На этот раз одинокий голый ребенок пережил в лесу чрезвычайно холодную зиму, что свидетельствует о его необыкновенной приспособленности к неблагоприятным условиям. Он, видимо, вновь приобрел выносливость доисторического человека и способность выживать без соответствующей одежды в экстремальных климатических условиях.
Ему, вероятно, нравилась эта местность, поскольку 9 января 1800 года он вновь появился вблизи Ла-Басин и был немедленно задержан группой крестьян. Мальчик был по-прежнему голый, со спутанными волосами, покрыт шрамами и болячками и чрезвычайно напуганный.
На следующий день его поместили в больницу и там впервые тщательно осмотрели. Первым обследовал Виктора, так назвали ребенка, естествоиспытатель Пьер-Жозеф Бонатер. Позднее Бонатер написал подробный отчет, опубликованный в Париже, под названием «Исторические заметки о дикаре из Аверона». Этот отчет вызвал интерес медиков и естествоиспытателей.
Виктор, вероятно, был самым необычным из всех детей-волков, подвергшихся длительному изучению. Как и многие другие такие дети, он раздражался без видимых причин, засыпал с наступлением сумерек и просыпался с рассветом и был не в состоянии понять, что видит в зеркале свое отражение. Но Виктор любил смотреть на свое отражение в спокойной воде пруда; долгие ночные часы он зачарованно глядел на луну; его не интересовали другие дети или их игры, и он не раз разжигал костер из деревянных игрушек.
Звуки, которые издавал найденыш, напоминали хрюканье. Возможно, самой противоестественной его особенностью было то, что он никогда не улыбался и лишь странно кривил рот. Виктор совсем не мог сосредоточиться. Его постоянно мучили судороги. Кожа мальчика была до такой степени нечувствительна к боли, что он мог вытаскивать руками из огня горящие поленья. Обоняние было тоже особенным: он не чувствовал некоторых запахов, даже если вещество подносили к самому его носу. Вызывал удивление его слух: в проводимых экспериментах мальчик не проявлял ни малейшего волнения или испуга, когда вблизи него стреляли из пушки, но оборачивался на очень слабые звуки, например на шум шагов идущего позади человека. И что особенно удивительно: он не мог отличить музыку и человеческий голос от других звуков.
Виктор, как и его собратья по несчастью, не любил спать на кровати и вообще спокойно переносил любой дискомфорт. Но мальчик, способный переносить тяготы дикой жизни, оказался совсем не приспособлен к жизни цивилизованной: даже обезьяна быстрее перенимала многие человеческие привычки, чем этот ребенок-волк. Особенно поражала исследователей его невосприимчивость к сильному холоду – мальчик зимовал в лесу голым. Из пищи предпочитал ягоды и каштаны, питая отвращение к более мудреной еде.
Ребенок постоянно рвался на волю, но теперь стражи были начеку и все его попытки кончались неудачами.
Вскоре мальчика перевезли в Париж, где его обследовал доктор Пинель, известный в то время психолог. Он категорически заявил, что Виктор – просто дебил, и этим объясняются все отклонения в его развитии.
Но Виктору неожиданно повезло. Молодой доктор Жан Марк Итар, которому было всего лишь 25 лет, когда он впервые познакомился с Виктором, в 1800 г. был назначен на должность главного врача в Императорский институт глухонемых в Париже. Итар обследовал мальчика и не согласился с великим Пинелем. Он провел шесть с лишним лет в упорной и терпеливой борьбе, пытаясь вернуть Виктора, бедного дикаря из Аверона, обратно в человеческое состояние. Его усилия первопроходца, понимание нужд своего пациента и глубокое знание вопроса были вознаграждены: состояние Виктора значительно улучшилось, хотя он и не стал членом человеческого общества в привычном понимании.
Итар опроверг заслуженного психолога Пинеля: Виктор не был врожденным идиотом, он был ребенком, лишенным возможности нормально развиваться, и хотя Итар не смог стереть из его сознания годы, проведенные среди зверей, он все же обогатил его жизнь, вернув человеческое дитя к людям.
Виктор был классическим примером настоящего мальчика-волка, он так и не научился говорить, несмотря на все героические усилия доктора Итара.
