Как у всякого гениального художника, у Кваренги было много завистников. Рассказывают, что когда он построил Арку над Зимней канавкой, то они, пытаясь принизить талант архитектора в глазах императрицы, доказывали, что Арка непрочна и может упасть. Екатерина приказала тщательно проверить расчеты, после чего, как передает легенда, велела устроить в галерее под сводом арки грандиозный пир, дабы завистники были посрамлены и все могли убедиться в прочности конструкции. Зимняя канавка с нависшей над ней великолепной аркой до сих пор является одним из самых романтических уголков Петербурга. Остается добавить, что современные историки единодушно считают автором Арки архитектора Юрия Матвеевича Фельтена, современника Кваренги. Оба они участвовали в создании дворцового комплекса – один строил здание Старого Эрмитажа, другой – Эрмитажного театра. Но поскольку изложенная нами легенда в поздних литературных источниках как будто не встречается, то в ее пересказе нами оставлено имя Джакомо Кваренги.
В 1784–1788 годах по заказу купца Ф. Гротена, владельца участка на берегу Невы, Кваренги строит четырехэтажный жилой дом, выходящий фасадами на Неву и Марсово поле. Дом часто менял хозяев и вероятно поэтому оброс легендами и преданиями. В Петербурге поговаривали, что в доме появились привидения. По комнатам и лестничным переходам бродит будто бы призрак Петра I, который «водит за собой призрачную молодую даму и обвиняет ее в клятвопреступничестве». Очевидцы слышали крепкую петровскую ругань. Правда, кого и за что ругают, разобрать не смогли. В конце концов, этот дом приобрела Екатерина II и подарила фельдмаршалу Салтыкову, под именем которого он и остался в истории петербургского зодчества. Молва считала фельдмаршала человеком настолько скучным, что даже привидениям стало невесело в его доме, и они исчезли.
В начале 1780-х годов на дороге из Петербурга в Петергоф появилась новая дача активнейшей участницы дворцового переворота 1762 года, близкой подруги Екатерины Великой княгини Екатерины Романовны Дашковой или, как ее называли в окружении императрицы, Екатерины Малой. Кто проектировал это здание – неизвестно. Считается, что это был Кваренги, хотя сама Дашкова в своих мемуарах приписала проект себе. Здание в плане имеет необычную форму подковы, в связи с чем сохранилось старинное предание. Рассказывают, что однажды, во время загородной прогулки Екатерины II по Петергофской дороге, одна из лошадей потеряла подкову. Суеверная императрица переглянулась с находившейся в ее карете Дашковой и тут же будто бы приказала выстроить для своей подруги особняк в виде подковы – символа счастья.
Дашкова с увлечением принялась за строительство. До сотни крестьян, принадлежавших ее мужу, четыре дня в неделю должны были работать на сооружении загородной усадьбы. По преданию, княгиня даже своих гостей заставляла помогать при строительстве. Рассказывают, что в угоду княгине «молодые девушки носили кирпичи, а молодые люди мяли глину лопатами». Даже лошадей своих гостей она приказывала выпрягать из экипажей, и пока гости помогали ей по хозяйству или развлекались, использовала лошадей на строительных работах.
О скупости Дашковой в Петербурге ходили легенды. Говорили, что она собирала старые гвардейские эполеты и рассучивала их на золотые нити. После смерти княгини дача одно время принадлежала графине Завадовской. Существует предание, что на этой даче граф Завадовский в припадке умопомешательства заложил в стены или зарыл в землю все свои фамильные бриллианты. Позднее эти драгоценности будто бы были найдены одним купцом и послужили, продолжает легенда, «началом его значительных богатств».
С именем знаменитого Кваренги связан и один из многочисленных легендарных подземных ходов Петербурга. Он будто бы был прорыт одновременно со строительством Манежа Конногвардейского полка. Говорят, он соединял Манеж с Зимним дворцом и позволял прямо из дворца верхом проехать в Манеж.
