В большинстве зоопарков можно увидеть небольшое животное, которое называется енот. Он размером с небольшую собаку, покрыт серой шерстью, у него большой пушистый с оттенком черного хвост и черная отметина на морде, из-за которой он выглядит так, как-будто носит маску. Эти животные происходят из Северной Америки, они ведут ночной образ жизни, выходя на охоту только по ночам, чтобы добыть себе пропитание, состоящее из фруктов, птичьих яиц, птенцов, лягушек, мышей и, практически, всего того съедобного, что могут найти.
Так вот, интересно то, что у енотов есть необычная привычка, которая проявляется, когда они находят пищу. Если вы понаблюдаете за ними во время кормления в зоопарке, то увидите, что они подбирают кусок мяса или плод и ковыляют потом к бассейну или миске с водой. Там они садятся на корточки и, окуная кусок пищи в воду, принимаются тщательно его полоскать. Никто не знает, почему они это делают, но ни один енот и не подумает съесть пищу, не ополоснув ее.
На воле они могут отправиться на охоту за лягушками в каком-нибудь ручье, и когда лягушка будет поймана, тщательно полоскать ее в той же воде. Очень забавно наблюдать за группой енотов, которые торжественно сидят вокруг бассейна, макая пищу в воду и тщательно оттирая ее перед тем, как съесть, потому что они напоминают множество пожилых тучных хозяев, собравшихся вокруг большой лохани на постирушки!
Подмечать, каким образом различные существа приспособились решать проблемы питания, всегда интересно. Слон, например, подбирает свой завтрак и отправляет его в рот носом. Хобот слона — это удивительно сильный и, в то же время, чувствительный инструмент, при помощи которого он способен одинаково легко поднять ствол дерева или маленькую монетку. Меньший родственник слона — тапир, один вид которого встречается в Южной Америке, а второй — в Азии. Хобот у тапиров не длинный, как у слонов, а короткий, похожий скорее на обрубок. Тапиры ничего не могут им поднять, но пользуются им больше как захватом, обхватывая пучки листьев и запихивая себе в рот.
У жирафа, конечно, нет хобота, но зато есть очень длинный синий язык, которым он пользуется точно так же, как слон хоботом. В ходе эволюции у жирафа развилась длинная шея, позволяющая ему питаться листьями и побегами с верхушек деревьев, и когда его голова находится среди веток вверху, он высовывает свой длинный язык, закручивает его вокруг пучка сочных листьев и запихивает листья себе в рот.
Понаблюдайте за жирафом после того, как он наберет полный рот еды. Он жует ее тщательно и долго, так что вы должны набраться терпения. Но потом, решив, что корм пережеван как следует, он проглотит его, и вы сможете увидеть, как комок пищи, выпирая из-под кожи, путешествует по его шее, словно лифт, спускающийся по небоскребу!
Необычным способом пользуется своим языком во время еды и другое существо — хамелеон. У этой ящерицы в самом деле удивительный язык длиной восемь дюймов. Он длинный и тонкий, кроме самого кончика, где он утолщается, наподобие поплавка. Весь язык очень липкий. Когда хамелеон видит насекомое на листе или на ветке, он осторожно продвигается вперед в его направлении, пока не убедится, что находится в пределах дальнобойности своего языка. После этого он слегка приоткрывает пасть, тщательно прицеливается, и затем неожиданно выстреливает язык, как чертика из табакерки; липкий утолщенный конец языка попадает в насекомое, и оно прилипает к нему, как к бумаге от мух, а потом хамелеон быстро прячет язык в пасть вместе с неудачливым насекомым.
В зоопарке у вас есть прекрасная возможность увидеть, как разные птицы приспособились к разным типам корма. — Так, например, у соколов и сов — острые как ножи, изогнутые клювы, которыми они могут рвать свою добычу, а лапы — сильные, с острыми искривленными когтями, чтобы держать пищу. Глаза у сов, конечно, большие и приспособлены для того, чтобы хорошо видеть в темноте, а у соколов глаза зоркие, чтобы замечать добычу даже тогда, когда они парят высоко в небе.
У птиц, которые питаются рыбой и мелкими рачками, клювы совсем другие. Пеликан пользуется своим громадным клювом, как рыбачьей сетью и решетом, потому что птица опускает голову в воду, зачерпывает полный клюв воды и рыбы, а потом дает воде вытечь тонкой струйкой, оставляя рыбу в мешке, чтобы затем ее проглотить. Еще более необычный клюв у фламинго, потому что у него желобчатые края. Фламинго погружает голову в воду, набирает полный клюв мелких рачков и воды, а потом сжимает клюв и вода вытекает через желобки, оставляя рачков внутри.
Одни из самых маленьких и самых красивых птиц в мире — нектарницы и колибри. Они очень похожи друг на друга, со своими крохотными тельцами, одетыми в чудесное переливающееся оперение, с длинными изогнутыми клювами и крошечными лапками, но на самом деле они не связаны никаким родством.
