— Лёша, садись уже, я договорила.
Он вернулся на своё место. Зоя Александровна повертела телефон в руках, аккуратно положила его в футлярчик и засунула в карман больничного халата.
— Никак не могу привыкнуть к некоторым вещам. У меня год назад юбилей был, так мне на работе сюрприз приготовили. Прихожу в редакцию, а там на столе телевизор, старый «Рубин» стоит. И ещё много чего: магнитофон, тоже допотопный, с плёнкой на катушках, кинокамера, фотоаппарат… — Она подняла голову и стала смотреть в потолок, видимо, стараясь припомнить всё остальное. — Ну да. Календарь был ещё перекидной, диктофон, счёты, игрушка электронная «Ну погоди!». Ты таких, наверное, уже и не застал. «Это вам подарок!», — говорят. «Господи, как же я всё это потащу?», — опешила я. «В карман положите и понесёте!» Я, понятное дело, даже возмутилась такой неумной шуткой. А все хохочут и вручают мне мобильный телефон. «Всё, что на этом столе стоит, в нём уместилось! — объясняют. — И кое-что ещё, чего мы и найти не сумели!»
Они вместе немного посмеялись, и Зоя Александровна спросила:
— Ты что-то о своих делах молчишь. Что-нибудь не заладилось?
— Да роль у меня не получается, — признался Лёшка.
— Что именно?
— Ну режиссёр говорит, что я то злодея начинаю играть, то, наоборот, мой герой слишком хорошим и добрым выходит. Не понимаю я, чего от меня хотят.
— Ну так давай порассуждаем вместе. Я ту пьеску, что вы ставите, хорошо помню. Славная пьеска. Вот возьмём лисье семейство. Лисы — хищники, и травкой их не прокормишь. Поэтому то, что они кур таскают из курятника, преступлением считать нельзя. Но в пьесе речь о людях идёт. А человек понимать должен, чем его желания дня других могут обернуться. Вот самый младшенький… как его там зовут?
— Людвиг, — подсказал Лёшка.
— Людвиг это понимает, — продолжила Зоя Александровна оживляясь. — А остальные пока не понимают и не задумываются, как и этот лис Лабан. Для него «поймать, съесть» — игра. Он, может, и не злой вовсе, а поступки у него жестокие.
— Зоя Александровна, я про всё это думал. Честно. И Владимир Михайлович почти то же самое говорил. Как всё это сыграть-то? Вот что непонятно.
— Да так и надо играть, как будто ты всё время новую игру затеваешь. А чем она закончится для других, тебе и дела нет.
Лёшка покивал. Для него на самом деле начало что-то проясняться. А Зоя Александровна неожиданно спросила о другом:
— Ты говорил — вам костюмы шьют. Что для тебя придумали, уже знаешь?
— Ну штаны, типа бриджи, будут. Они, как камуфляж, раскрашены, но не зелёные с серым, а жёлтые с рыжим. И футболка. Всё.
— Какая футболка?
— Обыкновенная. Кирпичного такого цвета.
— А у тебя нет футболки с какими-нибудь рок-группами? «Айрон Мейден» или Мерлина Менсона, например?
Лёшка аж дар речи потерял: никак не ожидал услышать эти названия от Зои Александровны.
— А ещё хорошо бы кожаную куртку со всякими шипами и цепочками. Ты походи в чём-нибудь таком на репетиции. Потом от этой одежды можно будет отказаться, но такой костюм тебе поможет, нужное самочувствие создаст.
— Это как с очками?
— Ну да. Ощущение очков на собственном носу заставляло тебя чувствовать себя солиднее, потому что для большинства очки — признак важности. Хотя ты наверняка ещё и о каком-нибудь очкастом отличнике думал, и это тоже подходящий вариант. Все эти рокеры и металлисты, может, и неплохие ребята, но слишком шумные и грубые, потому их и считают хулиганами.
Дома Лёшка поделился советами Зои Александровны с отцом. Тот дважды прошёлся по комнате туда-обратно, поморщился, что-то напряжённо вспоминая, и потянулся к телефону.
— Марш уроки делать, — сказал он Лёшке, прежде чем набрал номер.
