Надо же, такой старенький, а память хорошая!
— Ну, в сто двадцать третьей.
— Не нукай, не запряг! Давно мне с твоим отцом потолковать охота! Думает, если доктор, так его дети могут делать, что хотят!
Идти с дедом домой, особенно сейчас, да еще когда дядя Гарик в гостях, ужасно не хотелось. И Глеб сказал слова, которым уже тыща лет и которые почти не помогают, скорее даже наоборот:
— Я больше не буду.
— Он больше не будет! — хором повторили Вовка и Вадик.
— Теперь уж не бу-удешь! — удовлетворенно протянул дед и повел Глеба к подъезду, по-прежнему не выпуская воротника его рубашки. Он даже в лифте, откуда сам Фантомас не убежал бы, и то не разжал кулак.
Подошли к двери, и она, словно по волшебству, сама раскрылась перед ними. На пороге стоял Дима. Посмотрел удивленно, что Глеб не один, и говорит:
— Сколько можно тебя ждать? Папа пришел, все уже за столом сидят, меня за тобой послали. Здравствуйте, дедушка.
Дед посмотрел, прищурившись, на Диму, не поздоровался в ответ, сказал только:
— Твоя личность мне тоже хорошо известная! — И прошел в гостиную, где все сидели за столом.
Глеб остался в коридоре. Зачем, пока не зовут, на глаза показываться? За него и так сейчас возьмутся.
Сначала послышался папин голос:
— Проходите, сосед, как раз к столу поспели. Окажите, так сказать, честь.
— Это уж лучше вы мне честь укажите! — язвительно отвечает ругательный дед и сразу же, без перехода, начинает всем доказывать, какой Глеб плохой.
Глеб слушает и только удивляется — если бы не знал, что речь идет о нем, подумал бы, что говорят о каком-то разбойнике. Хуже всего, что дед говорит о вещах, о которых Глеб и понятия не имеет, — о разбитых лампочках в подъезде, о пропавшем с веревки белье. Но когда дед перешел на кошек, которым хвосты отрубают, Глеб не выдержал. Вбегает в комнату и кричит:
— Неправда это! Неправда!
А дед словно обрадовался его крику.
— Вот, — говорит, — полюбуйтесь. Теперь он меня, старого человека, вруном называет.
Все сидят с каменными лицами, то на Глеба смотрят, то на деда. А Дима даже за голову схватился. Папа встает, вытирает зачем-то салфеткой лицо и еле слышно спрашивает Глеба:
— Так что здесь правда, а что… неправда?
Последнее слово он тяжело произнес. Папу понять можно. Нелегко ведь сказать пожилому человеку, что тот обманывает. Но и поверить всему, что он о Глебе говорит, тоже нельзя.
— Почти все неправда! — говорит Глеб и кулаки изо всех сил сжимает, чтобы слезы сдержать. — Только про песок правда, но я его не разбрасывал по всему двору, а взял немного руки отмыть. И про дерево. Игорь на него мою шапочку забросил. Что же, оставлять ее там? При чем здесь белье и кошкин хвост?
Папа еще раз салфеткой лицо вытер, но на этот раз заговорила мама, а не он.
— Окажите, — спрашивает она деда, — ваша фамилия Проценко?
— Проценко, — отвечает тот. — А какое это имеет значение? Вы вместо того, чтобы фамилии спрашивать, лучше бы сынков своих…
— Ну, вы уж позвольте нам самим решать, как сыновей воспитывать! — не дает ему договорить мама. — Наши дети, если хотите знать, никогда не обманывают. И мы им верим.
— Хотите сказать, что это я вру? — повысил голос Проценко.
— Я хочу сказать, что очень благодарна за участие, которое вы принимаете в наших детях. А сейчас извините, мы собрались обедать. Нельзя ли отложить этот разговор?
Дед Проценко уходить не хочет. Получается, что ничего он не добился. Никто Глеба не ругает, а, похоже, даже защищают. И еще, как Глеб заметил, очень ему не понравилось, что мама фамилию спросила. Только он снова рот раскрыл, поднимается дядя Гарик и медленно, каждое слово отдельно, говорит:
— Вы же слышали, папаша, мы собираемся обедать. Сейчас я еще один стульчик принесу. Сядем рядком, выпьем по рюмочке за подрастающее поколение. Пусть оно будет умнее и счастливее нас. А мы будем стараться поступать так, чтобы дети не стыдились нас и верили нам.
— Сами пейте! Некогда мне с вами рюмки распивать! — буркнул дед — и побежал к выходу. Но по всему было видно, что очень смутили его слова дяди Гарика.
