Правда, немцы осознавали, что такому же обращению могут подвергнуться и пленные из вермахта. В начале 1942 г. в «Вестях из рейха» говорилось: часть немецкой общественности опасается того, что боевые действия могут продлиться и в неподходящий для Германии момент в войну вступят США с их колоссальными ресурсами, а также того, что в варварских условиях России немецким военнопленным придется несладко. Поскольку Советский Союз объявил об отказе от Гаагской конвенции и не присоединился к Женевской конвенции о военнопленных, то немецкая общественность опасалась, что Красная армия не будет придерживаться общепринятых правил ведения войны. Вскоре после начала войны до немцев дошли сведения о расстрелах красноармейцами немецких военнопленных. Так, сообщалось, что 180 раненых немецких солдат на Украине попали в руки красноармейцев, и все были расстреляны. От 90 до 95% немецких солдат, в 1941–1942 гг. попавших в плен в России, были расстреляны
которые имели задачу установить административный контроль над захваченной фронтовыми армейскими частями территорией. «Дулаги» находились в тыловых районах действующей армии, а «шталаги» — в районах, находящихся под юрисдикцией немецкой гражданской администрации. Даже слово «лагерь» приукрашивало эти учреждения, поскольку «дулаги», «шталаги» и «офлаги» бывали порой просто участками земли, обнесенными колючей проволокой.
В соответствии со служебной инструкцией, военнопленные в «дулаге» должны были оставаться там до того момента, пока их количество не достигнет 5000 человек. В той же инструкции говорилось, что задачей руководства «дулага» является разделить обитателей лагеря по расам и национальностям и составить список пленных. С военнопленными рекомендовалось обращаться строго, но справедливо — в рамках международных соглашений о военнопленных от 1927 г. Указывалось также, что мелкие придирки к военнопленным не соответствуют понятиям о чести немецкого солдата. Однако, вопреки инструкции, число пленных в «дулагах» всегда превышало норму, и руководство всеми правдами и неправдами стремилось избавиться от военнопленных и переправить их дальше. При огромной текучке отношения между охраной «дулагов» и пленными были неличностными; проявлять гуманность по отношению к военнопленным и при желании было бы нелегко, не говоря уже об отсутствии желания
{545}
. Волны военнопленных катились по лагерям до осени 1941 г., а потом все лето 1942 г… Инструкция позволяла подолгу задерживать некоторые категории военнопленных в «дулагах» для их санитарного или иного обустройства. Поскольку между Германией и СССР не было договора о правилах обращения с военнопленными, то нацистское руководство приняло решение о привлечении военнопленных к работам.
Обычно в исторической литературе не обращали особенного внимания на существование специальных эсэсовских лагерей для советских военнопленных. Между тем комендант Освенцима Хесс еще в марте 1941 г. получил приказ Гиммлера подготовиться к размещению 100 тысяч человек — ясно, что речь шла именно о советских военнопленных. Этих людей эсэсовцы хотели задействовать в качестве рабочих на заводах по производству искусственного каучука; это и было сделано после начала реализации плана «Барбаросса»
{546}
. Правда, первоначально речь шла о небольших партиях военнопленных.
В августе 1941 г. по вопросу пропитания пленных (вместо импровизаций тыловых подразделений вермахта) пришло официальное распоряжение: ограничить ежедневный рацион работающих военнопленных 2100 калориями, а неработающих — 2040 калориями. Эти нормы, однако, существовали только на бумаге. Такое положение противоречило международному праву: в соответствии со статьей 11 Женевских соглашений о военнопленных, нормы их питания должны были соответствовать нормам питания армейского резерва; в статье 82 уточнялось, что норма должна соблюдаться даже в том случае, если военнопленные принадлежат стране, не подписывавшей соглашений о военнопленных. Немецкое военное руководство игнорировало эти пункты соглашений. 16 сентября 1941 г. Геринг заявил: «При продовольственном снабжении большевистских военнопленных, в отличие от военнопленных западных стран, мы не привязаны ни к каким обязательствам и соглашениям. Их снабжение зависит только от того, как они смогут работать»
{547}
. Таким образом, было ясно, что всех остальных, неработающих военнопленных, планировалось уморить голодом. Это подтверждается и тем, что Геринг требовал сократить рационы советских военнопленных для поддержания стандартов питания гражданского населения в Германии. К тому же Геринг, слывший большим гурманом, цинично высказался об определении пищевой ценности мяса лошадей и собак для пропитания советских военнопленных. Чуть позже генерал-квартирмейстер вермахта (начальник тыла) Эдуард Вагнер распорядился сократить рационы для неработающих военнопленных до 500 калорий, что составляло 2/3 минимальной нормы. Это было равносильно смертному приговору, ибо большинство советских солдат попадали в плен до предела истощенными
{548}
.
