Могущество Океании основано на продуцировании псевдоличностей, способных хранить в памяти два противоположных суждения одновременно и воспроизводить их ситуационно, в зависимости от распоряжений. Причём подобное воспроизведение происходит бессознательно, так что в результате не возникает чувства вины и вообще дискомфорта. Жизнь псевдоличности органична. Но лишь постольку, поскольку она является псевдоличностью. Трагедия Оруэлла в его творческом даре, осуществление которого и привело его к смерти.
Он писал об истоках творчества:
«Четыре мотива побуждают к писательству: абсолютный эгоизм, эстетическое вдохновение, истерические импульсы и политическая цель … Большинство людей умеренно эгоистичны. После 30 лет они отказываются от личных амбиций, если не теряют сознание индивидуальности вообще, и живут для других – для детей, например, или просто тянут лямку жизни. Но есть меньшинство одарённых и волевых, которым суждено до конца жить своей жизнью – к ним принадлежат писатели».
Но есть эгоизм двух видов: идущий изнутри или стимулируемый обществом. Или человек уже родился «отрезанным ломтём», или его отрезали. Англия, вообще Запад – это аккуратно нарезанное общество. Русские этого не понимают и постоянно ошибаются. В России нет средних классов и они принимают западную культурность за гениальность, путают свободу юридическую, внешнюю, со свободой внутренней.
Личность Оруэлла насквозь европейская. За счет культуры (формы) индивидуализма европеец выглядит гораздо более "я", чем русский его же уровня. Но и наоборот, русское «я» в своём эгоизме гораздо глубже. Отсюда ошибка, промах русского, относящегося к европейцам слишком наивно, принимающего индивидуалистическую форму за индивидуалистическое содержание, завышающего чужой уровень свободы. Русские гораздо свободнее европейцев. Те живут в тесноте. Один из английских литературоведов сравнил Оруэлла с Чеховым, ибо
«Антон Чехов – человек, который шёл своим путем, плыл против течения и тоже умер от остановки дыхания».
Совсем не так. Чехов писал:
«В Западной Европе люди погибают оттого, что жить тесно и душно, у нас же оттого, что жить просторно».
Русской личности надо позвоночник перебить, чтобы она по России только ползала. Русскому «я» надо чуточку свернуть шею, иначе оно покатится колобком по великой равнине. Если в европейце элемент псевдоличности и курносому дураку делают пластическую операцию, которая превращает его в интеллектуала в шестом поколении, то русскому нос кастетом перешибают. Русский – придурок, псевдобезличность.
«Придёт ли времечко» европейцев по спутникам связи доводить, что у них личностное начало недоразвито. Эту мысль продумать, книжечку написать, так ею так их «заторкать и зарыпать» можно. Они лет 20 отбрыкиваться будут, качество потеряют. Ибо что может быть оскорбительнее для европейца. И ход защиты понятен: «Подобное отношение к Оруэллу прекрасный образчик практики новояза».
Да и сейчас уже сопоставление русского языка с новоязом Океании общее место. И никто не отдаёт себе отчета в том, что это не так. Как раз по-русски новояз невозможен. Так как не важен. Новояз налицо, но всё равно ничего не получается (73). Следовательно, это не новояз. Двоемыслие «1984» это неразличение добра и зла, истины и лжи – искусственно создаваемое, болезненно-извращённое состояние. И мир двоемыслия – зол, ужасен. Для русского двоемыслие – естественное состояние, и мир, естественно двоемыслимый, светел, сладок. По-английски «двоемыслие», а по-русски – «двоечувствование», мыслечувствие. Мысли и чувства, язык и слово – разорваны, связь шатка, язык и мысли «не важны». Любая русская мысль в результате – мыслепреступление. Русская мысль сама по себе преступна. Но и рудиментарна, слаба. Пустяк, «копоть на иконе». Свобода от слова. Такой свободы Европе и не снилось.
63
Примечание к №51
Гей, ты, хлопчик маненький,
Бери ножик тоненький.
Убьём, убьём жида,
Прискорбного сына…"
Чехов и умер удивительно вовремя. (143) Только-только стал задувать фантастический сквознячок из ХХ-го. Когда началась война с Японией, Чехов сказал:
«Наши побьют японцев. Дядя Саша вернётся полковником, а дядя Карл (дядья жены – О.) с новым орденом».
И всё. Никаких сказок Порт-Артура и Цусимы, не говоря о 9-м января. Но вот скоро в бреду предсмертной агонии (июль 1904) Чехов что-то невнятно бормочет о японских матросах. Похороны его, как известно, вылились уже в полную декадентщину: труп привезли в вагоне из-под устриц, о которых на заре своей литературной деятельности Чехов написал рассказ, исполненный ужаса и омерзения (рассказ так и назывался – «Устрицы»). Начинало задувать.
