— А ну-ка, двигайся! Я баранку покручу…
Но Митя не спешил выполнять его распоряжение. Он спокойно включил скорость и стал медленно опускать педаль сцепления. Васькины дружки сгрудились возле автомобиля, преграждая ему путь.
— Слезь с подножки. И вы там сойдите с дороги, чтобы под колёса не угодить. А если прокатиться желаете, полезайте в кузов, — наконец, спокойно сказал Митя, полегоньку нажимая кнопку акселератора.
Васька, не последний шарлатан и первый заводила деревенских озорников, привыкший к беспрекословному повиновению со стороны сверстников, был обескуражен таким ответом Митяя.
— Ты что? Еще разговариваешь?! А ну-ка, делай, что тебе говорят. А то… — Он угрожающе придвинул свое лицо вровень к Митиному и внушительно показал кулак. Но на Митю и это не подействовало. Он спокойно на малой скорости продолжал вести грузовик, заставляя тем самым отступать окруживших машину Васькиных дружков.
— Закрой дверцу, тебе сказано, — хладнокровно бросил он в лицо Ваське. Но тот ухватился за рулевое колесо и потянул его на себя. Машина покорно стала сползать к кювету.
— Ах так! — Митя выключил зажигание и положил ключ в карман. Мотор заглох. — Садись крути. А за задержку машины и простой председатель у твоего отца из трудодней вычтет.
— А хохотать не будешь? Дай-ка сюда ключ от зажигания.
— Сейчас. Тороплюсь, аж вспотел.
Митя открыл правую дверцу, вылез из кабины, приподнял конец сидения, достал резиновое ведерко и пошел к колодцу за водой, чтобы, пользуясь вынужденной остановкой, залить в радиатор.
Возвращаясь к машине, он увидел, как из-за угла с проселка вывернулся Колькин грузовик. Машина быстро приближалась. Пока Митя заливал в радиатор, Колька с ветерком промчался мимо и остановился. Васька тотчас же спрыгнул с подножки и, обозвав Митю обидным словом, вразвалку направился к брату. Его дружки последовали за ним. Митя спрятал ведерко под сидение, включил зажигание и нажал на кнопку стартера. Мотор взревел, но поехать сразу не пришлось: Колька так поставил свой грузовик, что объезд грозил завершиться кюветом. На Митины сигналы Колька не обращал внимания. Он с важностью раскурил папиросу, вылез из кабины и, облокотившись на крыло, о чем-то заговорил с подошедшим к нему братишкой. Пришлось ждать. А Колька не спешил. Да и зачем было спешить, если он в, эту минуту чувствовал себя хозяином положения. У Мити накипало на сердце. В бессильной злобе он кусал губы и сигналил, сигналил.
Наконец Колька докурил папиросу, потушил ее о толстую подошву башмака, о чем-то еще перемигиваясь, поговорил с ребятами, завел трехтонку и не спеша покатил к току. Митя тронулся за ним. Мальчишки к грузовику больше не подходили. Они стояли у обочины дороги и ехидно улыбались. Васька из-под полы показывал кулак.
Вечером, когда Митя зашел в конторку механика сдать путевой лист, Колька его отвел в сторону.
— Ну, что, сосунок, доказал? — едко спросил он, стрельнув глазами в сторону доски показателей, где Митина фамилия стояла позади Колькиной. — Погоди, то ли еще будет. Мы тебе так нафасоним, что на всю жизнь запомнишь. А пикнешь — труба. Это я тебе говорю, Колька… — От Николая несло водкой.
И опять на следующий день больницу нужно было проезжать без сигнала.
13
Наутро, убитый горем, не смея никому сказать слова, чтобы не прослыть ябедой, чувствуя на себе то подбадривающие, то сочувственные взгляды шоферов, Митя заводил свой грузовик. Когда мотор взревел и мальчик хотел уже ехать на заправку к бензоцистерне, на подножку ступил невесть откуда взявшийся секретарь райкома партии. Это был невысокий, но плотный мужчина лет тридцати пяти.
— Здравствуй, юный водитель! — бодро приветствовал он Митю. — Пассажира себе до райцентра возьмешь?
— Садись. Места не жалко, — хмуро ответил мальчик.
— И я так думаю. Клеенку не просижу.
Он скинул с себя брезентовый плащ, положил его на сидение и сел сам.