В 1764 году Екатерина II учреждает Академию художеств. Собственно Академия «трех знатнейших художеств» была образована еще в 1757 году, но теперь она преобразовывается в Императорскую Академию художеств. Ее бессменным президентом на протяжении всего царствования Екатерины II был Иван Иванович Бецкой, а первым директором – архитектор Александр Филиппович Кокоринов. В том же 1764 году по его, совместному с Валлен-Деламотом проекту, на Васильевском острове, на набережной Невы возводится специальное здание Академии. Одно из условий проекта Екатерина будто бы оговорила сама. Она приказала так построить здание, чтоб в середине его был круглый двор. Удивленный таким приказанием граф Безбородко якобы спросил у нее, зачем Академии художеств нужен круглый двор, на что Екатерина ответила: «Для того, чтобы все дети, которые тут учиться будут, имели бы перед собой величину купола собора святого Петра в Риме и в своих будущих архитектурных проектах постоянно с ним соотносились».
О Кокоринове сохранилось предание, будто этот талантливый архитектор, издерганный, больной и затравленный, повесился на чердаке Академии. Старинное Смоленское кладбище среди прочих таинственных легенд и преданий хранит легенду о том, что он погребен именно здесь, хотя есть документальное свидетельство, что Кокоринов скончался от «водяной болезни», был исповедан в Симеоновской церкви и погребен на старейшем в Петербурге Сампсониевском кладбище на Выборгской стороне.
Однако легенда о самоубийстве первого ректора Академии художеств бытует и в наши дни. По вечерам, когда смолкают привычные дневные звуки и сумерки заполняют узкие коридоры Академии, нет-нет да раздаются редкие и непонятные шумы. Запоздавшие обитатели академических помещений в такие мгновения смолкают и обращают понимающие взоры к потолку. Это, утверждают они, тень легендарного архитектора бродит по чердакам и лестничным переходам.
Близкая по драматизму судьба постигла и другого архитектора екатерининского времени А. Ф. Виста. В Петербурге Вист известен в основном строительством двух сооружений – Андреевского собора на Васильевском острове и Ботного домика в Петропавловской крепости. Вист слыл неудачником. Колокольня Андреевского собора, согласно легендам, обвалилась едва ли не сразу после освящения собора, и ее пришлось перестраивать. Чтобы как-то поддержать авторитет зодчего, ему поручили возвести павильон для хранения мемориального ботика Петра I – так называемый Ботный домик. Но и тут зодчего постигла досадная неудача. В результате оплошности, которую молва приписала Висту, двери Домика оказались настолько узкими, что для проноса ботика пришлось разобрать стены павильона. Говорят, после этой очередной неудачи зодчего навсегда выслали из России.
Одним из архитекторов екатерининского времени, в творчестве которых наиболее ярко отразился переход от барокко к классицизму, был итальянец Антонио Ринальди, ставший придворным архитектором еще в Ораниенбауме при «малом дворе» наследника престола Петра Федоровича и его жены Екатерины. Он построил Дворец Петра III и Павильон Катальной горки в Ораниенбауме, Дворец в Гатчине, верстовые столбы на двух главных загородных дорогах – в Царское Село и Петергоф, пеньковые склады на Тучковом буяне и многое другое. Одним из самых известных его произведений является Мраморный дворец, или Дом благодарности, который Екатерина II построила для одного из своих фаворитов – Григория Орлова в благодарность за участие в «революции» 1762 года. И хотя Орлов в предназначенном для него дворце ни одного дня не жил, в городском фольклоре он остался романтическим героем, в покои которого тайно являлась высокородная любовница, для чего якобы в Мраморном дворце со стороны Мраморного переулка по приказу Екатерины была сделана специальная потайная дверь.
В вестибюле Мраморного дворца, над главной лестницей, находится барельефный портрет Антонио Ринальди, о котором мы уже вскользь упоминали. По преданию, портрет выполнен одним из самых замечательных скульпторов того времени Ф. И. Шубиным, который работал вместе с Ринальди над созданием дворца.
