Но немцы, игравшие первую скрипку в дуэте союзников, придерживались иной модели развития Украины. Ее идеологом был молодой адмирал Канарис. Он хорошо известен широкой публике по истории Второй мировой войны как руководитель Абвера германской армейской разведки. Но и в Первую мировую был далеко не последней фигурой в рядах немецких спецслужб.
Вот как описывает его роль в гетманском перевороте Николай Ковалевский: «В ті часи прибув до Киева шеф німецької військової розвідки контрадмірал Канаріс. Його роля за кулісами німецької політики була досить значна. Він був властивим конспіратором квітневого перевороту в Україні. Адмірал Канаріс був походженням грек. Його батьки були грецькими поселенцями чи то на Північному Кавказі, чи на Криму. Потім вони виїхали до Німеччини і молодий Канаріс виховувався в німецькій школі. Він мав великі здібності, володів дуже добре російською мовою і спомини з дитинства витворили у нього певний культ до старої царської Росії… Він був прихильником реставрації монархії Романових. Створення самостійної української держави він уважав тимчасовим явищем, з яким треба було миритись до деякого часу, поки большевизм у властивій Росіі не буде зліквідований. Після цього Україна мала б бути прилучена до нововідродженої російської держави в тій чи іншій формі. Ці свої погляди мотивував Канаріс тим, що в інтересах Німеччини є відновлення російської монархії прихильної німцям, — монархії, котра творила б єдиний великий господарчий простір, що доповнював би своїми сирівцями і торговельними можливостями високо розвинену індустрію Німеччини. Поділ Росії на самостійні національні держави був би значною перешкодою для економічної експансії Німеччини в східній Європі».
Мемуары Ковалевского вышли только в 1960 году в австрийском Инсбруке уже после его смерти. А в 1918-м министру земледелия было всего лишь двадцать шесть лет. Он принадлежал к молодой клике, собравшейся вокруг Грушевского и фактически за старого профессора пытавшейся вершить дела в Украине. В нее входили премьер-министр Голубович, военный министр подполковник Жуковский и министр внутренних дел Ткаченко. Ни одному из них не было еще и сорока.
Эта группа амбициозных украинских политиков почувствовала опасность, грозящую их карьере, и решила предпринять предупредительные меры. Весьма наивные, как станет ясно из последующих событий. На роль нового правителя Украины адмирал Канарис и командующий оккупационной армией фельдмаршал Эйхгорн выбрали Павла Скоропадского — в прошлом генерал-адъютанта свиты Николая II и бывшего командующего одним из украинизированных корпусов, уволенного от должности Центральной Радой. Канарис, как уверяет Ковалевский, встретился с ним лично и разработал подробный план переворота в Киеве. Для придания этому акту видимости единодушной поддержки общественности в срочном порядке были созданы две организации — Протофис (эта аббревиатура означала объединение промышленников, торговцев и финансистов) и Союз хлеборобов.
Естественно, скрыть эту подготовку в небольшом городе, каким был Киев начала прошлого века, где все знали друг друга, было сложно. Скоро до молодой компании украинских министров дошли слухи, что непосредственной подготовкой общественности занимается видный киевский банкир Абрам Добрый — член финансовой комиссии Центральной Рады и директор киевского отделения Русского для внешней торговли банка. (Так он официально назывался). Банкир занимал множество общественных должностей, отличался коммуникабельностью и идеально подходил на роль координатора.
В окружении премьер-министра Голубовича родилась веселая идейка: а что, если похитить Доброго, вывезти его из Киева и тем разрушить все планы заговорщиков? За дело взялся лично глава МВД Михаил Ткаченко. Директор политического департамента этого ведомства Гаевский с компанией подчиненных вытащил банкира-конспиратора прямо из постели, арестовал и под охраной нескольких политических агентов отвез в Харьков, где держал в номере обычной гостиницы. От остальных членов кабинета эту акцию до поры до времени держали в тайне. Как пишет Ковалевский: «Я, як і інші члени уряду, нічого не знали про цю подію. Не знав також і голова Центральної Ради Михайло Грушевський. Вночі, коли Добрий був арештований, відбулося власне засідання кабінету під проводом Голубовича. Засідання відбувалося в приватному помешканні Голубовича у великій гарній віллі київського архітектора Воробйова на Липках. На цьому засіданні чомусь не було Ткаченка. Десь коло півночі Ткаченко нарешті з'явився, викликав Голубовича до іншої кімнати і щось йому стурбованим голосом оповідав. Після цього ми довідалися, що сталася ця подія з Добрим».
Но вышло совсем не так, как рассчитывали похитители. Кража Доброго только ускорила события, придав им видимость справедливого наказания зарвавшегося марионеточного режима. 28 апреля, как утверждал Ковалевский, он опоздал на заседание Центральной Рады — министр жил в Святошине и вынужден был долго добираться до работы. На Бибиковском бульваре возле Владимирского собора его якобы узнал какой-то украинский офицер. Остановив автомобиль министра, он взволнованно сказал: «Прошу не їхати до Центральної Ради, бо саме тепер сотня німецьких солдат оточила будинок і частина солдат увійшла до зали засідань, щоб арештувати членів уряду».
