Началось обсуждение. Взял слово известный профессор. «В своем выступлении, — сказал он, — оратор выразил мысль, которую вот уже много лет вынашивает именно наша кафедра». И обратился к каким-то плакатам, которые привез заранее, и попытался эти плакаты увязать с выступлением предыдущего оратора. За ним взошла на трибуну зам. зав. облздравотделом. Она оспорила утверждение профессора: «Докладчик имел в виду совсем не это, а то, о чем мы говорили недавно на очередном совете, здесь, в этих стенах». Когда и третий выступающий попытался примазаться, я сказал: «Шеф, они разбазаривают ваше наследие. Но Вы еще живы. Скажите им, что Вы на самом деле имели в виду». Он улыбнулся совсем по-мальчишески и произнес: «Пусть сами разбираются».
Итак, мой шеф не сделал революцию в здравоохранении, квалификация в стационарах не выросла резко, участковые врачи не стали family doctors. Но сам он стал плотиной и барьером на пути внешнего безумия, стал нашей последней линией обороны.
Кроме него я знал еще нескольких человек, которые пытались или пытаются реформировать здравоохранение на местах. Собственно, каждый новый заведующий здравотделом, каждый главный врач больницы, едва заняв кресло, с этого и начинает. И даже опытные клиницисты, получив эту роль, увлекаются игрой. На этой роковой волне отобрали у нас ставку наркотизатора, передали ее в соседнюю больницу для централизованной анестезиологической службы. «Ваше дело маленькое, — сказали нам. — Нужно вам оперировать — позвоните в центральную службу и вам дадут наркоз». Вообще централизация, укрупнение выглядят сначала очень заманчиво. Взять хотя бы ту же анестезиологию. Собираются воедино несколько ставок, значит, берут несколько специалистов. Они взаимозаменяемы на случай болезни или отпуска. У них есть руководитель — самый опытный, у которого они учатся. Для них приобретается сложная аппаратура. Соединившись вместе, они кооперируют свои знания и силы. Вместо разрозненных специалистов рождается мощная служба. Так, по-видимому, рассуждают они, когда формируют централизованную анестезиологию, этим же вдохновляются, когда делают общий гараж.
Централизация наркозной службы обернулась нам горем. Мы туда, конечно, звонили, но они не приходили. В среднем они являлись быстрее, чем, например, водопроводчики или слесари. Но ведь и хирургия — не сантехника. Известный наш сатирик Райкин как раз эту тему и обыгрывает. Строитель или водопроводчик лежит у него на операционном столе и мыслит своими категориями — вот мне разрезали живот, а ниток не хватило, не завезли; хирурги делают перекур, а я лежу с разрезанным животом, ожидаю. У Райкина это смешно. А если больной действительно уже на столе, а наркотизатор из какой-то отчужденной центральной службы не идет?
Очень скоро централизованная анестезиологическая служба куда-то разбежалась. Мы потеряли ставку, которая безнадежно прилипла в соседней больнице. Эта рваная рана в штатном расписании заживала трудно и больно. Собственную анестезиологию все же удалось воссоздать. И мы не пропали в доме своем. А городская централизованная межбольничная анестезиологическая служба — это сложная детерминированная система. Но сложные системы детерминации не подлежат.
Реформаторство в медицине, как я уже говорил, распространено достаточно широко. Многие стараются что-то сотворить. Иной думает: «Меня только здесь и не хватало, уж я сделаю, я-то вижу суть, я знаю, куда повернуть».
Это слабость не ведомственная, а общечеловеческая. Помню, после войны на базаре сидел пьяный инвалид, перед ним на асфальте лежал шнурок, а в шнурке две петельки. Вы могли поставить на кон любую сумму и сунуть палец в петлю. Если петелька на вашем пальце затягивалась, вы забирали весь банк (инвалид ставил столько же, сколько и вы), но если петелька развязывалась, деньги забирал инвалид. Одна петелька затягивается, другая развязывается, правильно выбирайте петлю, одну из двух, шансы равные — играйте! К тому же инвалид пьяный, от него водкой несет на версту, еле сидит, петельки свои путает небрежно, рассеянно. И если приглядеться… Если присмотреться, то все-все ясно. Ясно, в какую петлю надо палец совать, чтобы точно, значит, без проигрыша. Деревенская дотошная тетка продала корову. Денег — полная машина, а сама хитрющая, дотошная. Посмотрела на игру, глянула, присмотрелась и вдруг — сваркой глаза осветились: Поняла!!! Мать моя родная! Да деньги же — вот они, на земле лежат, да он же пьяный, дурак. Да момент какой! Губу закусила и ринулась. Ай, не беги, тетка, не твоего это ума дело, здесь тебе не деревня. Куда там! Теперь уже не остановишь. Поняла я!!! — ревет, нутро с кипяточком. «Вижу, понимаю, уж я знаю!!!…» Потом будет выть и проситься, да не вернешь.