Мама, когда за ним дверь закрылась, вздохнула и сказала:
— Я так и думала, что это Проценко. Он напротив живет, в пятиэтажке. Весь район терроризирует! Старик ведь этот… — не договорила, посмотрела на Глеба: — Иди руки мой, не стой здесь. Только кран не забудь закрыть, а то опять наводнение устроишь!
Глеб пошел в ванную, и так и не удалось ему услышать, что мама знает о ругательном деде. Зато, когда шел обратно, услышал слова дяди Гарика:
— А ты что, строгий папаша, никогда в детстве по деревьям не лазил?
Папа ему ничего на это не ответил. Потому, наверное, что увидел входящего Глеба.
Когда Глеб тоже сел вместе со всеми, папа налил взрослым в рюмки вино, а Диме с Глебом компот и сказал дяде Гарику:
— Ну, за твой приезд!
— Нет, — отвечает дядя Гарик, — мой приезд уже был. Давайте выпьем за тех, кто рискует жизнью ради друзей. Даже если этот друг — кошка. — И подмигнул Глебу.
И Дима тоже подмигнул. Папа заметил и спросил:
— Что это вы размигались?
Знал бы он про автобус, не улыбался бы, наверное, сейчас. Глеб посмотрел в угол дивана и увидел голубого осьминога. Все это хорошо, конечно, но как же теперь с Логом будет? Может, прав дядя Гарик и Лог опять появится на экране, когда Глеб останется в комнате один? А если нет? Вот уедет дядя Гарик, и даже поговорить о Логе не с кем будет. И вдруг Глеб вспомнил, как дядя Гарик сказал, что заехал «на пару деньков». А эта «пара» уже прошла. Что же получается?..
— Дядя Гарик, вы еще долго у нас поживете?
— Нет, надо ехать, — отвечает дядя Гарик. — Заканчивается отпуск, ничего не поделаешь. Теперь ваша очередь гостевать.
— А когда вам надо ехать?
— Да сегодня и надо. — Посмотрел на часы: — Чуть больше четырех часов до отхода поезда осталось.
Глава девятая
Здесь живет доктор Зайцев
Папа, услышав про поезд, удивился:
— Ты же говорил, что завтра едешь?
— Обстоятельства изменились, — вздохнул дядя Гарик. — Ты ведь знаешь, придется сначала в Москву заехать, в министерство. Хорошо бы, конечно, полететь, да билетов на самолет нет — я звонил, узнавал.
— Но у тебя же отпуск! Неужели, кроме тебя, некому решить вопрос в министерстве?
Дядя Гарик подошел к зеркалу, посмотрел в него, потом скорчил страшную рожу и говорит своему отражению:
— Больше некому! Я единственный и незаменимый!
Не поймешь, когда он шутит, а когда серьезно говорит. А папа, сразу видно, очень расстроился.
— Что ж ты раньше не сказал? Все планы нарушил. Я с работы еле отпросился. Думал, сходим куда-нибудь сегодня, вместе побудем. Столько лет ведь не виделись, даже не поговорили толком. И еще я хотел, чтобы ты этого паренька посмотрел. Я тебе рассказывал — с ожогом пищевода.
Глеб знал, о каком пареньке речь идет. Этот бедный пацан выпил нечаянно из бутылки уксус. Думал, что лимонад, не посмотрел на этикетку. И лежит сейчас в хирургическом отделении. А папа все сомневается, оперировать его или так лечить, без операции. Не делается, видно, пацану лучше. Дядя Гарик, оказывается, здорово в медицине понимает, если папа к нему с такой просьбой обращается. А ведь папа у себя в отделении самый главный хирург. Заведующий отделением. Его всегда вызывают, когда что-нибудь случается. Правда, у дяди Гарика ученая степень. Только, наверное, правильнее говорить не «степень», а «ступень». На одну, значит, ступеньку выше, чем остальные.
Дядя Гарик еще одну смешную гримасу в зеркало состроил и отвечает папе:
— Отдохнуть успеем. А в больницу можем сейчас съездить, времени у нас — вагон. Я, например, уже готов.
Они ушли, а у Глеба совсем настроение испортилось. Всего четыре часа дяде Гарику осталось, и то папа его в больницу повез. Но пацану, который уксус выпил, дядя Гарик, конечно же, нужней! Тут уж ничего не поделаешь.
Дима увидел, что Глеб приуныл, и говорит:
— Хочешь, в хоккей поиграем?
Глеб, конечно, хотел — не так уж часто Дима с ним играть соглашается. Это он после истории с автобусом Глебу угождает.