По-видимому, его самым большим интеллектуальным достижением за все это время были минуты вдохновения, когда он сделал карандашницу из старого вертела. Но он очень полюбил разнообразную домашнюю работу, особенно охотно рубил дрова. Он мог заниматься этим часами, никогда не уставая и не скрывая явного удовольствия.
Шесть лет доктор Итар работал с Виктором, а его наблюдения, опубликованные позднее, свидетельствуют о замечательной одаренности этого человека в избранной им области.
Впервые ее увидели сентябрьским вечером 1731 г.: девочка вышла близ деревни Сонжи из леса, вооруженная дубинкой, в поисках воды. Ей было лет 9—10, ее ноги были босыми, лицо черным от грязи, одежда в лохмотьях, а на голове красовалась выдолбленная тыква. После нескольких безуспешных попыток поймать ее (девочка прикончила сторожевую собаку одним ударом своей дубины) дикарку приманили едой и лаской. На кухне в замке виконта, куда ее привели, девочка жадно набросилась на сырых птиц, приготовленных для жарки, а затем буквально разорвала на куски предложенного ей неосвежеванного кролика. По-французски она не понимала ни слова, а пальцы девочки были необычно длинными и крупными: возможно, она перелетала с дерева на дерево, как белка. При ней обнаружили маленький ножик с незнакомыми буквами.
Девочку окрестили в 1732-м и дали имя Мари-Анжелик Мимми ле Блан. За 10 лет она научилась говорить по-французски и рассказала, что ее похитили лет в семь (вероятно, родилась она в племени индейцев) и увезли в другую страну на большом корабле, а затем продали в рабство. Корабль, на котором ее везли потом, утонул, но Мимми вместе с одной девочкой-негритянкой спаслись и в конце концов оказались во Франции. Скитаясь в лесах, она научилась охотиться и имитировать голоса птиц…
Дело лионского курьера
8 флореаля IV года (27 апреля 1796 г.), около 5 часов вечера, в Париже, во дворе дома номер 326 по улице Сен-Мартен, готовилась к отъезду в Лион почтовая карета. Это был вместительный двухколесный экипаж с кожаным верхом, запряженный тройкой лошадей. Внутри, кроме мест для багажа, ящиков и сумок, можно было найти две откидные скамейки, подвешенные на ремнях… Те, кто когда-либо путешествовал на нем и знает, как там трясет, прозвали этот почтовый экипаж «корзиной для салата».
Приготовления заканчивались. В этот момент во двор въехал фургон Национального казначейства в сопровождении четырех жандармов. Служащие вытащили из него шесть деревянных ящиков и загрузили их в почтовый экипаж. В ящиках было семь миллионов в ассигнациях.
За этими операциями внимательно наблюдал человек. Это был так называемый курьер, т. е. тот человек, который должен был сопровождать груз. Его звали Экскоффон, и в этот момент он разговаривал с молодой женщиной, гражданкой Долгофф. Кучер почтовой кареты, уроженец Нанта, должен был довести экипаж до Вильнев-Сен-Жоржа, где его ждала смена. По традиции, кучер садился верхом на левую лошадь. И, также по традиции, он был одет в строгую униформу.
Не отдаляясь от почтовой кареты, по двору медленно, как бы пребывая в задумчивости, с опущенной головой и шляпой, надвинутой на глаза, слонялся странный человек. На вид ему было лет пятьдесят, роста он был среднего, смуглолиц, одет в красный редингот. Из-под полы выглядывал кончик сабли: ничего удивительного – на дорогах было неспокойно. Наконец, он подошел к Экскоффону и спросил, не эта ли почтовая карета направляется в Лион. Услышав утвердительный ответ, неизвестный предъявил оплаченную подорожную на право проезда в Лион на почтовой карете из расчета по двенадцать су за лье. «Ну что же, поедем вместе», – сказал Экскоффон.
Нападение на лионского курьера
Наконец все готово к отъезду. Кучер уселся на свою лошадь, курьер и пассажир расположились на шатких скамейках в фургоне. Гражданка Долгофф попрощалась с гражданином Экскоффоном – очень нежно, как тому показалось. Щелкнул хлыст, и, тяжело покачиваясь, экипаж тронулся. Париж он покинул через ворота Сент-Антуан.