Одновременно с Академией художеств Екатерина II основывает Эрмитаж – крупнейшее в России собрание художественных ценностей. Открытие его было приурочено к прибытию в Петербург первой партии картин берлинского купца Гоцковского, приобретенных В. С. Долгоруким по заданию императрицы. И хотя создание художественной коллекции имело ярко выраженную политическую цель – доказать миру, что могущественная Россия способна ослепить блеском своей цивилизации любое европейское государство, в фольклоре факт создания Эрмитажа свелся к бытовому, чуть ли не к обиходному, случайному происшествию. Согласно легенде, однажды, прогуливаясь по Зимнему дворцу, молодая императрица наткнулась в полутемной кладовке на большую картину «Снятие со креста». После смерти Елизаветы Петровны картину будто бы перенесли сюда из ее комнат. Екатерина надолго остановилась, любуясь полотном, а когда оторвалась от него, твердо решила создать у себя во дворце картинную галерею.
При Екатерине в Эрмитаже была основана и знаменитая, так называемая Русская, библиотека. Эта трудолюбивая немка на русском троне, по свидетельству современников, ненавидела всякую праздность и, говорят, любила, чтобы придворные во время дежурства при дворе занимались каким-либо полезным делом. Павел Свиньин рассказывает, как однажды придворный лакей так углубился в книгу, что даже не заметил императрицу, когда та остановилась возле него. Императрица, прочитав название (а это был Велизарий Мармонтелев), спросила лакея, понимает ли он прочитанное. Из ответа молодого человека государыня поняла, что чтение не только «избавляет служителей от вредной праздности и скуки, но и послужит к их пользе и образованию». В то же время императрица с удивлением узнала о трудностях, с какими достают они книги на родном языке. Это, повествует легенда, и послужило причиной основания Русской библиотеки.
Ко времени Екатерины II, «царствующего Мецената», «просвещенного монарха», как ее называли в Европе, относится забавная легенда о Первом кадетском корпусе, что размещался в Меншиковском дворце. В то время начальником корпуса был граф Федор Евстафьевич Ангальт, который приказал в назидание кадетам, а отчасти и всем прохожим покрыть наружные стены здания различными «изображениями из натуральной истории», а заодно геометрическими, арифметическими и алгебраическими задачами и шарадами на французском и русском языках. В Петербурге этот разрисованный фасад называли «говорящей стеной». На ней были изображены «все народы земного шара» в национальных одеждах. Среди европейских народов один был изображен в виде голого человека с куском сукна в руках. На вопрос Ангальта, что это значит, остряк-живописец ответил: «Это я изобразил француза. У них мода меняется ежедневно, и я не знаю, какого покроя носят французы свое платье в настоящее время».
Одна из красивейших петербургских легенд, то ли рожденная на берегах Темзы и завезенная британскими негоциантами в устье Невы, то ли возникшая в одном из петербургских салонов, подхваченная тысячеустым Петербургом и распространившаяся по миру, рассказывает о некоем сказочно богатом англичанине, который, наслышавшись на склоне лет о волшебной красоте Северной Пальмиры, вдруг заявил, что ему совершенно необходимо побывать в России и увидеть ограду Летнего сада. В прекрасную пору белых ночей его яхта вошла в Неву и бросила якорь напротив Летнего сада. Изумленный и очарованный фантастической красотой северного шедевра, престарелый британец отказался сойти на берег, заявив, что в этом нет никакого смысла, так как ничего более прекрасного он уже увидеть нигде и никогда не сможет. На глазах удивленных петербуржцев яхта снялась с якоря и взяла курс на Англию.
Между прочим позднее петербургская молва считала этим чудаком английского писателя шотландца Р. Л. Стивенсона, который якобы встречался на набережной Невы у решетки Летнего сада с русским писателем И. А. Гончаровым, хотя ни тот, ни другой в описываемое нами время, когда легенда о чудаке-англичанине, кажется, уже бытовала, еще не родился.
Наряду с поэтическим вариантом легенды об очарованном англичанине существовал и другой, прагматический ее вариант. Будто бы английские знатоки литейного дела съезжались на невские берега специально посмотреть на решетку, поражавшую «своей колоссальностью и отчетливой работой».