Сняли со шкафа коробку, сели посреди комнаты, начали играть. У Глеба игроки красные, у Димы зеленые. Это очень важно, у кого какие; игра куплена давно, и некоторые хоккеисты совсем уже разболтались. У зеленых один вообще клюшкой по шайбе не попадает, зря только место занимает.
Матч получился интересным. И проходил в равной борьбе, как по телевизору любят говорить комментаторы. Но Глеб чаще вперед выходил. И сейчас счет уже 8:6 в его пользу. Дима старается вовсю, по полу ерзает. Угождать-то угождает, но все равно проигрывать не хочет. Не любит он проигрывать.
Но тут из кухни приходит мама и спрашивает:
— А когда вы, братцы-зайчики, собираетесь уроки делать? Опять на ночь глядя?
Вот так всегда. Только разойдешься — сразу уроки. Еле упросили до круглого счета доиграть, до десяти. Если по-честному, Глеб этот матч выиграл. Со счетом 10:9. Но Дима сказал, что для того, чтобы засчитывалась победа, преимущество должно быть в два гола. Это ж не по правилам — так ведь только в волейболе или в теннисе бывает. А хоккейный матч может вообще нулевой ничьей закончиться, кто же этого не знает? Ладно, пусть будет так, как говорит Дима, — Глеб ему и одиннадцатый гол забьет. Только не вышло, как хотелось. Шайба, как заколдованная, — не идет в ворота, и всё. Короче говоря, проиграл Глеб — 11:13. Дима, наверное, почувствовал, что незаконно выиграл, и говорит:
— Даю тебе, слабаку, возможность отыграться. Играем до пятнадцати. — Таким голосом говорит, будто одолжение делает, еще и слабаком называет.
Но тут опять мама вмешалась. Сказала, что они по-хорошему не понимают.
Глеб свои уроки сделал раньше, чем Дима, и попросился погулять. Но мама сказала, что будет лучше, если он почитает. Глеб дальше просить не стал, потому что некрасиво получалось — он ведь, хоть мама и не напомнила, наказан. Почитал немного, чтобы маме приятное сделать, а потом интересную игру придумал, получше хоккея, — с осьминогом дяди Гарика.
И вот уже идут они с Логом по голубой планете, над которой не бывает ночи, потому что сменяют друг друга четыре солнца. Вокруг дома стоят, каких не бывает на Земле, — высоченные, разноцветные. Автомобили-ракеты мимо проносятся — длинные, блестящие, бесшумные. Лабиольские дети на ножках-стебельках прыгают. Только Глеб начал с ними в контакт вступать — входит в комнату мама, начинает звонить по телефону. Глеб догадался, что в больницу. Попросила она папу к телефону, послушала, что ей отвечают, и говорит растерянным голосом:
— Оперируют? А долго им еще? Будьте добры, узнайте, когда закончится. Жена, скажите, звонит. Я подожду у телефона.
Глеб сразу с Лабиоли на Землю спустился. Значит, все-таки решили оперировать пацана. Достается ему сейчас! Странно в жизни получается — один человек прыгает себе по комнате с игрушечным осьминогом, а в это время другому тяжелую операцию делают. И еще неизвестно, как эта операция закончится, хотя Глеб и уверен, что лучше, чем папа с дядей Гариком, никто ее не сделает.
Мама, пока он об этом думал, дождалась ответа и говорит в трубку совсем уже упавшим голосом:
— Еще не меньше часа? Так и сказал? Нет, ничего передавать не нужно. Благодарю вас. — Положила трубку, посмотрела на часы и только вздохнула: — Опять горячку пороть будут! На вокзал не опоздали бы!
Мама как в воду глядела. Они вбежали в квартиру, когда до отхода поезда сорок минут оставалось. А еще, как Глеб из разговоров понял, надо было билет переком… прост… ну, проще говоря, в билетной кассе отметить, чтобы место в вагоне дали. А потом от билетных касс на перрон бежать. Хорошо, что чемодан уже уложен. Маму больше всего беспокоило, что дядя Гарик уедет голодным. Когда она ему в третий раз об этом оказала, он пригрозил, что положит ее в авоську и съест по дороге. На сутки, сказал, хватит, если экономить. Мама не обиделась, рассмеялась и побежала на кухню делать ему в дорогу бутерброды. Папа про еду ничего не говорил, но волновался, что могут не поймать такси. Один дядя Гарик, кажется, был спокоен. Даже что-то насвистывал, засовывая в портфель туалетные принадлежности.
