4 августа из уст Шнурре впервые прозвучали слова «секретный протокол». Молотов сразу предостерег Астахова: «Считаем не подходящим при подписании торгового соглашения предложение о секретном протоколе», ибо «неудобно» создавать впечатление, что «договор, имеющий чисто кредитно-торговый характер… заключен в целях улучшения политических отношений. Это нелогично и, кроме того, это означало бы неуместное и непонятное забегание вперед».
Наконец, откликаясь на аналитическую записку Г. Астахова, в ней дипломат привлекал внимание к опасности вероломства Берлина и вместе с тем излагал свое видение «объектов», которые немцы собирались затрагивать в политическом диалоге, Молотов отстучал еще одну телеграмму: «Перечень объектов, указанный в Вашем письме от 8 августа, нас интересует. Разговоры о них требуют подготовки и некоторых переходных ступеней от торгово-кредитного соглашения к другим вопросам. Вести переговоры по этим вопросам предпочитаем в Москве».
Германской стороне было невдомек, что на столь остром направлении, как противоборство двух диктатур, официальные лица в состоянии контактировать с кем-либо без помочей высшей инстанции. Правила рейха переносились на советские государственные институты. За словами Г. Астахова (или его уклонением от ответов) немецким собеседникам виделась режиссура Москвы, тогда как им в пору было задуматься, отчего А. Мерекалов отпал, едва начался марафон. Ведь в полпредстве он один, согласно верительным грамотам, обладал полномочиями без ссылок на поручения вещать за свою страну.
Из совокупности доступных документов следует: весной и летом 1939 г. Советский Союз впустую тратил время и силы на создание коалиции против агрессивных держав. При наличии минимума доброй воли договориться с «демократиями» было можно, и сравнительно быстро. Но Англия, читаем мы в дневнике Г. Икеса, министра внутренних дел рузвельтовской администрации, «лелеяла надежду, что ей удастся столкнуть Россию и Германию между собой, а самой выйти из воды сухой». Британское руководство нуждалось в видимости деловых переговоров с Москвой, чтобы мешать сближению СССР и Германии.
Кабинет Чемберлена, как отмечалось выше, отверг доводы начальников штабов трех родов войск Англии в пользу «солидного фронта внушительной силы против агрессии» с участием СССР. Позиция премьера была непреклонной: он «скорее подаст в отставку, чем подпишет союз с Советами». Консерваторы сошлись на том, что прагматизм требует какое-то время поддерживать переговоры с Москвой и что для создания видимости движения стоит перейти от обмена нотами к дискуссиям за «круглым столом». Что касается Англии и Франции — на уровне послов. Приглашение, направленное советской стороной Галифаксу, лично включиться в переговоры Чемберлен отклонил с ремаркой: визит в Москву министра «был бы унизительным».
Посол Англии У. Сидс и выделенный ему на подмогу У. Стрэнг получили задание коротать время, создавая впечатление, будто Лондон за договоренность. 4 июля британский кабинет подтвердил: «Главная цель в переговорах с СССР — предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией». На заседании кабинета 10 июля, рассматривавшем процедуру «технических» военных переговоров с советской стороной, Галифакс заявил: «Начавшись, военные переговоры не будут иметь большого успеха. Переговоры будут затягиваться, и в конечном счете каждая из сторон добьется от другой обязательств общего характера. Таким образом, мы выиграем время и извлечем максимум из ситуации, которой не можем сейчас избежать».
Канцлер казначейства, небезызвестный нам Дж. Саймон, держался еще циничней: «Нам важно обеспечить свободу рук, чтобы можно было заявить России, что мы не обязаны вступать в войну, т. к. мы не согласны с ее интерпретацией фактов». Иначе говоря, если не удастся перехитрить русских и придется подписывать какое-то соглашение, то его текст должен быть самым расплывчатым. Из слов Саймона напрашивался вывод, что по британской модели союзничества Лондон мог воздержаться от объявления войны рейху и в случае германской агрессии против Польши, удовлетворившись тем, что в военную пучину погрузился бы только Советский Союз.