О подобном отношении к пленным первым делом стало известно армейской разведке. 15 сентября ее руководитель адмирал Канарис писал в служебной записке Кейтелю: «Женевская конвенция о военнопленных не действует между СССР и Германией, поэтому действуют только основные положения общего международного права об обращении с военнопленными. Правила, сложившиеся с XVIII в., гласят, что военный плен не является ни местью, ни наказанием, но только мерой предосторожности, единственная цель которой заключается в том, чтобы воспрепятствовать военнопленным в дальнейшем участвовать в боевых действиях. Это положение развилось в связи с господствующим во всех армиях убеждением, что недопустимо убивать и калечить беззащитных. Кроме того, каждый военачальник заинтересован в том, что его собственные солдаты в случае пленения будут защищены от плохого обращения»
{549}
. Кейтель отвечал, что такова объективная обстановка на Восточном фронте, и ничего сделать нельзя.
Чтобы выяснить, так ли это было, следует обратиться к фактам.
Всевозможные нарушения правил и инструкций по обращению с военнопленными проявлялись во всем. Поскольку «дулаг» должен был оставаться мобильным, его ограждение состояло из двойного забора с «колючкой» высотой в 2,5 м и с контрольной полосой шириной в 3 м. Согласно армейскому предписанию, организация «дулага» состояла из двух составляющих — собственно караула и внутренней лагерной администрации численностью до 100 человек. Согласно инструкции, караул назначался из расчета: 1 солдат на 10 военнопленных, то есть стандартный «дулаг» должны были охранять два стрелковых батальона вермахта. Почти никогда эти нормы не соблюдались: «дулаг» 131 (18 139 военнопленных) в сентябре 1941 г. охраняло 92 немецких солдата, «дулаг» 220 (8500 военнопленных) — 30 солдат
{550}
.
9 октября 1941 г. Гальдер отметил в дневнике, что после боев под Киевом для охраны и транспортировки 20 тысяч пленных требуется дивизия. Только в результате краха советского южного фланга в плен попало 665 тысяч солдат. Откуда было взять дивизию для их охраны и транспортировки, если на Восточном фронте в тот момент воевали 152 немецкие дивизии при полном отсутствии резервов? На одном-единственном участке фронта в плен попало столько же солдат, сколько их было в «великой армии» Наполеона. К концу 1941 г. число советских военнопленных превышало численность вермахта на Восточном фронте
{551}
. Во второй половине 1941 г. на Востоке был 81 лагерь военнопленных: 22 армейских сборных лагеря
{552}
. Вследствие нехватки караульных сил, оккупанты использовали для охраны лагерей самих военнопленных (украинцев или кавказцев), но, несмотря на это, охрана оставалась крайне слабой. Командный состав персонала лагерей формировали из офицеров — ветеранов Первой мировой войны.
Какова же была логика поведения ветеранов в качестве ответственных офицеров в этих лагерях?
Одним из таких офицеров был майор Иоханнес Гутшмидт, который с 1940 по 1944 гг. побывал комендантом лагерей всех типов. В 1941 г. ему было 65 лет, он был монархистом и не разделял нацистских расовых воззрений. По его дневникам интересно проследить, как изменялось положение в лагерях советских военнопленных. Гутшмидт писал, что проходящие мимо его «дулага» части вермахта добровольно предлагали ему помощь в организации охраны огромных масс военнопленных. В лагере Гутшмидт восхищался пением украинцев и танцами цыган, но при этом упомянул, что цыган полевая жандармерия вскоре вывезла и расстреляла
{553}
.