Нектарницы родом из Азии и Африки, а колибри можно встретить только в Северной и Южной Америке. Но вот что интересно: у обеих птиц выработался одинаковый способ питания. Очень большая часть их пищи состоит из нектара лесных цветов, и поэтому у этих птиц развились длинные изогнутые клювы, которые они могут засовывать глубоко в цветок и высасывать из него нектар.
Когда колибри сосут нектар, они парят напротив цветка, напоминая миниатюрные вертолеты, а их крылья работают так быстро, что их очертания расплываются. Когда колибри заканчивает пить нектар из цветка, она может лететь задним ходом!
Ну что ж, в этой книге я постарался немного рассказать вам о том, как ведутся дела в зоопарке, а также о том, что можно там увидеть, если смотреть в оба. Поэтому сейчас разрешите мне дать вам список того, что «нельзя» в зоопарке. Нельзя дразнить животных. Нельзя толкать животное, чтобы разбудить его, когда оно спит. Нельзя кормить животных, если в табличке на клетке сказано, что вы не должны этого делать. Нельзя носиться сломя голову от клетки к клетке, потому что вы не увидите самого интересного, ведь важно быть терпеливыми, наблюдаете ли вы за животным в природе, или в зоопарке. Ведите блокнот, и посмотрите, как много интересного о животных вы можете записать. Тогда, я надеюсь, вам будет в два раза приятней ходить в зоопарк.
Послесловие
Если бы звери, птицы и насекомые могли говорить, то, возможно, одной из первых своих Нобелевских премий они удостоили бы мистера Даррелла.
Литературное приложение к газете «Таймс»
В сегодняшнем мире Джеральд Даррелл — один из наиболее известных и читаемых английских писателей. Утверждая подобное, я ничуть не грешу против истины, а просто констатирую факт. Благодаря книгам Даррелла и телевидению мы искренне считаем, что знаем о нем очень много, но, при ближайшем рассмотрении оказывается, что нам известно невероятно мало. Можно попытаться воссоздать биографию писателя, воспользовавшись его книгами. Можно воспользоваться хронологией, составленной его старшим братом, Лоуренсом:
«1931 год. — Ребенок ненормальный, все карманы набиты улитками!
1935 год. — Ребенок дефективный, таскает скорпионов в спичечных коробках!
1939 год. — Мальчишка сошел с ума — нанялся в зоомагазин!
1945 год. — Малый совсем свихнулся — хочет служить в зоопарке!
1952 год. — Человек спятил с ума — лазит по джунглям, кишащим змеями!
1958 год. — Этот полоумный хочет завести свой зоопарк!
1967 год. — Настоящий маньяк. Пригласите его в гости, и он притащит в дом орла.
1972 год. — Да он просто сумасшедший!»
Но, к сожалению, даже такое насыщенное информацией жизнеописание незначительно расширяет наши представления и о жизни Даррелла, и о его творчестве. Поэтому автор этих строк решился предложить читателям свою собственную версию биографии английского писателя-натуралиста. Этот очерк — всего лишь скромная попытка выразить свое глубокое уважение замечательному человеку. Так как даже самые удачные подражания языку Даррелла оказываются жалкими подобиями оригинала, то очерк не претендует на особые литературные достоинства — за что автор и издатели приносят свои извинения читателям.
* * *
7 января 1925 года в Джамшедпуре (Индия) в семье Сэмюэла Даррелла и Луизы Даррелл (в девичестве Флоуренс) на свет появился четвертый ребенок — сын, Джеральд Малколм. В тогдашней колониальной администрации Сэмюэл Даррелл занимал далеко не последнее место — он был квалифицированным инженером-строителем, ведавшим прокладкой железных дорог, сооружением мостов и тоннелей. Луиза Даррелл до замужества была сестрой милосердия, но после рождения детей целиком посвятила себя заботам о семье. Высокий пост главы семейства обеспечивал немалое (даже по меркам метрополии) жалованье, а несравненно более дешевая жизнь в колонии позволяла вести вполне безбедное существование, единственным недостатком которого были бесконечные переезды с места на место — Бомбей, Дарджилинг, Мадрас, Раджпутана (в Индии), Рангун (в Бирме)…
Как утверждает сам Даррелл, уже в раннем детстве у него возник интерес к живым существам:
«Одно из самых первых воспоминаний относится к тому времени, когда мне было два года. В Индии вместе со своей няней я отправился на прогулку по горной дороге. Весь день шел проливной дождь, и после него земля источала пряный и влажный запах. На повороте дороги моя айя[1] встретила двух знакомых, мужчину и женщину. Помню, что на женщине было дешевое сари кричаще-красного цвета, сверкавшее как орхидея на фоне зелени подлеска, росшего вдоль дороги. Вскоре я потерял интерес к их разговору и направился к канаве неподалеку, где к своему восхищению обнаружил двух огромных слизней цвета хаки, принесенных ливнем. Оставляя за собой следы блестящей слизи, они медленно держали путь вдоль канавы. Помню, что я сидел на корточках и с упоением смотрел, как они скользили по земле, хотя были напрочь лишены конечностей, при помощи которых могли бы передвигаться. Захваченный зрелищем этих существ, я оставался недвижим до тех пор, пока моя айя не пришла взглянуть, что я делаю и не уволокла меня прочь, приговаривая, что мне не подобает смотреть на такую нечисть. А для меня слизни были так же очаровательны и по-своему привлекательны, как и подружка няни в красивом сари»[2].
