Тем более Дмитрий Голицын (при всем аристократическом благородстве интонаций в своих высказываниях) вполне мог обвести вокруг пальца эти многотысячные толпы, в которых, в конце концов, были люди и умные, и деловые, и искушенные. Почти уже обвел, да не сумел довести дела до конца, так некстати обмолвился 25 января.
Так Анна Ивановна, делая наивные глаза, ахала вместе с гвардейцами о бесчинствах верховников, а потом «позабыла» дать дворянству право выбирать своих представителей и высших должностных лиц.
Дмитрий Михайлович Голицын предсказывал верно, в том числе и свою судьбу: он пострадал за Отечество и пал жертвой своей неудачи. Назначенный сенатором, он старался жить тихо, незаметно в своем подмосковном Архангельском, но, конечно же, не уберегся. В 1736 году Д.М. Голицын привлечен к суду за злоупотребления, приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заточением в Петропавловской крепости. 4 апреля 1737 года его сердце остановилось в заточении, а знаменитая библиотека после этого оказалась «конфискована» – фактически разворована приближенными Анны Ивановны.
Но и вторая часть предсказаний Дмитрия Михайловича сбылась на славу. Сам он умер, в конце концов, в возрасте 72 лет, после славной и богатой жизни, в которой он вершил громадные по значимости дела. А дворянство, не пошедшее за ним, плакало и впрямь дольше и горше него. Русское «шляхетство» очень дорого заплатило за свою наивность и близорукость. Анна Ивановна кинула жирный кусок дворянам: ограничила срок службы дворян 25 годами, окончательно отменила дурной указ Петра о единонаследии, но конечно же, никаких выборных учреждений, никакого выбора должностных лиц, никакой конституции так и не возникло…
Конституционная виртуальность
Тут таится интереснейший вопрос: а если бы князь Дмитрий Михайлович Голицын не был так по-хамски, так безобразно зациклен только на верхушку дворянства, на титулованную потомственную знать? Что, если бы он немного больше уважал остальное дворянство и подготовил другой проект конституции… Такой, за которым пошла бы большая часть дворянства? Да, тогда бы российская конституция, скорее всего, состоялась! Но в каком виде могла бы состояться конституция? Что это могло бы быть?
Большинство историков более или менее уверенно заявляют: если бы даже конституция родилась как аристократическая, «вельможная», вопрос только времени, как быстро распространится она на все остальное население.
Тут, конечно, есть одна закавыка, одно исключение из правила… И это исключение, конечно же, Польша! Потому что в ней привилегии дворянства, режим дворянской республики сочетался с крепостным правом и униженным положением крестьянства. В России ведь тоже все идет одновременно и к усилению крепостного права, и к рождению дворянской конституции. Проекты конституционного устройства 1730 года очень хорошо отражают именно такое состояние умов.
Бессмысленно пытаться просчитать все варианты, но при введении конституции для верхних 2 % населения, при бесправии остальных 98 %, это могло бы привести только к чудовищных масштабов взрыву. Взрыву, целью которого могло быть с равным успехом и получение конституционных прав, и уничтожение этих верхних 2 % вместе с их конституцией и прочими барскими затеями.
Итак, положительная перспектива: через какое-то время дворянская конституция начинает распространяться не только на дворянство, но и на какие-то слои богатых и чиновных недворян. Другие сословия начинают включаться в конституционный строй, пусть и не в качестве равноправных партнеров (в конце концов, еще в XX веке избрание депутатов в Думу проводилось по куриям – то есть по категориям населения, и каждая курия выставляла депутатов от разного количества своих членов: по землевладельческой курии – от 2000 человек, от 4000 человек по городской, от 30 000 человек – по крестьянской, от 90 000 человек – по рабочей).
Отрицательная перспектива: формирование такого раскола между верхушкой населения и его основной массой, что сама возможность взаимного понимания утрачивается. И к концу (может быть, даже в середине)
XVIII века гремит такой социальный взрыв, что пугачевский бунт в сравнении с ним кажется детскими игрушками. Идеология мятежа – православный фундаментализм и возвращение к нормам Московского великого княжества. А всякие там конституции, европеизации и прочие выдумки бесящихся с жиру бар должны быть отброшены беспощадно.
Результат? Кровавый хаос, провал всего государства и общества в очередную утопию (как Чехия в XV веке). Годы, а то десятилетия развала, распада, разрушения. А потом одичавшие, а то и обезлюдевшие земли начинают прибирать к рукам соседи…
Устрашающая перспектива?! Но ведь любое разделение народа на две разные по своему материальному и общественному положению, даже разные по культуре группы ведет именно к тому же самому. Даже если конституционные права одних покупаются ценой рабского бесправия других.