У Ковалевского уже была заготовлена конспиративная квартира на Нестеровской улице. Бросившись туда, он связался с командиром сечевых стрельцов полковником Коновальцем и попытался выяснить, что делать дальше. Вечером в казармах сечевиков собралось то, что осталось от Центральной Рады — Грушевский, Порш, Коновалец и Петлюра. Министры-похитители во главе с премьером были арестованы немцами. Сбежать удалось только самому шустрому из них — Ткаченко, который и руководил похищением Доброго.
Но, по-видимому, страсть к воровству была у предводителей Центральной Рады в крови. На секретном заседании в казарме они первым делом начали обсуждать, как бы теперь украсть еще и Скоропадского. «Відділ січових стрільців, — продолжает Ковалевський, — мав дістатися на Липки, опанувати німецьку сторожу і російську старшинську охорону Скоропадського, арештувати його і вивести з Києва на деякий час, позбавивши таким чином німецьке командування кандидата до гетьманської булави».
Но довольно быстро конспираторы поняли, что у них нет никаких шансов удержаться в Киеве даже в случае успеха этой авантюры. Немцы стянули в город три пехотные дивизии. А в распоряжении Рады был только батальон сечевых стрельцов, один полк синежупанной дивизии и два батальона Богдановского полка. К тому же, никто не хотел рисковать своей шкурой в героическом налете на ставку гетмана. Красть претендента на булаву, находившегося под охраной немецких штыков, казалось куда более рискованным предприятием, чем нападение на спящего банкира, которого «охраняла» только его супруга. Решили прекратить борьбу и перейти на нелегальное положение. А напоследок прихватить пять миллионов карбованцев из Госбанка, чтобы было, на что продолжать борьбу.
Эта акция удалась блестяще. Еще за две недели до выступления гетмана деньги были выделены на счет Министерства сельского хозяйства Ковалевского. В день переворота он послал кассира Матюху под охраной всего двух служащих в банк и там без проволочек получил чемодан с наличностью. Для осторожности саквояж с деньгами был тут же отправлен еще на одну конспиративную квартиру на Мариино-Благовещенской улице.
Это были средства на будущее «антигетьманське повстання».
В мемуарах Ковалевского есть одна странная неточность. Вспоминая задним числом всю эту историю, он приурочил арест немцами членов правительства на 11 утра 27 апреля. Но как явствует из киевских газет того времени, например, «Народной воли» (№ от 30 апреля) на самом деле, это событие произошло 28 апреля. И не утром, а во второй половине дня. Газета указала даже точное время — полчетвертого. Ковалевский мог забыть дату, но утро с вечером явно перепутал намеренно.
Как явствует из того же номера «Народной воли», в Раде удалось арестовать только директора департамента внутренних дел Гаевского. Никто из министров-похитителей на заседание не явился! Следовательно, и «опоздание» Ковалевского не было случайностью. Он никуда и не собирался ехать. Скорее всего, все члены правительства, чувствуя, что «рыльце в пушку», просто договорились не являться в этот день на заседание. Их и переловили 28 апреля по одному, начиная с премьера Голубовича. Что же касается Ковалевского, то он дал деру в провинцию и был пойман только летом.
А вот с налетом на Скоропадского авантюристы из Рады прогадали. В роковую для них ночь с 28 на 29 апреля никакие немцы гетмана не охраняли. А сам он с кучкой офицеров занял банк и военное министерство. Схватить Скоропадского можно было, чуть ли не голыми руками. Но у страха глаза велики. Получается, что «бесстрашные» сечевые стрельцы во главе с «героем» Коновальцем просто наложили в штаны.
Махно в гостях у Ленина
В июле 1918 года Нестор Махно находился накануне своей всеевропейской славы и переодетый в форму царского офицера пробирался из Москвы на свою родину в Гуляйполе.
Нестор Махно всегда пользовался популярностью у деятелей искусства. «А у батьки у Махна волосня густая», писал еще в 20-е годы советский поэт Эдуард Багрицкий. Он стал персонажем кино и литературы еще при жизни — героем романа Алексея Толстого «Хождение по мукам», выдержавшим две экранизации и главным «злодеем» в фильме «Александр Пархоменко».
«Батька», давно состригший космы, сидел в эмиграции в Париже, а в СССР шел о нем немой приключенческий фильм «Красные дьяволята» (предшественник «Неуловимых мстителей»), юные герои которого, в отличие от чекистов, с успехом поймали главного анархиста бывшей Российской империи. И даже в последние годы о нем пели группа «Любэ» («Батько Махно смотрит в окно, за окном темным-темно»…) и «лысый и босый» Иван Миколайчук («Нестор Иванович — батько наш!»…). Человек-легенда — лучше не скажешь!