К тому же времени приблизительно относится еще одно воспоминание:
«Уже в двухлетнем возрасте, когда семья жила в одном из городов Центральной Индии, который мог похвастаться неким подобием зверинца, я заразился своего рода „зооманией“. Дважды в день, когда моя многострадальная айя спрашивала, где мне хочется погулять, я тащил ее к рядам зловонных клеток с облезлыми живыми экспонатами. Любую попытку изменить этот ритуал я встречал яростными воплями, которые слышно было от Бомбея на юге страны до границы Непала на севере. Так что я нисколько не удивился, узнав от матери, что моим первым словом было „zoo“ („зоопарк“)».
В 1928 году скоропостижно скончался Сэмюэл Даррелл, и семья перебралась в Англию, откуда в 1933 году переехала на остров Корфу в Греции. Там, среди залитых солнцем миртовых рощ, виноградников и теплых морских отмелей Джеральд провел несколько безоблачных, по-настоящему счастливых лет, получив, наконец, никем практически не ограниченную возможность общаться с животным миром. Беззаботные дни на Корфу омрачались вереницей уроков под руководством домашних учителей — на редкость причудливых персонажей, чаще всего имевших самые смутные представления о педагогике. Несомненным достоинством этих уроков была их нерегулярность, а единственным исключением среди преподавателей был Теодор Стефанидес[3].
Вряд ли есть надобность пересказывать жизнь Дарреллов на Корфу, лучше лишний раз перечитать «греческую» трилогию писателя — «Моя семья и другие звери», «Птицы, звери и родственники» и «Сад богов», наконец.
Завершая рассказ о детстве Джеральда, необходимо упомянуть в нескольких словах о его любимых книгах, сыгравших большую роль в выборе профессии. В свое время Даррелл выступил в не свойственной ему роли — составил сборник под названием «Мои любимые истории о животных»[4] и стал его редактором. В сборник вошли отрывки из «Книги джунглей» Р. Киплинга, фрагмент из «Моби Дика» Г. Мелвилла, глава из повести «Выдра по имени Тарка» Г. Уильямсона и, разумеется, проза Дж. Корбетта… Несколько позже к этим произведениям добавились труды Гумбольдта, Бэйтса, Уоллеса, Одюбона и, как считает сам Даррелл, огромное значение для для него имело знакомство с трудами Ж.-А. Фабра, Г. Менделя, Ч. Дарвина, Т. Мальтуса и необычной книгой — «Естественная история и обычаи Селборна» — которую в 1788 году написал священник-натуралист Гилберт Уайт.
В 1939 году разразилась мировая война, и Дарреллам пришлось спешно покинуть Корфу, которому грозила оккупация. Сменив солнечный воздух греческого острова на влажный и дымный туман Лондона, Джеральд устроился на некоторое время продавцом в крошечный частный зоомагазин, принадлежавший некоему мистеру Ромили. После войны Даррелл-младший получил место в зоопарке Уипснейд; должность была незавидной, по нашим меркам она соответствовала рабочему по уходу за животными, но в Уипснейде юный натуралист получил весьма основательную профессиональную подготовку и окончательно определился в выборе своего будущего.
Характеризуя этот этап своей жизни, Дж. Даррелл пишет:
«Когда мы вернулись в Англию, я понял: нечего и помышлять о своем зоопарке, пока не приобрел опыта работы с более крупными животными, такими, как львы, буйволы и жирафы, для содержания которых при всем моем энтузиазме ни сад, ни спальня, не говоря уже о моей собственной персоне, не очень-то подходили. И тут мне посчастливилось — меня приняли на работу в зоопарк Уипснейд в Бедфордшире, загородную базу Лондонского зоологического общества. Я числился смотрителем-практикантом — громкое звание; на самом же деле я был мальчиком на побегушках, меня совали в ту секцию, где требовался подручный для черной работы. Такая практика была во многом идеальной: я усвоил хотя бы то, что работа с животными — деле, как правило, тяжелое, грязное и далеко не романтичное; зато я общался с множеством чудесных животных, от эму до слонов». Эти строки нуждаются в некоторых комментариях, так как во многих вариантах биографии Даррелла и, особенно, в предисловиях к его книгам, можно прочесть, что в Уипснейде Джеральд был «научным сотрудником», что вызывает усмешку у него самого: «Откровенно говоря, систематического среднего образования я не получил, как впрочем и специального, а без этого о подобной работе в Уипснейде нечего было и мечтать».
Подобным фактом своей биографии Даррелл усиленно гордится, подчеркивая важность самообразования для любого человека и необходимость не испытывать гипноза ученых степеней и званий.
В 1947 году, когда ему исполнилось 22 года, Джеральд приступает к осуществлению первой части своего плана