Некоторые реформаторы напоминают мне эту тетку или лермонтовского Грушницкого, который, зажмурившись, бросался в сабельную атаку. Только и слышно со всех сторон: «Давайте переделывать. Будем укрупнять. Разукрупним. Соединим. Разъединим». А зачем? Толком не объяснит, но в глазах сварка: уж я-то знаю, мне ведомо!
В своей служебной биографии я тоже не избежал реформаторства. Поначалу все шло хорошо. Будучи ординатором онкологического диспансера в пятидесятые годы, я предложил записывать медицинскую документацию на магнитную пленку. Магнитофоны только появились в широкой продаже, внешне они напоминали радиоприемники, и многие их таковыми и считали. Я собрал всех врачей в ординаторской и включил магнитофон. Раздался голос: «Я — магнитофон «Днепр-9», прибыл сюда, в онкологический диспансер, чтобы записывать медицинскую документацию. Если вам нужно записать историю болезни, эпикриз или операцию, включите меня в сеть, поставьте на «запись», поднесите микрофон к губам и спокойно диктуйте. Потом придет машинистка и перепечатает наговоренный вами текст. Вы сэкономите (каждый!) два часа в день. Ваши безобразные почерки заменит стандартный шрифт пишущей машинки. Бросайте ручки! Думайте и говорите! Пусть машинистка печатает, пусть врачи лечат!».
Получилось элегантно и шутливо. И возражать не хотелось. Кому возражать — ящику этому, что ли? А ведь не все обрадовались. У одного, например, отличный и четкий почерк, здесь он на голову выше нас. Обидно. Старушка иная мыслит очень медленно, а лента ведь крутится. У кого-то лексикон бедный, у кого-то богаче: перемещение акцентов и ценностей. Не сразу все улеглось, несколько лет понадобилось. В журнал я направил статью «Запись медицинской документации на магнитную пленку», а свирепую свою глав-врачицу взял в соавторы. Так у меня появился попутный союзник внутри диспансера. А когда и статья вышла, сработал фетишизм печатного слова: «Раз напечатано, значит правильно». И дело пошло! Я уверовал в свои силы и задумал новые, на этот раз глобальные проекты. Тут, разумеется, и вышла осечка. Уже в нашем городе я познакомился с математиками, программистами, электронщиками. Мне показали ЭВМ, и все сразу стало ясно. Громадную непроизводительную работу нужно взвалить на плечи этой поразительной машины. Совместно с директором онкологического института мы разработали анкету для выявления больных, страдающих предраковыми и раковыми заболеваниями желудка. К предракам желудка мы, онкологи, относим язву, гастриты, полипы. Жалобы, характерные для всех этих групп больных, мы нанесли на карту. Против каждой жалобы проставила «да» и «нет». Человеку, который получил анкету, остается лишь прочитать соответствующую жалобу и подчеркнуть слово «да», если эта жалоба действительно имеет место, либо в противном случае слово «нет». Дальше — совсем хорошо. Рассылаем десятки тысяч анкет по городу, люди к нам их присылают обратно, уже заполненными. У нас — двоичный код: «да», «нет». Машина по специальной программе быстро анализирует анкеты. А в каждой анкете есть номер. И вот, в заключение, машина выдает нам те номера, которые нас могут интересовать, то есть в море здоровых людей наша умная машина вылавливает больных или даже подозрительных на заболевание. Нам остается теперь только вызвать этих людей и дообследовать их.
Это было давно. Тогда мне казалось, что проблема решена. Вместо громоздких и малоэффективных профилактических осмотров населения — такой простой и остроумный способ само обследования, резкое увеличение эффективности за счет ЭВМ. Осталась еще одна проблема — психологический барьер: как будут реагировать десятки и сотни тысяч людей на одномоментную массовую онкологическую информацию? Не начнется ли паника? Не ринутся ли к нам толпы напуганных психопатов? Ведь это не просто информация, а информация о раке. И не абстрактная, а обращенная лично к человеку, данному субъекту, читающему и заполняющему анкету, под своей фамилией, именем и отчеством, со своим адресом. Срабатывает ключик, о котором говорил мне когда-то священник. А как сработают десятки тысяч ключиков сразу? Об этом никто не сказал. Но именно это и предстояло узнать. Здесь мы и пощупаем психологический барьер.