В октябре, с началом большого наступления вермахта, новая волна военнопленных захлестнула лагеря: 17 октября 1941 г. в «дулаге» Гутшмидта было 26 тысяч пленных (вместо 5000 по инструкции). К тому же начались холода — топить в своей спальне Гутшмидт приказал уже 3 сентября, а 2 октября он заметил первый иней. Самой большой проблемой был, однако, не холод, а нехватка продовольствия для военнопленных. К 16 октября в «дулаге» Гутшмидта положение стало нестерпимым. Приходилось выпрашивать продовольствие у проходящих частей, которые сами испытывали трудности, толкавшие военных на преступления. Многих немецких командиров приводили в отчаяние масштабы грабежей, учиняемых солдатами. Мало кто покупал продукты у местного населения, — большинство предпочитало их отбирать. «Солдаты опустошают огороды и вообще берут все, что под руку попадется, — писал в дневнике летом 1942 г. офицер 384-й дивизии во время наступления на Сталинград. — Забирают даже домашнюю утварь — стулья, горшки, кастрюли. Это просто скандал! Против этого выпускаются суровые приказы, но едва ли обычный солдат станет слишком себя сдерживать. Часто его заставляет так поступать элементарное чувство голода»
{554}
.
Если в относительно благоприятных условиях наступления (летом 1941 или 1942 гг.) голодали солдаты вермахта, то что уж говорить о пленных… 17 октября прибыла новая большая партия военнопленных, и началось самое страшное… Не вдаваясь в причины недостаточных поставок продовольствия, Гутшмидт писал, что 25 октября в его «дулаге» были отмечены первые случаи каннибализма. Когда 17 ноября «дулаг» Гутшмидта инспектировало начальство, пленные хором просили хлеба… 26 ноября Гутшмидт записал в дневнике, что от голода ежедневно погибает 1% обитателей лагеря. В декабре этот показатель поднялся до 2,5%. К голоду и суровой зиме вскоре добавились эпидемии тифа и дизентерии. Санитарные условия были отвратительные, хотя инструкции указывали, что пленным необходимо предоставлять питание, медицинскую помощь, кров (палатки) и одежду, а если им добровольно придется работать, то и справедливую оплату труда: на Восточном фронте исполнение этих предписаний было нереально. В июле 1941 г. ОКВ приказало оснастить «дулаги» лазаретами, дабы не отягчать Германию раненными военнопленными
{555}
. Но этот приказ также остался на бумаге, а лазареты — в воображении армейских бюрократов.
Гутшмидт пишет о том, что сначала казалось, что продуктов для пленных красноармейцев будет достаточно, поскольку советское командование в начале войны не успевало вывозить или уничтожать продовольственные запасы. Однако, уже 6 августа квартирмейстер 2-й армии, на участке которой находился «дулаг» Гутшмидта, отмечал, что сколь-либо существенных припасов Советы не оставляют нигде — они их планомерно уничтожают или вывозят. Только 6 августа ОКХ приказал организовывать питание военнопленных, но и после этого никаких особых перемен не произошло. Гутшмидт пишет, что очень многое в вопросах пропитания военнопленных зависело лично от него: сумеет он отыскать продукты или нет. Заместитель Гутшмидта вспоминал, что ему самому приходилось выпрашивать продовольствие для пленных у проходящих мимо воинских частей, командиры которых резонно отвечали, что их больше интересуют собственные солдаты на фронте, нежели пленные в тылу
{556}
. Поначалу командиры немецких частей старались придерживаться прежних стандартов питания, равных в вермахте для всех. Так, у немцев солдатская норма хлеба составляла 400 г, а в РККА на фронте — 1 кг, но жировая и белковая норма в вермахте была значительно выше
{557}
. Некоторые немецкие офицеры (например, командующий LII-м армейским корпусом генерал Клаус Вайзенберг) в своих дивизиях регулярно ревизовали полевые кухни и требовали строгого соблюдения норм. Вайзенберг даже требовал, чтобы мясо в котлах не разваривали, и при приеме пищи каждый солдат мог съесть цельный кусок мяса — это якобы было психологически важно
{558}
. Один из советских солдат, побывавших в немецком плену, вспоминал, что немецкие солдаты на фронте очень много ели: «я уверен, что наш солдат не стал бы возиться с поиском, ловлей, ощипыванием и приготовлением кур. А вот по части выпивки мы проигрывали». Он писал, что немецкие танкисты пили только чай и не пытались раздобыть спиртного, что обычно сразу делали красноармейцы
{559}
.