В Вильнев-Сен-Жорже, как и было предусмотрено, нантийца сменил кучер по имени Этьен Одебер, который должен был привести экипаж в Мелун. Почтовая карета снова тронулась в путь. Ее видели в Монжероне, затем в Льезенте, где Одебер в половине девятого вечера поменял лошадей. Следующая смена должна была произойти в Мелуне, через двенадцать километров.
Но лионской почтовой карете не суждено было добраться до Мелуна.
В два часа ночи смотритель мелунской почтовой станции, удивленный столь значительным опозданием почтового транспорта, отправил одного из своих кучеров на поиски. У моста Пуйи тот вдруг услышал лошадиное ржание и, пойдя на него, увидел почтовый экипаж и привязанных к дереву лошадей. Когда же он подошел ближе, его охватил ужас: с правой стороны кареты, на земле, лежал труп. Во весь опор смотритель помчался к ближайшей почтовой станции, в Льезент. Местный смотритель приказал ему как можно быстрее возвращаться в Мелун. Сразу же послали человека предупредить жандармерию и отправили сообщение в Почтовое управление в Париже.
Около 6 часов утра дорожная карета доставила к мосту Пуйи семь человек, это были: общественный обвинитель при криминальном трибунале города Сент-е-Марн; исполнительный комиссар Мелуна; мировой судья – гражданин Бо – и его судебный исполнитель; доктор; директор почтовой службы; инспектор почтового департамента. Не считая двух сопровождавших их жандармов. Перед их глазами предстала ужасная картина.
Рассвело, и можно было рассмотреть все детали. В канаве, головой в густой траве, лежало тело кучера Этьена Одебера. Тело его было обезображено: несчастный был убит ударами сабли. Кисть правой руки – которой он, очевидно, пытался заслониться, – была отрублена на уровне запястья и лежала тут же, в траве. На левой руке видны были четыре рубленые раны.
Карета стояла чуть дальше, на заросшей травой дороге около поля. Вокруг в беспорядке были разбросаны пакеты и разбитые ящики. Там же лежал и второй труп: труп курьера Экскоффона. После осмотра врач сообщил, что он, скорее всего, был убит ударом кинжала. На его груди и животе виднелись три глубокие раны. Но и его горло было перерезано сабельным ударом.
Недалеко, невозмутимо пощипывая траву, спокойно стояли привязанные к дереву две лошади. Третья исчезла.
Жандармы, как положено, составили опись улик, оставленных бандитами на месте преступления: сломанная сабля, на клинке которой можно было прочесть надписи: на одной стороне: «Честь меня ведет». На другой – «Во спасение Родины»; ножны от этой сабли и красную сафьяновую перевязь; чехол от ножа; портфель Экскоффона с 260 ливрами ассигнациями, бумаги, письма, две пачки ассигнаций по 2000 ливров, вексель на 40 ливров для оплаты в Марселе. А также в беспорядке: 23 900 ливров девяносто девятью ассигнациями, запачканными кровью; еще один портфель; вексель на 43 000 ливров на имя гражданина Рекиза из Марселя; чемодан курьера.
А где же семь миллионов ассигнациями государственных денег? Исчезли. Десять деревянных ящиков, в которые они были уложены, валялись разбитые и пустые.
Расследование, проведенное по горячим следам судьей Бо, можно признать в своем роде эталоном. В кратчайшие сроки были найдены очевидцы, собраны ценные сведения. Перелистаем вместе страницы этого дела.
Началось все с того, что поздним утром 8 флореаля несколько человек, верховых, появились в Монжероне и Льезенте. Было видно, что они ждали чего-то – или кого-то, стараясь убить время. По многочисленным свидетельствам было восстановлено, почти по минутам, все, чем они занимались. Как ни странно, но эти люди даже не пытались остаться незамеченными…
Сначала приблизительно около полудня или часа дня в Монжероне у гражданина Эврарда, содержателя придорожной гостиницы с трактиром «Лашасс», появляется первый всадник. Он заказывает суп и полбутылки вина. Служанка – ее зовут Гросстет – приносит ему вино, и, пока готовится суп, посетитель выходит на крыльцо гостиницы. Затем он возвращается и заказывает обед на четверых. Примерно через четверть часа появляются еще три всадника.