К сожалению, не осталось письменных свидетельств о том, кто был автором знаменитой ограды. В разное время ее сооружение приписывали и Ринальди, и Баженову, и Валлен-Деламоту. Большинство современных исследователей считают творцом ограды Юрия Фельтена в соавторстве с Петром Егоровым. Отношение к ней у петербуржцев сложилось однажды и навсегда. Уже современники, по выражению В. Я. Курбатова, смотрели на нее как на очередное чудо света. И действительно, ритм чередующихся чугунных копий с изящным радиусным завершением вызывает смутное, словно во сне, необъяснимое ощущение чуда, ради которого стоит хоть раз побывать в Петербурге.
С именем Юрия Матвеевича Фельтена связано создание прославленных невских набережных. Ему принадлежит как идея, так и практическое исполнение целого ряда звеньев гранитной оправы Невы, в которую входили мосты, пристани, спуски, съезды, сходы, причальные стенки, художественные ограды, предмостные площади и многое другое, что в конечном счете, обретя свой законченный вид к середине 1790-х годов, приводило в неподдельное восхищение как петербуржцев, так и гостей города.
На фоне этого торжественного великолепия левого берега Невы резким диссонансом выглядели непритязательные кирпичные стены Петропавловской крепости на противоположном берегу. По преданию, Екатерина II однажды выглянула в окно, «возмутилась их простецким видом» и тут же распорядилась об облицовке крепостных стен гранитом. Будто бы именно поэтому со стороны, обращенной к Зимнему дворцу, крепость выложена гранитными плитами, а все, что не видно из дворцовых покоев просвещенной императрицы, так и осталось красно-малиновым, кирпичным.
Впрочем, побудить императрицу придать русской Бастилии, как называли Петропавловскую крепость иностранцы, более импозантный и презентабельный вид могли и другие причины. Ходили слухи, что в крепости, чуть ли не под Невой, были устроены секретные казематы. Всякий намек о их существовании был глубоко оскорбителен для просвещенной императрицы. Ничто не должно было вызывать подозрение.
Такой же капризный взгляд из Зимнего дворца, говорят, принудил императрицу спешно окончить строительство Князь-Владимирского собора на Петербургской стороне. Храм начали строить еще при Анне Иоанновне по проекту Антонио Ринальди, причем, согласно преданию, императрица собиралась посвятить ее святому Иоанну Предтече – в память своего отца царя Иоанна и в честь своего наследника Иоанна Антоновича. Смерть императрицы приостановила строительство собора, а случившийся через некоторое время пожар не оставил будто бы и надежды на продолжение работ. И только в конце 1770-х годов, увидев «раскрытые стены соборного здания» и возмутившись их видом, Екатерина, говорят, приказала собор достроить и освятить. Но поскольку теперь уже не могло быть даже намека на Иоанна Антоновича, собор посвятили святому равноапостольному князю Владимиру.
Работы по восстановлению храма производил архитектор Иван Егорович Старов, который жил, как гласит молва, в собственном доме по Симеоновской улице (современный адрес – улица Белинского, 9). Легенда эта считается малодостоверной на том основании, что в кованой решетке этого дома имелись инициалы, принадлежавшие некоему немцу-портному.
В 1785 году в загородном имении князя А. А. Вяземского по проекту архитектора Николая Александровича Львова строится Троицкая церковь, которую по схожести ее с куличом, а пирамидальной колокольни – с пасхой в народе прозвали «Кулич и Пасха». По одной из легенд, идея таких необычных архитектурных форм принадлежала владельцу усадьбы. В то же время в семье архитектора сохранилось предание о том, что, путешествуя по Италии, Николай Львов будто бы пленился совершенством форм и пропорций двух античных памятников – круглого храма Весты и пирамиды Цестия и часто говаривал, «что пока жив будет, исполнит мечту свою сочетать оба поразивших его архитектурных образа в одной композиции». Однако на самом деле оригинальные формы цилиндрической ротонды и античной пирамиды не однажды уже использовались зодчим при возведении построек самого различного и неожиданного назначения: от погребов с пирамидальным завершением до церквей, более похожих на парковые затеи, правда, это были отдельно стоящие самостоятельные сооружения. В Троицкой церкви воплотилась, наконец, мечта зодчего объединить их в единой композиции.