Уже через полчаса в дверь позвонили, и в прихожей поднялся переполох. Лёшке даже не было нужды прислушиваться к голосам, из всех знакомых его родителей такую суету был способен устроить лишь один человек — Андрей Андреевич Андреев, или Дюша в кубе. Он разъезжал по городу на настоящем «Харлее», носил чёрные кожаные штаны и куртку, украшенные многочисленными металлическими блямбами и заклёпками, и футболку со «страшной» рок-группой. В ушах у него красовалась целая дюжина серёжек, а над верхней губой топорщились густые рыжие усы.
— Лёшка, выходи, подлый трус. Я тебя сейчас зубками грызть буду! — закричал Дюша в кубе.
— Не выйду, мне страшно!
— Лёха, нам без тебя плохо! Выходи!
— Тогда выйду.
— Ну поздорову ли боярин? — вопросил Андрей густым басом.
— Поздорову, поздорову! — откликнулся Лёшка, тоже стараясь басить. — А как дела у Рыцаря ночных автострад?
— А фигли мне сделается? — удивился Андрей и стал извлекать из огромного пластикового пакета кожаную куртку. — Держи. Мне для тебя ничего не жалко, а на меня она уж лет пятнадцать как не налезает. Угодил? Вовка, с тебя пиво!
— А ты не за рулём? — поинтересовался отец.
— Не ищи гнилых отмазок, жадоба! Что я, два квартала на своих двоих не пройдусь, что ли?
Кроме куртки, Дюша в кубе притащил ещё кожаные митенки, футболку «AC/DC», тёмные очки и широкий ремень, тоже украшенный блестящими металлическими пирамидками. Лёшка тут же нацепил всё это на себя и посмотрелся в зеркало. Видок у него получился тот ещё! А главное — Лёшка сразу ощутил себя другим человеком. Нечто подобное он чувствовал, когда примерял папину гимнастёрку с погонами старшего лейтенанта: только что был обычным человеком, а надел гимнастёрку и стал… нет, военным, конечно, не стал, но что-то изменилось. Вот и сейчас он ощущал, что в таком прикиде ему на язык и слова непривычные наворачиваются и вести он себя может иначе. Просто магия какая-то!
В новом одеянии, кроме ремня, который посчитал перебором, Лёшка появился на репетиции пред светлы очи режиссёра.
Владимир Михайлович глубоко задумался, а потом попросил позвать художника-постановщика.
— Слушай, как ты полагаешь, нам этакий костюмчик не разрушит целостность оформления?
— С чего бы?
— Ну у тебя же все костюмы в едином, так сказать, стилистическом решении.
— Ну и что? У каждого героя есть дополнительные аксессуары. Мамаша почти всё время в переднике, папаша домашний халат таскает. Так что нормально. Только курточка слегка великовата, а штанишки мы ему чуть-чуть, на самую малость, укоротим. Получится, что из одного он уже вырос, а до другого не дорос.
— Ты, как всегда, гениален, — похвалил режиссёр художника и повернулся к Лёшке: — Кузнецов, твой костюм утверждаем. Сам придумал?
— Нет, Зоя Александровна подсказала.
— А! Передай ей спасибо. Я тут голову ломаю, а ларчик просто открывается.
На репетиции Лёшка старался понять, играет он свою роль по-прежнему и только из-за костюма режиссёр перестал к нему придираться или всё-таки он стал играть лучше. Но так и не понял. Главное — он чувствовал себя гораздо увереннее. И ещё немного другим человеком: не Лёшкой Кузнецовым и не лисом Лабаном, а кем-то другим, кто раньше в нём обитал очень глубоко, а сейчас выполз на поверхность. И этим другим можно было командовать, вызывать к себе или отправлять обратно.
Жизнь у Лёшки началась просто невероятная. После уроков он почти каждый день бежал на репетиции, ещё три дня в неделю — на тренировки. Вечера уходили на уроки, точнее, на математику. Опять же редкий вечер обходился без звонков Серёги, за которого приходилось решать большую часть заданий. А тут ещё математичка, как сказал бы любитель украинских словечек Владимир Михайлович, «с глузду зъихала». Если в школе отменялся урок, то вместо него обязательно ставили либо алгебру, либо геометрию. Однажды класс, зная, что историчка заболела, решился на очередной культпоход в кино. Последствия были ужасающими. Математичка тут же ввела нулевые уроки для отстающих. В отстающих числились все. И весь класс вынужден был приходить на эти дополнительные занятия к половине седьмого. Кто-то попытался возроптать на несправедливость, устроили родительское собрание. Но собрание встало на сторону преподавательницы. Лёшка с Серёгой постоянно засыпали на ходу. Лёшка однажды задремал в раздевалке перед тренировкой. Пришёл чуть раньше, переоделся, решил минутку посидеть спокойно и заснул, чем всех насмешил.