— Ну что, поехали?
— Поедем, — безразлично ответил Митя, выжимая педаль сцепления.
Когда подъехали к комбайну, на востоке чуть занималась заря. Золотистое зерно сильной сыпучей струей хлынуло в кузов. Секретарь райкома зачерпнул горсть и поднес ко рту, пробуя на зуб.
— Хороша пшеничка! — похвалил он. — Которая машина сегодня? — покрывая шум мотора, спросил он у комбайнера.
— Первая, — гаркнул тот басовито-охрипшим голосом.
К райцентру ехали веселей. Секретарь шутил, рассказывал о своем детстве. И Мите не верилось, что этот серьезный дядя, каким его обычно видели в поселке во время наездов, был когда-то шаловливым мальчишкой, шустрым, озорным.
Уже подъезжая к станции, секретарь райкома, будто между прочим, спросил:
— А скажи-ка, дружок, кто это тебе позволил шафрановский флажок с машины снять?
— Как? — удивился Митя. — Так ведь я же…
— Подожди, — твердо перебил его секретарь. — Ты этот флажок заработал?
Митя покраснел и стыдливо насупился, не переставая исподлобья глядеть на дорогу.
— Так вот. Остановись сейчас и укрепи его на место.
Он вынул из кармана пиджака до боли знакомый шелковистый кусочек красной материи на металлическом стержне.
Спустя минуты две флажок снова развевался над радиатором.
За поворотом начинался станционный поселок. Вот уже видно и здание больницы. Ах, как бы хорошо сейчас просигналить! Рука сама тянется к заветной кнопке. Но Митя сдерживает свой порыв. На ресницах искрятся слезы. И вдруг тишину утра нарушил долгий автомобильный гудок. Митя испуганно бросил взгляд на баранку. Рука секретаря райкома партии лежала на кнопке сигнала.
14
Иван Васильевич был встревожен. Уже несколько дней подряд он слышал гудение моторов проходивших мимо больницы автомашин то груженых, то порожняком, а желанного сигнала не было слышно. Что с машиной? Неужели авария или поломка? И хотя поврежденная нога, закованная в гипс, теперь его не очень беспокоила, состояние было неважным. По вечерам повышалась температура, ночной сон проходил тревожно, временами начинался бред и утром врач-ординатор находил Ивана Васильевича вялым, хмурым, неразговорчивым.
Молоденькая медсестра понемногу начала догадываться об истинной причине такого гнетущего состояния больного. Наблюдая, с каким вниманием он вслушивается в работу двигателей идущих по шоссе грузовиков, незаметно для себя она сама начала, порою заслышав очередное пофыркивание автомобиля, подходить к окну и всматриваться в номер машины. Но либо грузовик был уже далеко, либо она видела не тот номер, который ей хотелось бы теперь сообщить старому шофёру. А обмануть больного не хватало духу. Она тяжело вздыхала и молча отходила от окна. Иван Васильевич, хотя и разочарованно, но с благодарностью опускал припухшие веки.
Наконец она не выдержала и направилась к главврачу. Зазвонил телефон. На том конце провода с аппарата снял трубку секретарь райкома.
15
Ночь близится к утру. Уже видны в палате очертания отдельных предметов, уже вишневой вуалью заиграл на кромке небосклона румяный восход. Задремавшая у койки больного молоденькая медсестра сквозь чуткий сон вдруг ясно услыхала в предутренней тишине глухой рокот приближающегося автомобиля. И в ту же минуту, точно яркий луч прожектора, ворвался в палату через открытую форточку сигнал автомобильной сирены, долгий, зовущий. Сестра вскочила со стула и бросилась к больному, стараясь удержать его на койке. Но он, превозмогая боль в ноге и не обращая внимания на усилия медсестры, тянулся к окну.
— Номер, сестричка, номер. Моя должна быть…
Сестра приоткрыла окно, и в больничной палате прозвучал ее молодой, звонкий голос:
— Номер машины 32-12.
Это теперь она могла бы ему сказать и не глядя в окно. Старый шофер опустился на подушку и облегченно, глубоко вздохнул.