Вопрос — что оставалось делать Москве, зная о хитросплетениях Чемберлена и его министров? Как держаться, доподлинно зная, с какими инструкциями, после долгого хождения по морям и посещения музеев Ленинграда, прибыл на военные переговоры в советскую столицу адмирал Дракс? Выданное главе британской делегации предписание гласило: «Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нас при тех или иных обстоятельствах. Поэтому следует стремиться свести военное соглашение к самым общим формулировкам». Провожая адмирала, Галифакс поручил ему «тянуть с переговорами возможно дольше». «Дольше» расшифровывалось — до конца сентября — начала октября, когда осенняя распутица и без государств-противников спутает планы Гитлера[34].
Война уже у порога. 7 августа к советскому руководству поступило донесение: «Развертывание немецких войск против Польши и концентрация необходимых средств будут закончены между 15 и 20 августа. Начиная с 25 августа следует считаться с началом военной акции против Польши». К англичанам аналогичный сигнал попал день или два спустя. Предупреждения, ранее полученные Лондоном от советника германского посольства Т. Кордта и от итальянцев, обрели зловещую актуальность. Время для ворожбы истекло.
«Первые же 24 часа моего пребывания в Москве, — отмечал Дракс, — свидетельствовали, что Советы стремятся к достижению соглашения с нами». На встрече трех делегаций 15 августа начальник генштаба Б. Шапошников сообщил, что СССР готов выставить против агрессора в Европе 136 дивизий, 5 тыс. тяжелых орудий, 9-10 тыс. танков и 5–5,5 тыс. самолетов. Дракс докладывал в Лондон, что Советский Союз «не собирается придерживаться оборонительной тактики, которую нам предписывалось (ему) предлагать». В случае войны он намерен «принимать участие в наступательных операциях». Глава французской делегации генерал Ж. Думенк телеграфировал в Париж, что советские представители изложили план «весьма эффективной помощи, которую они полны решимости оказать нам». МИД Франции со своей стороны рекомендовал председателю правительства Э. Даладье «поставить условием этих (англо-французских) гарантий Польше советскую поддержку, которую мы считаем необходимой».
Почему же за день до этих обнадеживающих — для непосвященных — оценок адмирал Дракс в кругу своих коллег изрек: «Я думаю, наша миссия закончилась»? Ответ, наверное, прост. «Демократы» не собирались сами дать Германии встречный бой, не удосужились в канун московских переговоров войти в контакт с Польшей на предмет ее сотрудничества с советской стороной и предоставления Виленского коридора на севере и Галицийского на юге, чтобы соединения Красной армии могли своевременно «непосредственно соприкоснуться с противником». Пришлось (по предложению Дракса) объявлять перерыв в переговорах до 21 августа, пока французы и англичане не обсудят с Польшей тему военного взаимодействия.
19 августа генерал Ф. Мюсс и британский военный атташе в Варшаве три часа полемизировали с начальником генштаба Польши Стахевичем, который, кроме площадных ругательств в адрес СССР и его лидера, не придумал, что сказать. Доклад Мюсса побудил МИД Франции предъявить Беку ультиматум, после чего во второй половине дня 23 августа Варшава уполномочила главу французской военной миссии в Москве генерала Думенка заявить К. Ворошилову: «Мы убедились, что в случае совместной акции против германской агрессии не исключено (или возможно) сотрудничество между Польшей и СССР на подлежащих более детальному определению условиях…». Телеграмма в посольство Франции в Москве поступила утром 24 августа. Пакт о ненападении между СССР и Германией уже был подписан.
Превратимся на мгновение в сверхоптимистов и возьмем за данность: Варшава спустилась с облаков на земную твердь и приняла бы советскую помощь. Как в реальности выглядела бы координация действий трех держав?