Изумляла анархистская республика в Гуляйполе и немногих очевидцев, оставивших о ней воспоминания. «То, что мы увидели в селе, нас несказанно поразило, — писал в вышедших в 1922 году в Берлине мемуарах некий Н. Герасименко. — Нам казалось, что мы присутствуем при нелепом маскараде. Возле опрятных хат толпились люди. Воистину это была современная Запорожская сечь, и нужна была мощная репинская кисть, чтобы изобразить на полотне эти ярко-красочные, нелепые, дикие фигуры. Большинство из махновцев было одето в белые цветные фуфайки, на ногах болтались необычайной ширины шаровары с красными поясами вокруг талии, концы которых спускались почти до земли. Вооружены все были «до зубов». Помимо шашек и револьверов, у многих за поясами торчали ручные гранаты, а пулеметные ленты, очевидно как щегольство, вились по поясам или висели через плечо. Как бы дополняя полноту картины тут же, у стен, валялись винтовки и кое-где понуро торчали пулеметы».
Фотографии подтверждают достоверность этого «исторического полотна». Правая рука Нестора Махно матрос Федор Щусь на снимках неизменно позирует в невообразимо прекрасном наряде, перед которым меркнет фантазия современных кутюрье — матросскую бескозырку с ленточками, оставшуюся от флотской службы, он носил вместе с гусарским доломаном, расшитым шнурами, щегольскими галифе и парадной кавалерийской саблей образца 1827 года в металлических ножнах. А на шее, вместо кулона, у этого модника болтался кавказский кинжал! Чтобы не испортить все это великолепие, в дождливую погоду Щусь дополнял свой туалет прорезиненным непромокаемым плащом. Простые, имевшие более скромные возможности махновцы, тоже запечатлены на снимках в самых невероятных комбинациях стиля «милитари». Рядом с папахами попадаются персонажи в гвардейских дореволюционных киверах, трофейных австрийских кепи, двуплечном офицерском снаряжении с узорчатыми запорожскими поясами поверх ремней — ни одна революционная армия, что красная, что белая, не могла соперничать с махновцами в дембельской «элегантности».
Тот, кто видел знаменитую махновскую тачанку, поймет, что в переводе на современную терминологию, эти молодцы рассекали по степи на мерседесах. По происхождению, тачанка — экипаж немецких колонистов. В гуляйпольском музее стоит такая — упругие рессоры, изящная откидная подножка, чтобы было удобнее заскакивать вовнутрь, и поворотная передняя ось, позволявшая закладывать лихие виражи. Это не крестьянская телега! Эго почти что феррари!
Но в июле 1918 года ничего этого еще не было. Была гетманская Украина, австро-немецкая оккупация и кайзеровские отряды по деревням. А сам Махно, переодетый в форму царского офицера и еще не отпустивший свою знаменитую «волосню», пробирался из революционной Москвы на родину. По крайней мере, так он утверждал в своих мемуарах, вышедших в Париже. Многие исследователи отрицают достоверность этого маскарада. И напрасно. Оккупационная армия контролировала, прежде всего, железные дороги. Махно ехал домой на поезде. Офицерские погоны и поддельные документы идеально гарантировали его безопасность. Как следует из многочисленных воспоминаний, бывших царских офицеров немцы и австрийцы не только не преследовали, но наоборот поддерживали — те совершенно свободно разгуливали по Киеву и другим городам. Сойти за так называемого «офицера военного времени» (из «простых» — то есть, сыновей зажиточных крестьян) Махно вполне мог. Тем более, что разговаривал он преимущественно по-русски, а «родного» украинского языка, как признавался в воспоминаниях, почти не знал.
Вообще стоит почитать книжку Нестора Махно, чтобы лишний раз убедиться: никакой украинской нации тогда не существовало. Украина для большинства ее жителей была понятием географическим, а не политическим. Посудите сами, Гуляйполе находится на территории земель бывшей Запорожской сечи. И Махно, и его соратники носят типично «украинские» фамилии — Каретник, Марченко, Гавриленко, Куриленко, Виктор Белаш (начальник штаба анархистской армии), Лепетченко, Щусь. Но украинцами они себя не считают. Наоборот, являются злейшими врагами Симона Петлюры! В начале 1919 года, сразу после антигетманского переворота, петлюровцы займут Екатеринославль. А махновцы их тут же выбьют из города! Дважды за гражданскую войну — в том же 1919-м и в конце 1920-го Махно будет поступать на службу к красным. Но на союз с Петлюрой не пойдет никогда!
Ни в одном из советских фильмов, где Махно представлен обычным бандитом, нет разговора Нестора Ивановича с Лениным. Зато в парижских воспоминаниях Махно такой эпизод есть. Оказавшись в июне 1918 года в Москве, он добился через Свердлова аудиенции у вождя российской революции. По его словам, тот набросился на него с вопросами: «Первое: из каких я местностей?.. Затем: как крестьяне этих местностей восприняли лозунг «Вся власть Советам на местах», и как реагировали на действия врагов этого лозунга вообще и Украинской Центральной Рады, в частности? И бунтовались ли крестьяне моих местностей против нашествия контрреволюционных немецких и австрийских армий?».