Спасение пришло неожиданным образом. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Во-первых, в здании гимназии случился пожар, а во-вторых, Серёга чуть не свёл математичку в могилу.
В тот день они, как всегда, затемно приползли в школу в состоянии «поднять — подняли, разбудить — забыли». И в этот момент что-то загорелось в спортзале. Мигом примчались пожарные машины и несколько машин «Скорой помощи». Последние, впрочем, чуть позже всё-таки пригодились. В гимназии оказалась ещё одна ранняя птаха — учительница истории Татьяна Тимофеевна, которую все звали Танищей, но чаще историчкой-истеричкой за невыносимо нервный характер. Татьяна Тимофеевна, помимо прочего, была инициатором создания школьного музея, его главным хранителем и считала его основной ценностью гимназии.
— Горим! — закричала она, появляясь в дверях полупустого ещё класса. — Все на спасение экспонатов!
Завуч-математичка тут же схватилась за сердце, но нашла в себе мужество и начала командовать, попутно принимая меры для прекращения истерики своей коллеги. Совместными усилиями они организовали эвакуацию музея. При этом обе творили чудеса. Танища, к примеру, одна, без посторонней помощи, отодвинула от стены и вытолкала из музея увесистый шкаф и самым непостижимым образом взвалила его на плечи не догадавшегося отскочить в сторону Кузнецова. Лёшка взвыл от неподъёмной тяжести и попытался освободиться от непосильной ноши. Но, стараясь не повредить особо ценные экспонаты, несомненно сокрытые в недрах шкафа, вынужден был сделать с грузом на спине несколько шагов. За что впоследствии стал одним из самых уважаемых учащихся гимназии. В глазах исторички, разумеется. А в тот момент он просто не смог сразу сбросить злополучный шкаф, боясь, что ему отдавит ноги. На его счастье, Танища убежала спасать очередной раритет, а Лёшка поставил шкаф на пол и довольно легко дотолкал его по гладкому полу в противоположный конец коридора, где одноклассники сваливали в кучу всё спасённое. Короче говоря, от эвакуации музей пострадал гораздо больше, чем от пожара. Пожарные справились с огнём быстро и успешно. А ещё больше ученики «8 Г» были им благодарны за приказ прекратить заниматься ерундой и путаться под ногами.
Все собрались на крыльце школы, и тут появился припозднившийся Гранаткин. Ребята в двух словах обрисовали ему ситуацию.
— Чудненько, — задумчиво прокомментировал происшествие Серёга и направился прямиком к математичке.
— Здравствуйте, Лидия Константиновна! — жизнерадостно поприветствовал он завуча и тут же поинтересовался: — Я так понимаю: нулевого урока сегодня не будет. Так я домой пойду?
И, не дожидаясь ответа, развернулся и направился к выходу, бросив через плечо «До свидания!». То ли это проявление вежливости стало последней каплей, то ли ещё что, но именно после слов «До свидания!» математичка начала хватать воздух ртом так, будто оказалась в вакууме, встала со стула, потянулась руками вслед Гранаткину и почти сразу упала в обморок. Она как бы перекатилась с ног на спину, а потом завалилась на бок. Вот тут и понадобилась «Скорая помощь». Даже две. Танища кинулась к Лидии, и у неё случилась истерика. Принесли две пары носилок, положили на них педагогов и понесли в машины. Историчка не желала ложиться и ехала сидя. Под завучем носилки угрожающе прогибались. Гранаткин так и ушёл, не обернувшись.
Первой стартовала «скорая» с историчкой. А вторую всё никак не могли загрузить.
— Ну долго вы там возиться будете? — прокричал, высунув голову из кабины, водитель.
— Так тут у нас по габаритам превышение, — ответил, с натугой поднимая носилки, один из санитаров.
— По каким габаритам? — удивился водитель.
— По высоте.