64
Примечание к №29
Да, я шут, я циркач,
Так что же…
Однажды он с «ребятами» ел на кухне уху под водку. Одну тарелку кто-то не доел, и туда кости бросали и бычки. Потом ребята ушли, а отец на кухне остался и стал есть из этой тарелки. Долго, смачно обсасывая кости, вылавливая ложкой и тщательно пережёвывая разбухшие окурки. Я в ужасе тянул его от стола, а отец спутанно сопротивлялся, невнятно шипел: «Пошшёл отсюда, ничтож-жесство».
66
Примечание к №52
А в русских запад и восток сошлись.
То есть соединилось несоединимое: две ветви в развитии человечества, которые не соединялись со времён античности, раньше даже. Ибо даже дикие, бесписьменные греки, так же, как и древние германцы, уже удивительно отличаются от восточных народов. И вообще «произошли от другой обезьяны».
И вот, значит, русские… Это все равно что скрестили таксу и борзую, бульдога и болонку, пуделя и овчарку. И получилось чудище какое-то. Передние ноги от борзой, задние от таксы, болонка с мёртвой хваткой и добродушный пудель с металлическим лаем и чутьём на человечинку.
Вообще новую породу создать очень трудно. Экстравагантные скрещивания порождают или посредственность, ерунду-дворняжку, или ослабленный вариант одной из исходных пород. Часто же просто нежизнеспособную генерацию. Сколько в истории таких народов было. И только одни русские выжили, и выжили как нечто оригинальное, самобытное, соединяющее несоединимое. Какая огромная жизнестойкость и способность к гармонизации. Но и что-то тяжёлое, жуткое, неправильное, «так не бывает» получилось.
Я думаю, причины успешной гибридизации вот в чём. Во-первых, огромная равнинная территория, первоначально пустынная, но относительно благоприятная для заселения и даже выманивающая из населённой Европы и Азии. Эта пустота и обширность способствовала прорастанию и осуществлению этнического материала. Первичное славянское население стало быстро осуществляться, но не давя и подминая другие этносы, а позволяя им расти в своём лесу и постепенно гибридизироваться, выравниваться. Первичное гомеопатическое скрещивание с половцами, кипчаками, финно-уграми выработало у коренной арийско-христианской основы сильную адаптационную способность, дало противоядие. В результате монгольская орда не смогла ни поглотить, ни переродить русскую народность, а наоборот, была сама в значительной степени ассимилирована. При этой ассимиляции произошло не понижение, как ошибочно полагали славянофилы (что, кстати, смешно в свете полуазиатского происхождения Киреевских и Аксаковых), а, наоборот, усложнение и фиксация русской расы. С другой стороны, в Россию проникал с самого начала скандинавский и византийский элемент, а впоследствии – польский и немецкий. Причём это проникновение тоже происходило постепенно, поэтапно. В крайней длительности и постепенности скрещивания, видимо, и таится секрет относительного успеха. Плюс масштаб. Многослойное, сложное и последовательное вливание в древнеславянскую кровь западных и восточных компонентов, причём в грандиозных масштабах, и создало столь странную великорусскую народность. Чуть-чуть в сторону, чуть-чуть раньше или позже – и ничего бы не получилось. Вот украинцы чуть-чуть сдвинуты – и уже не то (70), уже «второй сорт».
67
Примечание к №42
Происходит удивительная вещь: философия, история и политика заменяются литературой.
Литература же сводилась к биографиям якобы реально существующих персонажей. Как это ни парадоксально, но в подобном шизофреническом подходе что-то есть, так как литература и была формой национальной шизофрении.
В сущности, действительно, история русской литературы это история персонажей, кочевавших и дробящихся из одной книги в другую. Всю динамику литературного процесса можно представить как динамику персонажей. Сами писатели включились в процесс и легко превращались в персонажи: Пушкин– Хлестаков, Гоголь-Опискин, Щедрин-Щедродаров, Лермонтов-Солёный. Что же говорить о заимствовании персонажей? У Щедрина все эти молчалины и ноздрёвы. А самозаимствование? У Достоевского все его герои это развитие тем (например, тема героя-эпилептика в четырёх романах).
Туманная дурманность. Все русские писатели коллективно писали одну книгу. И никакого отношения к действительности. Просачивались какие-то обрывки: спутанные факты, одежда, прибаутки. А шло чисто иррациональное, подсознательное порождение. Стометровый череп, наполовину врытый в землю. А внутри многотонный живой, но спящий мозг. И он порождал Антихриста. Реальность залетала в глазницы случайными снежинками, и иногда, из-за микроскопического колебания температуры, связи между нейронами на каком-то квадратном миллиметре коры вытягивались не совсем так. Вот и всё. Связи (непосредственной) с реальностью, с историей – никакой. Онанизм. Не случайно, не из простого эпатажа Розанов обозвал русских литераторов, отрицающих реальную государственную жизнь и живущих тем не менее почти исключительно общественно-политическими вопросами, – онанистами.