Эта четверка садится за стол. Лоран Шабо, торговец, свидетельствует: «Я остановился в Монжероне в гостинице “Лашасс”» около часу дня. Когда я вошел в зал, там уже сидели четыре человека. Все были в сапогах, у одного серебристые шпоры. Их лошади, рядом с которыми в конюшне я поставил свою, были одна черной масти, другая – белой, масть двух других я не запомнил. Они прибыли до меня и уехали передо мной».
Служанка трактирщика Шатлена, женщина по имени Сотон, свидетельствует, что 8 флореаля, около половины третьего дня, она видела четырех странных человек, которые заказали у нее кофе. Пока она готовила кофе, клиенты вышли в соседнюю комнату, где стоял биллиард. Когда настало время расплачиваться, «молодой светловолосый бледнолицый человек в голубом рединготе и белом жилете» хотел рассчитаться ассигнациями. Хозяин отказался, и тогда другой человек, «более высокий», расплатился монетами.
Около трех часов дня четверо всадников выехали в направлении Льезента. Другие свидетели позволяют проследить их дальнейший путь. Например, гражданин Пьер Жиле, продавец скота, рассказывает: «Я сидел на пороге своего дома с маленькой дочерью на руках, когда увидел трех всадников, проезжавших мимо между пятью часами и пятью с четвертью. Никто из них не был мне знаком». Позднее тот же гражданин Жиле вспомнил еще кое-какие подробности, представляющие несомненный интерес: «8 флореаля между 5 и 6 часами вечера я видел, как в сторону Льезента проехали две группы всадников. В первой было три всадника, а во второй – два. Они держались на расстоянии ружейного выстрела друг от друга».
Но почему всадников вдруг стало пятеро?
Перед тем как их увидел Пьер Жиле, наши всадники заезжали утолить жажду к вдове Фейе, торговке лимонадом из Льезента. Они очень хотели пить. И есть тоже. Гражданин Шампо, владелец кабачка, свидетельствует: «Они заехали ко мне около пяти часов вечера, четверо всадников. Они заказали ужин и поставили лошадей в конюшню. Уехали они около семи часов. Через некоторое время приехали еще двое, также верхом. Я у них еще спросил, не из той ли они компании, что проехала чуть раньше, и они ответили, что нет, что они тех не знают. Должен добавить, что у каждого из шести всадников за поясом было по два пистолета».
Таким образом, пятерка всадников превратилась уже в шестерку.
Однако этих всадников, находившихся у Шампо с 5 до 7 часов, – если верить трактирщику, – другие свидетели встречали в других местах в то же время, около 6 часов. Жан Шартрен, кучер, возвращался из Мелуна и встретил четырех всадников на дороге, в полулье от Льезента: «Я ехал из Мелуна уже почти час, когда возле парка Плесси встретил трех всадников, они ехали спокойно. Четвертый же как раз в это время галопом скакал им навстречу. Вскоре они соединились».
8 часов. Именно в этот час почтовая карета Лионской почты отправилась из Монжерона в Льезент, где должна была произойти смена лошадей.
Гражданка Помар, жена жандармского бригадира из Льезента, свидетельствует: «Около 8 часов, обеспокоенная тем, что мой муж не пришел домой, я вышла из дома и пошла по улице. Я почти столкнулась с неизвестным человеком на лошади. В этот момент почтовый экипаж покидал двор почтовой станции. Неизвестный пустил лошадь в галоп, как только это увидел. Он меня так напугал, что я вернулась к себе. Вскоре пришел мой муж, и мы легли спать».
Неизвестного, который так испугал гражданку Помар, почти в то же время видел и гражданин Шампо. Это был один из четырех всадников. Он возвращался к гражданину Шампо «за своей саблей, которую забыл в конюшне, где оставлял ее, отправляясь на ужин». Он уехал почти сразу же, перед этим наспех покормив лошадь. Через пять минут мимо проехала почтовая карета…