— Она, матушка… По голосу признал…
С минуту он лежал с закрытыми глазами, как бы что-то обдумывая, потом слегка повернул голову в сторону медсестры и так же тихо произнес:
— Спасибо, доченька. За все спасибо. Дай тебе бог, как говорится, — он хотел сказать «хорошего жениха», но это прозвучало бы сейчас слишком шутливо, и Иван Васильевич изменил конец общепринятой фразы: — Дай тебе бог всего, всего желанного…
Вскоре он уже спал глубоким спокойным сном. Медсестра осторожно поправила свесившееся с койки байковое одеяло и на цыпочках вышла из палаты. Для нее это был один из самых счастливых часов в медицинской практике, один из тех моментов, который врачи называют началом выздоровления больного.
16
Еще не совсем рассвело, когда Митя привел свой грузовик на приемный пункт элеватора. Впереди стояла всего только одна машина. Митя взглянул на номер и удивился — Колька. Но как он очутился тут? Ведь комбайнер ясно сказал, что Митина машина грузилась первой. И тут он вдруг сообразил: вечером Николай загрузился. Как бессовестно!
Секретарь райкома сидел рядом и невозмутимо попыхивал папироской.
Едва Митя заглушил мотор, как к его кабине развалисто нетвердой походкой приблизился Колька.
— Ну, что, шоферила, продрых? — развязно спросил он. — А я уж вот во второй рейс собираюсь, — хвастливо заявил Николай и, качнувшись на носках, обдал Митю вонючим запахом перегоревшей водки.
Митя отшатнулся.
— А-а-а, боишься! Так-то вашего брата, сосунков, шофери…
Тут он заметил сидящего рядом с Митей человека. И, прервав себя на полуслове, ехидно осведомился:
— А это что у тебя за живой груз? Левака хватнул, халтурку?
Митя не ответил. Секретарь открыл дверцу и выпрыгнул из кабины.
— Не узнаете, молодой человек? — подчеркнуто вежливым тоном спросил он Кольку.
Тот с минуту полупьяно смотрел на секретаря райкома и, вдруг, сникнув, бросился к своей машине. Секретарь шагнул за ним.
— Нет, Николай, отъездился. В обратный рейс вашу машину другой шофер поведет, более достойный. А вы пешочком прогуляйтесь. Ветерком обдует, в голове просвежится. Потом правление решит, что с вами делать. Кстати, и о братишке вашем подумать придется, чтобы не задерживал колхозные машины.
— Васька тут ни при чем, — хмуро буркнул Николай.
— Ну, там видно будет. Идите.
Колька подошел к кабине, что-то достал из-под сидения, сунул в карман брюк и, с силой захлопнув дверцу, понуро поплелся к воротам.
На приёмный пункт один за другим въезжали грузовики.
Секретарь райкома партии проводил глазами Николая и направился к лаборантской.
Когда Митя возвращался из станционного поселка, он увидел на дороге жалкую фигуру: сгорбившись и подняв воротник френча, по обочине шоссе шагал Колька. Митя хотел проехать мимо, но уж слишком жалким выглядел сейчас этот так сильно, но по заслугам наказанный его недавний недруг. От прежней бравады в Кольке не осталось и следа.
Митя притормозил:
— Прыгай в кузов! — крикнул он, приспустив боковое стекло.
Колька схватился руками за борт и поставил ногу на колесо. Перевалившись в кузов, он присел на корточки сзади кабины, защищая спину от холодного встречного ветра.
17
Уже третью неделю лежит в больнице Иван Васильевич Шафранов. В палате тихо, чисто, светло. Пахнет лекарствами и еще неведомо чем. Кажется, даже сама тишина имеет свой особый больничный запах.
Иван Васильевич встает с койки, надевает поверх пижамы халат и, опираясь на костыли, осторожно, чтобы как-нибудь не зашибить больную ногу, подходит к окну. Сегодня колхоз отправляет на элеватор последнюю колонну с хлебом нового урожая. Первым в районе! На сердце у Ивана Васильевича и радостно и немного тревожно. Тревожно потому, что ему неведомо, чья же машина пойдет во главе колонны под колхозным знаменем. Обычно это право предоставляется лучшему шоферу, кто больше всех перевезет зерна. На протяжении нескольких последних лет таким шофером в своем колхозе был он, Иван Васильевич. Но кто же нынче?