В такой спешке и думать было нечего о том, чтобы проводить дядю Гарика, как раньше хотели, всей семьей. Папа сказал, что на вокзал только он поедет.
— И я поеду! — заявил Глеб. — Можно, дядя Гарик? Я не отстану, вы не бойтесь!
— Глеб! — сказал папа.
Всего только одно слово, а сразу ясно, что он имеет в виду, — чтобы не приставал, не морочил голову, чтобы понял: сейчас не до него. Но неожиданно поддержал Глеба дядя Гарик:
— Ну, если не отстанешь, тогда конечно!
— Гарик! — опять всего лишь одно слово проговорил папа. И опять всем понятно, что он хочет сказать.
А дядя Гарик ему в ответ скорчил такую же гримасу, какую себе в зеркало делал.
Папа был прав, когда опасался, что поймать такси будет трудно. Пытались останавливать не только такси, а вообще все проходящие мимо машины, но ни одна не притормозила. Глеб заметил, что дядя Гарик тоже начинает нервничать. То есть вел он себя как обычно, но стал посматривать на часы. Неужели опоздает? Не попадет в свое министерство и не решит вопрос, который не может решить никто другой. И опять Глеб вспомнил слова дяди Гарика о том, что Лог, хоть и не появился на экране, может по-прежнему держать с ним связь. А что, если попробовать? Увидел приближающиеся синие «Жигули», сделал шаг вперед, поднял руку и тихо проговорил:
— Лог!
Папа сразу же потянул его за рубашку и только хотел сказать, чтобы близко не подходил к дороге и не смешил людей, как «Жигули» замедлили ход и остановились. Из окна высовывает голову улыбающийся парень в очках и говорит папе:
— Садитесь, Валентин Евгеньевич, подвезу! — Видит, что папа непонимающе морщит лоб, и продолжает: — Не помните меня? Моя фамилия Дубинин, вы мне в прошлом году аппендицит вырезали.
Так благополучно и закончилась история с отъездом дяди Гарика. Правда, не все гладко и потом было. И очередь у кассы уговаривали, что поезд вот-вот отправляется и нужно билет отметить, и мчались потом от касс на перрон со всех ног. Хорошо еще, что поезд на первом пути стоял, не надо было через переходной мост бежать. Дядя Гарик в вагон вскочил, когда уже зеленый свет дали.
Глеб с папой долго, пока видно было, махали ему руками, и дядя Гарик им тоже махал. И не уходили до тех пор, пока не скрылся за поворотом последний вагон. А когда он исчез, стало Глебу очень грустно. Потому что всегда грустно, когда уезжает хороший человек. Глеб посмотрел на папу и увидел, что лицо у него тоже пасмурное, будто зуб разболелся.
— Ты очень расстроился, что дядя Гарик уехал? — спрашивает Глеб.
— Конечно, — отвечает пана и вздыхает. — Но и, кроме дяди Гарика, хватает причин, чтобы расстроиться.
— Из-за меня?
— И из-за тебя тоже, — улыбнулся папа и растрепал ему волосы.
— А еще из-за чего?
— А еще, понимаешь, парень у меня в отделении очень тяжелый лежит.
— Которого вы с дядей Гариком оперировали, с ожогом пищевода?
— Слушай, — удивился папа, — ты, по-моему, в курсе дел больше, чем я. Мы с тобой знаешь, что сейчас сделаем? Возьмем машину и поедем посмотрим, как он там. Что-то неспокойно у меня на сердце.
Папина больница недалеко от вокзала. А хирургическое отделение, где он работает, — на втором этаже. Глеб знает, потому что бывал уже здесь с мамой. На третьем и четвертом тоже больные лежат, но там другие врачи и заведующие другие.
Папин кабинет в конце длинного коридора, и они довольно долго шли по этому коридору мимо больных, которые здесь сидели или ходили. Глебу не то чтобы страшно стало, когда он смотрел на них, — в больничных пижамах, перевязанные, некоторые с костылями, — а как-то не по себе. Но в первую очередь, конечно, жалко. Жалко, потому что лежат они в больнице в такой хороший, теплый вечер, потому что им больно и, самое главное, никого здесь у них нет. А еще Глеб увидел, с каким уважением относятся больные к папе. Все, когда они с папой проходили мимо, вставали (один даже с костылями, хоть и трудно ему было), говорили «добрый вечер» и обязательно кланялись. Но не так кланялись, как показывают в кинофильмах о старых временах, а так, что сразу видно — уважают они папу. И папа, немного не такой, как дома, — уверенный, подтянутый, — тоже кланялся в ответ, останавливался, спрашивал о самочувствии.