поднять общее настроение, — а коленку-то он мне все-таки ошпарил. Да-с, господа, — наставительно продолжал он, — подобные единичные смерти не должны нас смущать в нашей великой борьбе. Наоборот, мы должны радоваться, что человек пал, защищая отечество!
Страшная ярость вдруг охватила Васю. Сам не отдавая себе отчета в том, что он делает, он вдруг подошел к генералу и спросил его дрожащим голосом:
— А у вас есть сын на войне?
— Нет, — ответил генерал с недоумением.
— Ну, так и молчите! — крикнул Вася и при общем гробовом молчании выбежал из гостиной.
X. РАНЕНЫЙ № 825
Возле большой узловой станции Юго-Западных железных дорог были построены огромные деревянные бараки. Это был 3-й образцовый эвакуационный пункт, приспособленный на несколько сот раненых.
С утра до вечера на пункте кипела лихорадочная работа, принимали и отправляли раненых, делали перевязки и операции.
Раненые стонали, кричали, одни просили лучше убить их, только чтоб избавить от ужасных мучений, другие, напротив, умоляли докторов спасти их во что бы то ни стало.
— Умру я, ваше благородие, — говорили одни, — кто же без меня за хозяйством-то посмотрит, ведь некому будет землицей-то заняться...
Доктора хмуро и привычно делали свое дело, не слушая этих давно надоевших им разговоров.
Воздух в бараках был тяжелый, смрадный. Непривычный человек, попав туда, начинал задыхаться. Мимо бараков по направлению к позициям тянулись бесконечные эшелоны, здоровые солдаты молча смотрели на раненых, выгружаемых с санитарных поездов, идущих навстречу.
Может быть, через несколько дней и они будут так же лежать с раздробленными костями. Для чего все это делалось, они хорошенько не понимали. Да и никто этого хорошенько не понимал. Но все послушно продолжали подталкивать пущенную в ход машину.
Среди раненых, лежавших на эвакуационном пункте, был один тяжело раненый солдат, значившийся в бараке под № 825. Он был привезен на пункт в бессознательном состоянии, без всяких документов. Грудь его была навылет пробита пулей, и коленка раздроблена. Он очень страдал и метался в жару.
Однажды старшая сестра подошла к дежурному врачу и сказала:
— Этот вот, 825-й... Уж очень странно он бредит.
— А что? — спросил дежурный врач.
— А так, все говорит, что воевать не надо, что войну помещики затеяли, надо, говорит, воевать не с внешним врагом, а с внутренним, удивляюсь, откуда он такие слова знает.
— Гм! — сказал врач, — это любопытно!
— Любопытно-то, любопытно, а только он кругом всех раненых смутил.
В это мгновение у входа в барак произошло движение, явился старший врач. Он отозвал в сторону дежурного и взволнованно спросил ого:
— Все ли у вас в порядке? А то, — добавил он, оглянувшись по сторонам, — я получил секретное извещение (он стал говорить шопотом), что верховный главнокомандующий, стало, быть, государь-император, сегодня вечером посетит наш пункт. Ведь вы знаете, что царь находится теперь рядом с нами в Могилеве-Подольском.
— У меня все в порядке, — сказал дежурный врач, отнесясь довольно хладнокровно к этому известию.
— Все равно, я хочу лично убедиться.
Старший врач, видимо, волновался и нервничал.
«Хочет Владимира получить с мечами», — подумал, усмехаясь, дежурный врач.
Старший врач придирался на каждом шагу, и усы дежурного врача начали сердито подергиваться. Проходя мимо одного из раненых, они услыхали, как тот вдруг сказал.
— Всех их к ногтю, негодяев!
Дежурный врач, случайно взглянув на номер, прибитый к койке, увидал цифру 825.
— Каких это негодяев? — сердито спросил старший врач.
Но раненый, не отвечая ему, продолжал, очевидно, в бреду:
— За богатых людей воюем! Будет ужо всем.
— Это что значит? — спросил старший врач у дежурного, нахмурившись.
— Бредит.
— Да, но такой бред в военном лазарете, вы сами понимаете, недопустим. Изолировать!
Уже почти дойдя до выхода, старший врач почувствовал необходимость дать выход своему волнению и, придравшись к какой-то соринке, начал кричать.
— Это не лазарет! Это хлев! Вы вместо того, чтобы дело делать, только глазами хлопаете!
Дежурный побледнел.
— Я прошу вас помнить, что я не мальчишка...
— А вы не забывайте, что вы на войне, где существует дисциплина. Чтоб все было в порядке! Всех под арест посажу!
И он вышел из барака, метнув кругом грозный взгляд.
Дежурный врач промолчал, но по тому, как дрожали у него руки, видно было, что слова старшего врача его глубоко оскорбили.
* * *
В пять часов вечера к особой платформе плавно подошел и остановился царский поезд, весь состоявший из синих блестящих вагонов.
На платформе стояло все местное начальство, держа руку у козырька фуражки.
Задняя стенка последнего вагона-гаража откинулась и два автомобиля плавно спустились по ней на землю.
На эвакуационных пунктах царило волнение, сестры и санитары в белоснежных халатах обходили раненых, одетых тоже в чистое белье.
Бараки были по возможности прибраны и проветрены. Раненые отнеслись к предстоящему посещению по-разному. Одни радовались тому, что можно будет дома похвастаться — царя видел. Другие хмурились и потихоньку делали свои замечания.
— Небось, как царю-то приехать, все чистое выдали, а так в грязи лежи.
Тяжело раненые лежали равнодушно, и видно было, что никакой царь не может уже их интересовать. Слишком много довелось им испытать!
Дежурный врач барака № 9 постарался, и в его бараке ни к чему нельзя было придраться.
Когда в дверях показалась, наконец, знакомая всем по портретам фигура царя, за которым шел старший врач и свита, дежурный врач подошел, отдал честь и отрапортовал.
Царь с усталым видом обходил барак. Когда старший врач, забегая вперед, обращал его внимание на какое-нибудь достоинство госпиталя, царь насмешливо щурил глаза.
Раненые провожали группу посетителей долгими любопытными взглядами.
Около одной койки царь остановился.
— Красивый парень, — сказал он.
Раненый открыл глаза и устремил на говорившего тяжелый воспаленный взгляд.
— Тебе первая пуля, — пробормотал он вдруг.
Старший врач посмотрел на номер и побледнел.
Это был раненый № 825.
— Тяжелый случай, бред... а вот ваше величество обратите внимание...
Но царь продолжал смотреть на раненого.
— Ты меня должно быть за немца принял... Ты знаешь, кто я?
— Царь!
— Ну, так как же?
Раненый тяжело задышал.
— Тебе первая пуля, — опять пробормотал он.
Царь пристально и долго глядел в пылающие почти безумные глаза. Вдруг он вздрогнул, нахмурился и отвернулся.
— Здесь тяжело дышать, — произнес он, — мне душно... у вас плохая вентиляция...
И он быстро вышел из барака, не слушая, что говорит дрожащим голосом старший врач.
Дежурный врач насмешливо посмотрел им вслед.
— В другой раз будьте немножко повежливее с вашими подчиненными, г. доктор, — прошептал он, — пожалуй «Владимир»-то ваш теперь плакал!