Осуществить свою идею я решил, однако, при помощи другой, более простой модели. В ее основе — тоже само обследование, но не желудка, а грудной железы у женщин. К приему огромных количеств «желудков» мы были еще не готовы, нужно было выделить специальные рентгеновские кабинеты, врачей-терапевтов, места в стационарах города и т. д. С женской грудью — много проще: посмотрел, пощупал пальцами, вот и вся диагностика. Нужно — прооперировал, не нужно — отпустил. В пограничном случае дал лекарство. Для женщин я подготовил большую иллюстрированную памятку. Здесь при помощи контурных рисунков и кратких к ним пояснений я показал, как женщина должна сама ощупывать свою грудную железу. Стоя перед зеркалом, лежа, сегмент за сегментом. В заключение — короткий энергичный текст с призывом, с нашими адресами и телефонами. Ищите, дескать, и если обрящете, то приходите запросто, безо всяких направлений. А что непонятно — спрашивайте по телефону. Таких памяток мы напечатали в типографии 20 тысяч и разослали по почте вместе с газетами — вслепую: в почтовые ящики. Результат превзошел ожидания. Женщины города хорошо приняли наши памятки. Они искали и находили у себя различные изменения в грудной железе, «шарики», тяжи, выделения из соска. И со всем этим охотно шли к нам, и мы их консультировали без очереди. Некоторым было непривычно и боязно идти в онкологический диспансер без направления, да еще и без очереди. Почему, по какому праву? (Есть такая кухонная категория «права».) Тогда они брали с собой нашу типографскую памятку — уже бумажка в руках. Этот же прием использовал интуитивно Остап Бендер, когда показал должностному лицу трамвайный билет и тот успокоился: бумажка, какая ни есть. В результате мы выловили около десятка случаев рака в начальной стадии (и эти «анкетные» женщины живы по сей день, потому что вовремя!) и свыше 140 женщин с предраковыми состояниями, которые получили соответствующее лечение, и Бог весть, сколько раков здесь предупредили. Психопаты на нас не кидались, никакие толпы нас не осаждали. Психологический барьер оказался плодом нашего воображения. Ну что ж, тем лучше.
Теперь можно с полной уверенностью распространять «желудочные» анкеты. То, что делалось раньше, — мелочи, интересные, остроумные, полезные, но мелочи. А вот сейчас исполнится НЕЧТО. Великий Проект близок к осуществлению! Дело в том, что показатели наши по грудной железе во много раз лучше показателей по желудку. В грудной железе опухоль на поверхности, ее легко заметить, нащупать. Большинство женщин приходят к нам в ранней стадии заболевания, поэтому имеют хорошие шансы на жизнь. Рак желудка в ранней стадии обнаружить трудно. Больные приходят слишком поздно, в запущенном состоянии. Кабы они пришли раньше! Все бьются над этим. А вот я нашел, проблему решил! Я же их, свеженьких, анкетами вытащу, при помощи ЭВМ!
Мы отпечатали в типографии 50 тысяч «желудочных» анкет. Слава Богу, у меня хватило ума тогда не распространять их в городе одномоментно! Разослали сначала небольшую порцию — несколько тысяч. Люди приняли наши анкеты вполне доброжелательно. Многие вернули их нам по почте уже заполненными. Далее мы перевели двоичные коды «да», «нет» на язык машины, проиграли информацию по специальной программе и очень быстро получили около сотни живых людей, которых нужно было дообследовать.
ГДЕ?
Разумеется, по месту жительства, в районных поликлиниках. И вот здесь мы потерпели полное фиаско. Я начал объезд поликлиник и рентгеновских кабинетов. Районные терапевты показали полную не заинтересованность в чем бы то ни было. Но особенно плохо было в рентгеновских кабинетах. Здесь сидели в основном дряхлые старцы, которые никогда не знали рентгенологию, научить их теперь было уже нельзя, а уволить — невозможно. (Почему-то сейчас вспоминаются именно старцы, хотя ведь были и молодые не лучше.) Очень старыми оказались не только рентгенологи, но и аппараты. В дефиците не только знания, но и пленки, реактивы… Болото смыкается. Ни ветерка, ни всплеска.