Советские военные предлагали, применительно к развитию ситуации, выставить против агрессора мощную группировку до 70-100 % от уровня сил, выделяемых Англией и Францией. Войска трех держав должны были бы быть готовыми к сражению, начиная с 15-16-го дня объявленной мобилизации. А если бы англичане и французы ничего не отряжали и месяц, другой, третий избегали соприкосновения с агрессором?
Допустим, делегациям Англии и Франции не удалось бы уклониться от фиксирования в конвенции потребного количества контингентов, а также районов и сроков введения их в действие. Как они выполнили бы подобные обязательства, если совершенно не готовились к этому? Московские переговоры не сопровождались проработкой в штабах Англии и Франции конкретных аспектов оперативного и стратегического взаимодействия с командованием РККА. В прикидках «демократий» не исключалось восточное издание ведения ими «странной войны» при германо-советском вооруженном столкновении.
Догадывались ли в Лондоне и Париже, что для Гитлера летом 1939 г. критически важным было отнюдь не заключение с СССР пакта о ненападении, но срыв договоренностей трех держав о военном союзе? В отсутствие договоренностей Англии и Франции с Москвой, заявлял Гитлер, «я смогу разбить Польшу без опасности конфликта с Западом». Не случайно он ринулся в польский поход без скомпонованных планов операций на западном фронте.
19 августа Риббентроп передал итальянскому послу Аттолико ответ на поступившее накануне послание Муссолини, которым германский союзник ставился в известность — Италия не готова к европейской войне. В ответе было спрессовано кредо Гитлера:
— решение напасть на Польшу принято и пересмотру не подлежит;
— польский конфликт останется локальным событием, поскольку Англия и Франция не рискнут напасть на «ось»;
— если эти державы все-таки окажут военную поддержку Польше, то для «оси» вряд ли представится лучшая возможность, чтобы свести счеты;
— война, если даже она разрастется, будет ввиду превосходства «оси» скоротечной.
Германо-советский обмен мнениями обрел осязаемые контуры 15 августа. Но пока это диалог, а не переговоры. Окончательный выбор Москвой не сделан, несмотря на сверхнадежные доказательства того, что Англия и Франция не созрели для сдерживания совместно с СССР агрессора. Больше того, из перехватывавшихся спецслужбами подлинных материалов вытекало — западные державы намерены устроить «второй Мюнхен», опять без СССР и всецело против него.
Наряду с Г. Вильсоном, не щадя себя, трудился на англо-германское согласие британский посол в Берлине Н. Гендерсон. Ему ассистировали швейцарские, шведские, американские представители. Согласно заметкам Буркхардта, 11 августа Гитлер выражал готовность немедленно встретиться с британским деятелем «формата Галифакса». В качестве подходящего партнера он назвал маршала Айронсайда и просил Буркхардта известить об этом Лондон.
Не к чему отрицать, что выпадение Советского Союза как реального противника Германии, по каким бы причинам оно ни произошло, облегчило Гитлеру его предприятие против Польши. Вместе с тем утверждение, что без договора о ненападении с СССР фюрер перевоплотился бы в агнца, было бы еще большим насилием над истиной. Непредсказуемость — вот что должны были излучать из Москвы вовне тройственные переговоры. Оба, Гитлер и Чемберлен, ставили на выигрыш недель и дней. Но каждого из них непредсказуемость устраивала по-разному. Премьер жаждал осенней слякоти в надежде, что погода ниспошлет Лондону шанс уладить семейные дрязги с Германией. Фюрера британские маневры устраивали по совсем иным мотивам.
Затягивание тройственных переговоров, игнорируя «час икс», исключало действенные контрмеры Англии, Франции, СССР в решающие первые часы войны. Как встретили бы агрессию три державы, продолжай свои московские сидения до рокового 1 сентября? Во «всеоружии» планов, отводивших на бумаге 15–16 дней для мобилизации, прежде чем их армии выдвинутся навстречу противнику. Видно, переговорщики запамятовали, в каком веке собрались воевать, а позже не могли взять в толк, как Польша с почти миллионной армией рухнула за 17–18 дней.