— Вы чё? Стоя, что ли, пациента грузите? — ещё больше удивился водитель.
— А тут без разницы как грузить. Хоть стоя, хоть лежа, — честно ответили санитары.
Гимназисты, и Лёшка в их числе, не выдержали. Смех, понятное дело, в такой ситуации был не уместен, но удержаться не было никаких сил.
Занятий в гимназии не было аж два дня. Математичка пролежала в больнице неделю и ещё три дня дома. «8 Г» бездушно и бесстыдно радовался этому и отдыхал от переизбытка математики. Лёшка получил возможность перевести дух. Но ненадолго. До премьеры оставалось меньше двух недель, репетиции становились всё продолжительнее и стали проводиться в неустановленные дни и часы. А тут ещё его включили в состав сборной на командную встречу с фехтовальщиками из Казахстана.
В секцию фехтования Лёшка попал два года назад. Именно попал, потому что пришёл записываться на карате, но в тот день в зале занимались фехтовальщики. Лёшка посмотрел и попросился принять его. Через полгода он понял, что великого спортсмена из него не получится. Тренер Вадим Анатольевич, скорее всего, догадался об этом ещё раньше, но из этой секции никогда и никого не отчисляли, разве что за какой-то совсем уж гадкий проступок. А вот Лёшкиных приятелей, которые записались на карате и заплатили за полгода занятий, как только истёк срок, попросили вон как бесперспективных. Так что Лёшке было за что ценить своё спортивное пристанище. Тем более что ему здесь нравилось.
Лёшка иногда участвовал в соревнованиях, но не выше областного уровня. А тут, как всегда в декабре, намечалась товарищеская встреча по сабле со сборной Казахстана, а несколько самых лучших саблистов из их секции вынуждены были в это время соревноваться в Красноярске на региональном юниорском турнире. Вот Лёшке и предложили поучаствовать.
По давним правилам каждая команда состояла из десяти спортсменов: пять до пятнадцати лет и пять старше этого возраста. Соревнования шли по кругу, то есть каждый встречался с каждым из десяти спортсменов команды соперников. Какая команда набирала больше очков, та и становилась победителем. В конце двое лучших в каждой возрастной категории, независимо от того, в боях с кем — младшими или старшими, — они набрали очки, разыгрывали между собой финал для своего возраста. Выпадал очень редкий случай, когда совсем зелёный новичок мог сразиться с мастером спорта. Такую возможность упускать было нельзя, и Лёшка решил попросить разрешения пропустить репетицию.
— Что, никак нельзя? — расстроился Владимир Михайлович. — А после соревнований прийти не сможешь?
— Не получится. За день должно состояться сто боёв. Всё начнётся очень рано, а закончится поздно.
— Ну и ладно, — вдруг повеселел режиссёр. — У тебя роль, будем считать, готова. Я с остальными займусь. А ты не вздумай проигрывать!
Соревнования проводились по всем правилам международных турниров, даром что встреча была товарищеской и особого значения не имела. Зал был украшен государственными флагами, прозвучали торжественные речи, и были исполнены гимны. Во время церемонии открытия Лёшка рассмотрел своих соперников и пришёл в ужас. Казахи привезли в младшей группе совершеннейших малышей, на вид самому старшему лет десять, да ещё и ростом никто из них не вышел. Лёшка же был для своего возраста слишком высоким и по своему скромному опыту знал, что судьи станут «защищать» маленьких. Лёшка понимал, что его способностей могло хватить на победу только при абсолютно объективном судействе.
Первыми соперниками ему достались подряд все пять малышей.
Свой поединок он начал с прямого удара в маску противника, и тот его пропустил.
— Предупреждение за сильный удар, — объявил судья. — Технический укол спортсмену слева.
Лёшка от возмущения даже снял маску и спросил:
— Может, мне его вообще не трогать?
— Это ваши проблемы. Второй технический укол спортсмену слева за пререкания с арбитром.
В этом бою Лёшка сумел нанести шесть точных ударов и один укол и проиграл со счетом 5:3. Во втором и третьем поединках он пытался быть осторожным и не наносить сильных ударов, но от его «поглаживаний» даже электрофиксация не срабатывала. Четвёртый соперник оказался неожиданно опытным. Ему Лёшка проиграл в честной борьбе 4:5.