Из окна палаты хорошо видно дорогу. Она широкой лентой выходит за райцентр, там сужается, вьется меж кустарниками, выскакивает на бугор и здесь будто обрывается. Вот на этот, бугор и глядит сейчас Иван Васильевич. Оттуда должны появиться машины, украшенные флагами, хвойными да березовыми в золотистом убранстве ветвями.
Час, другой… Томительное ожидание тянется мучительно долго, невыносимо. И вдруг огненно жарким языком над бугром выметнулось желанное знамя.
Иван Васильевич хватает костыли и, тяжело стуча ими по деревянному полу, спешит на улицу. Загипсованная нога грузной ношей оттягивает бедро.
В село, вывернувшись из-за угла, влетает первый грузовик. Ватага ребятишек с радостными криками бросается ему навстречу.
В оконных переплетах домов замелькали веселые лица. Захлопали створки, калитки. Всем интересно взглянуть на праздничную колонну. Такое бывает раз в году.
Иван Васильевич с минуту стоит у крыльца больницы, вглядываясь в номер головной машины. Вдруг он срывается с места и, выкидывая далеко вперед себя костыли, крупными прыжками, уже не думая о больной ноге, бежит на середину дороги.
Передний грузовик сбавляет ход, останавливается. Из кабины одновременно выскакивают председатель колхоза и Митя. Старый шофер, стоя посреди шоссе, не стыдясь своих слез, рукавом халата вытирает глаза. Лицо его светится счастливой отцовской улыбкой.
— Митя, сынок! Эх, спасибо! Уважил…
Не пряча гордости, он обнимает смущенно улыбающегося мальчика.
— Тебе спасибо, Иван Васильевич, — говорит председатель колхоза, пожимая больному шоферу руку. — Хорошую замену себе воспитал. Выучил парня.
— Э-э-э, да я что? Выучился-то он в школе, в кружке. У меня только стажировку прошел. А молодец! Ей-ей, молодец! Не только нашего флажка не потерял, а еще и знамени достарался. Шоферам со стажем нос утер. Вот это по-нашему. Пусть теперь у тебя в хвосте плетутся. Слышишь, Митя? На другой раз поменьше в чайных разобедывать будут.
— Что молодец, то молодец, не скрою, — похвалил Петр Игнатьевич. — Оказывается, хорошее дело — кружок в школе. Мы оттуда еще на уборочную одного паренька взяли. Вместо Кольки. Этого-то шалопая в грузчики перевели. Ты, давай, Василич, поправляйся, а там мы тебе уже и работенку подыскали: в школу инструктором по стажировке. И твою машину им отдадим. Митя у тебя помощником станет. — Только ты, дружок, — председатель обратился к Мите, — только ты, дружок, как снова за парту сядешь, так же свой флажок и в учебе неси. Не роняй!
— Не уроню, дядя Петя.
Тут Петр Игнатьевич бегло оглянулся по сторонам, кивнул Мите на машину, давая понять, чтобы он отошел, и, взяв Ивана Васильевича вместе с костылем под руку, отвел его к обочине шоссе.
— Ты это… — сбивчиво заговорил он. — Дело, конечно, личное… Митина-то мать тебя навещала?
— Была два раза. А что? — встревожился Иван Васильевич. — Не приболела ли?
— Да нет, все в порядке. Ты это… Парнишке-то ведь отца бы мог заменить. Он, знаешь, как к тебе привязался… Подумай… Коли что… Скажи только ему — сегодня же твои вещички к себе домой перетащит. Сам сейчас дорогой об этом говорил. Да и помощь тебе нужна будет после болезни…
Иван Васильевич бросил украдкой благодарный взгляд на присмиревшего возле машины Митю, и непрошеная слеза заискрилась на его седоватой реснице.
— Эх, сынок, милый, — только и сказал он, сжимая до боли локоть Петра Игнатьевича.
18
Спустя несколько дней, встав утром по привычке чуть свет, Митя позавтракал, перекинул через плечо ремень своей ученической сумки, вскочил на велосипед и поехал в школу, чтобы раньше всех попасть в класс и избежать бурной встречи с товарищами.
Прыгая по лестнице через две-три ступеньки, он вихрем влетел на второй этаж, пробежал по коридору и рванул дверь своего класса. Казалось, как давно он здесь не был! Будто прошла целая вечность, хотя на самом деле минуло всего три недели. В классе все было по-прежнему: на стене висела доска, в три ряда стояли парты, у окна возвышалась кафедра учителя.