Глава 3 Бироновщина
Бирон царил при Анне.
Он сущий был жандарм.
Сидели мы, как в ванне,
При нем… Das Gott erbarm!
Граф А.К. Толстой
Еще в XVIII веке режим Анны Ивановны окрестили «бироновщиной», и достаточно справедливо, потому что, действительно, ее фаворитом и ближайшим к ней человеком все десять лет правления был Эрнст Иоганн Бирон, мелкий прибалтийский дворянчик. Он находился при дворе Анны Ивановны с 1718 года и, будем справедливы, сделал для нее много доброго.
Жертва политики Петра I, пытавшегося породниться со всеми монархами Европы, Анна в 1710 году была выдана замуж за герцога Курляндского Фридриха-Вильгельма.
Курляндское и Земгальское герцогство возникло при распаде Ливонского ордена. Последний магистр ордена Генрих Кестлер сумел договориться с Речью Посполитой – 28 ноября 1561 года подписан был договор, по которому из остатков орденских земель формировалось новое государство, вассал Речи Посполитой. Кровь диких баронов, огнем и мечом захватывавших и деливших земли Прибалтики, текла в Фридрихе-Вильгельме, но то ли сказалась разгульная жизнь предков, то ли по неизвестной причине именно этот герцог получился какой-то неудачный, а только был Фридрих-Вильгельм хилый и тщедушный, и очень может быть, что Петр I не случайно выбрал его в мужья именно Анны… Потому что Анна была нелюбимой племянницей, дочкой нелюбимого брата Ивана.
Иван Алексеевич был сыном того же царя, что и сам Петр, Алексея Михайловича, но родились они от разных матерей. В 1682 году, строго говоря, возвели на трон сразу двух царей – Ивана и Петра, и Ивана, как старшего, даже «первым царем». Иван так и сидел на троне до 1696 года, пока не помер, и, уж будем справедливы, Иван никогда не мешал Петру и вообще был ограниченным, добрым, незлобивым и никому никогда не мешал.
Петр не любил Ивана ровно потому, что добрый Иван его страшно раздражал и вообще, по оценкам Петра, был «дурак несусветный», а когда они вместе сидели на особом двойном троне, у Ивана, по словам Петра, «из ушей и из носу воняло».
Под стать царю Ивану была и царица Прасковья Салтыкова – по всем оценкам, женщина очень добрая, хозяйственная, но, как бы нам тут выразиться поаккуратнее… Выразиться так, как подобает говорить о венценосных особах, и в то же время чтобы все было понятно… В общем, не отличалась она обширным интеллектом, что тут и говорить, не отличалась… Это та самая Прасковья, которая назвала Остермана Андреем Ивановичем. Петр I ее тоже не любил, хотя и менее остро, чем брата. Скорее презирал, а еще скорее – был равнодушен с оттенком пренебрежения: даже он не любил дураков…
А из трех дочерей этой царственной четы Анна Ивановна раздражала Петра больше других – нелюдимая, угрюмая девочка, неуклюжая, не умевшая нравиться. Попав в общество, маленькая Анна забивалась в угол и громко сопела, не желала и не умела ни с кем общаться. Ну, быть умницей ей было не в кого, а добрая маменька к тому же очень верила в целительную силу розги и дочерей воспитывала довольно просто чуть ли не до времени, когда они стали невестами. В XVIII веке был в большом ходу такой педагогический стишок:
Розгою Дух Святой детище бити велит,
Розга убо ниже мало здравию вредит,
Розга разум во главу детям вгоняет,
Учит молитве и злых всех истязает;
Розга родителям послушны дети творит,
Розга божественного писания учит.
Насколько розга «разум во главу детям вгоняет», сказать трудно, вроде бы наука не знает таких достоверных свидетельств, но вот что на характеры людей она оказывает очень разное влияние – это факт. Сестры Анны, Екатерина и Прасковья, несмотря на маменькины педагогические убеждения, оставались девицами веселыми и бойкими, хотя и они как-то не блистали особенным интеллектом. Ну а вот Анна становилась не по годам угрюмой да к тому же и учиться очень не любила – добрая маменька, «не худа, а добра желая», очень внимательно следила за ее занятиями. Результат? Анна училась у немецкого учителя с 6 лет, но до конца своих дней – после многих лет жизни в Митаве, после романа с Бироном, длившегося то ли 13 лет, то ли даже 22 года, словом, по-немецки Анна и к концу жизни говорила с акцентом и плохо, а писать почти что не могла (впрочем, как и по-русски). Странным образом педагогические приемы ее маменьки не завострили ума Анны и нисколько не напрягли ее памяти.