Что делать? Ясно, что наша массовая, с участием ЭВМ, система не годится. Поликлиники и рентгены не могут это дело поднять, и оно им не нужно. ЭВМ — и районный бедняга-доктор, тонкая симфония математических программ — и окостеневший старец из рентгеновского кабинета. Не вяжется, не стыкуется. Нельзя ставить синхрофазотрон в пещеру.
Уцелела из этого глобального проекта одна маленькая модель: само обследование грудных желез анкетным методом. Тут все просто, даже элементарно. Потому и прижилось. Опыт этот, однако, весьма пригодился в будущем: сложные многофакторные модели обречены. Особенно, если задействованы различные организации, множество людей.
Негативный опыт очень важен, если его правильно осмыслить. Поэтому я, например, рентгеновский кабинет создаю в последнюю очередь. Построю кабинет, завезу оборудование (труд-то какой!), и сразу нужно брать рентгенолога. Никто не позволит, чтобы кабинет простаивал. И в этот храм на моей крови закатится уютно некто, зашторится, затемнится и начнет абракадабру молоть. Рак желудка, рак толстой кишки, рак легкого, опухоли костей — эти диагнозы без рентгена не поставишь. За ошибки, за ложные заключения дурака выгнать нельзя. Нет таких прав. Как говорили в моем детстве пацаны: все шанцы-кольцы — на его стороне. Предполагаемый некто заблокирует рентгеновский кабинет вплоть до своей смерти. Потому я и не тороплюсь завершать строительство рентгеновского кабинета, а ожидаю появления нормального рентгенолога. Жду я его семь лет, столько же и Авраам ждал прекрасную Рахиль согласно библейской легенде. И все эти семь лет рентгеновский аппарат у нас заменял…телетайп, который имел выход на ЭВМ в Москве. Мы передавали телетайпом подробную анкету в институт им. Вишневского АМН СССР, а оттуда шел диагноз. Это было довольно точно, хоть и мучительно.
Но вот исполнились, наконец, сроки и явился нам рентгенолог. Теперь нужно делать срочно кабинет, завозить аппараты. А тот нервничает, ему нужно быстрее, к тому же он псих — злится, капризничает, а временами ему кажется, что никакого кабинета не будет, афера это все. Подозревает, что я его обманываю, взрывается, склоку намечает. А тут еще — у меня инфаркт. Хорошо, что на работе случился, лежу у себя в служебном кабинете. Через несколько дней уже строители у меня, телефон, записки пишу: строим рентгеновский отсек. И не заметил как выздоровел. Вообще, нужно работать во время болезни. Это помогает. Наш рентгенолог присмирел пока, я ведь со смертного одра ему помогаю — чего же нервничать? Кабинет получился на славу. Просторный, из двух служебных комнат, с хорошей вентиляцией, отдельным благоустроенным туалетом (к нему туда из поликлиники наши дамы ходят, а он, когда психует, не пускает их: капризничает), еще специальный для него самого кабинет с письменным столом, диваном и телефоном. Книжный шкаф для манускриптов, вешалка, кондиционер. Потом он будет ждать казенной квартиры и опять начнет беситься, и взрываться, и подозревать. Потом квартиру получит. Потом вновь будет срываться — то на алкоголе, то на психе. Но все реже и реже. А его рентгеновский класс будет возрастать. Я предложу ему объединить в одном лице рентгенологию, клинику и эндоскопию. Он откажется и другим закажет. Затем согласится, сядет на прием в поликлинику, сам себе направит больных на рентген, сам же их досмотрит эндоскопом, сам же возьмет биопсию, если понадобится. А чтобы эндоскоп достать — поедет в Ленинград и там познакомится с кем нужно, и возьмет аппарат прямо на заводе. А потом снова запсихует и откажется опять ехать на ремонт оптики. Но затем все же поедет, сделает ремонт и даже новый японский эндоскоп получит. И так шаг за шагом будет он возвышаться и очищаться, и все узнают, что у нас в городе самый лучший кабинет. И кто из начальства заболеет или из врачей — к нам бегут. А куда же еще?
Скажем, наш гистолог — подпольщик Гурин, известный по документам бухгалтерии как Фридман. Каждый день мысленно его благословляю за то, что ошибок не делает и спокойно мы спим потому. Фраза только короткая, но за нею смыслы великие, и картины, картины: Эрмитаж…