Идем дальше. Подписание «демократами» военной конвенции с СССР не переиначило бы «странной» войны на Западе, даже провозгласи англичане войну Германии. В любом случае Англия и Франция не сгорели бы от желания схватиться с «главным противником», а Третий рейх ответил бы им взаимностью. Совсем в другом положении оказался бы Советский Союз. Вермахт, охваченный эйфорией легко доставшейся победы, выкатился бы на границу, куда менее благоприятную для обороны СССР, чем та, с которой отправлялись в походы Пилсудский на Киев и Москву в 1921 г. и нацисты в 1941 г.
Это не все. План «Вайс» предусматривал, что одновременно или вслед за Польшей немцы возьмут под контроль Литву и Латвию «до границ старой Курляндии». Установку на «решение балтийской проблемы» Гитлер подтвердил 23 мая при встрече с командованием вооруженных сил рейха. На сей счет была припасена юридическая зацепка. Германские договоры о ненападении с Эстонией и Литвой содержали секретную статью. Она обязывала Таллинн и Каунас «по согласованию с Германией и в соответствии с ее советами осуществлять по отношению к Советской России все военные меры безопасности». Эстонское и литовское правительства признавали, что угроза нападения исходит только от Советского Союза и что реальная политика нейтралитета требует от них создания надежной обороны против этой угрозы. Там, где для этого не хватает собственных средств, им поможет Германия. Была поставлена задача не допустить, чтобы зона Балтийского моря превратилась в плацдарм наступления третьих стран, и подготовиться, чтобы в случае конфликта страны этой зоны могли противодействовать попыткам окружения до прибытия немецкой помощи[35].
Таким образом, назвавшись в 1939 г. союзником Англии, Франции и Польши, СССР принял бы на себя все невзгоды как собственной, так и чужой неподготовленности к военному противоборству с Третьим рейхом.
Предположим, Гитлер не полез бы сходу на рожон и выдернул стоп-кран вблизи советской границы. Кто, однако, будучи в здравом рассудке, поручился бы, что Япония не удесятерит усилий, чтобы перевести на местность навязчивую идею одновременного удара по Советскому Союзу с востока и запада, что экстремистам не удалось бы умерить влияние на формирование курса Токио министра иностранных дел X. Ариты, оппонента чрезмерной воинственности по отношению к СССР, и переубедить командование ВМС, бравших южный азимут за приоритетное направление? И не только в отместку за унижение на Халхин-Голе. По документальным данным, установление контроля над Китаем слыло в японской стратегии за промежуточный этап к решительной схватке с северным соседом. Токио втягивал в свою антисоветскую авантюру, наряду с англичанами, также Вашингтон. 30 июня 1939 г. Рузвельт сообщил советскому полпреду Уманскому, что японская сторона предложила ему на будущее совместную японо-американскую эксплуатацию богатств Восточной Сибири чуть ли не до Байкала.
Даже после подписания германо-советского пакта о ненападении глава «умиротворения» не закрылась. Планы, никак не облегчавшие Советскому Союзу жизнь, Альбион еще не исчерпал. Вчитайтесь в заявление Н. Чемберлена на заседании кабинета 26 августа 1939 г.: «Если Великобритания оставит г-на Гитлера в покое в его сфере (Восточная Европа), то он оставит в покое нас». Для тори все упиралось в цену, не в принципы.
Профилирующей заботой советского лидера было — не очутиться один на один с агрессором, а то и с двумя кряду, отсрочить час свидания с истиной. В 1937–1938 гг. он обезглавил вооруженные силы страны. Были уничтожены трое из пяти маршалов, 11 заместителей наркома обороны, 75 из 80 членов Высшего военного совета, 14 из 16 командующих армиями, 60 из 67 комкоров, 136 из 199 дивизионных и 221 из 397 бригадных командиров. Воевать, тем более, за других, он не мог, если бы даже захотел. Некому было вести рать.