Может быть, дело еще и в том, что Екатерину и Прасковью мама любила, а вот Анну – не очень. По крайней мере, мать любила ее меньше всех, и отношения у взрослой Анны с маменькой были довольно напряженные. Вот Екатерина и Прасковья, несмотря на педагогические приемы матушки, росли достаточно счастливыми девицами и, когда выросли, поддерживали с мамой стабильно хорошие отношения.
Вот эту-то нелюбимую племянницу и отдал Петр за жалкого потомка свирепых остзейских[2] баронов с откровенным желанием – наложить лапу на Курляндское герцогство. Для нравов эпохи довольно характерно, что Анна и Фридрих-Вильгельм обменялись любовными письмами, ни разу не видя друг друга. Иногда жениху показывали портрет невесты (тоже характерно, что не наоборот), но в этом случае и такого ничего не было. Молодые люди должны были жениться, это дело решили без них, и они послушно изобразили влюбленность…
Свадьба состоялась 31 октября 1710 года, и Анна овдовела почти сразу – молодые супруги только выехали из Петербурга в Митаву, как герцог Фридрих-Вильгельм умер 10 января на мызе Дудергоф.
Очень возможно, герцог попросту не выдержал очередной попойки в компании Петра I, помер он наутро после алкогольного «состязания» с новым родственником. Анна Ивановна осталась одна и с очень ограниченными средствами к существованию. После смерти супруга она пыталась вернуться в Россию, в Петербург, но добрый дядюшка, царь Московии и вскоре император Российской империи, выпроводил ее обратно. Петра I как нельзя больше устраивало, чтобы на престоле Курляндии сидела его племянница, пусть даже не имея никакой реальной власти.
Несколько раз появлялась возможность выдать Анну Ивановну замуж, и всякий раз Петр эту возможность пресекал: международное положение Курляндии было очень неопределенным, шатким, и любой брак герцогини Курляндии мог нарушить хрупкое равновесие. А на Прибалтику Петр последовательно накладывал лапу. Чем вообще слабее была Курляндия, чем меньше она была способна проводить самостоятельную политику – тем лучше!
А что до вечной нужды Анны, ее униженности – у Петра, случалось, и солдаты умирали от голода, а к солдатам, при всей своей грубости и жестокости, он относился несравненно лучше, чем к своим детям, а уж тем более – к племянницам, к дочерям нелюбимого брата.
И осталась Анна, герцогиня Курляндская, не просто одна, а фактически выгнанная из России, без чьей бы то ни было помощи. Курляндия в то время была своего рода «дворянской республикой», вроде Речи Посполитой. Но в Польше считалось неприличным для шляхтича не получить хоть какого-то образования. А вот про прибалтийских баронов редко говорили без употребления таких славных, почтительных эпитетов, как «дубообразные» или «тупые, как селедки». Почему именно селедка пользовалась такой плохой репутацией у студентов города Кенигсберга, мне не удалось установить. Вроде рыба как раз довольно умная и хитрая…
Но во всяком случае немецкие бароны из Прибалтики славились прожорливостью, тупостью и пьянством, мало подчинялись своим герцогам, денег для них жалели, а в плане культуры мало отличались от «крепких земле» латышских крестьян, на шее у которых сидели и которых мордовали, как хотели.
Анна была для них чужой и сильно нуждалась порой в самом необходимом, даже в еде. Неоднократно приезжала она в Петербург, буквально попрошайничала и изо всех сил старалась всем понравиться. Поведение приживалки? Несомненно! Но многие Анну Ивановну жалели, потому что видели ее униженной, поставленной в тяжелое положение и к тому же старающейся быть приятной. На ее избрание оказало воздействие и это – ох, до чего любят на Руси несчастненьких!
Эрнст же Бирон… О ранних стадиях его общения с Анной рассказывают по-разному. Что он был при ее дворе в Митаве с 1718 года – это точно. Тогда ему было 28 лет, захудалой герцогине Анне Курляндской – 25. По одним данным, тогда-то у них и начался бурный, но долгое время скрывавшийся от всех роман. По другим сведениям, в 1718 году любовником… простите, фаворитом, Анны был русский посланник Бестужев-Рюмин; а Бирона в фавориты, а говоря менее изысканно, в любовники Анна взяла много позже, только в 1727-м. Какая версия более правдива, я не знаю.
Об этой связи рассказывали много чего, в том числе и о множестве детишек от Бирона, которых Анна то ли приканчивала самыми варварскими способами еще в утробе, то ли отдавала на воспитание в разные богадельни или доверенным людям. Но рассказывали о них так много разного, и по большей части гадостей, что верится плохо. Тем более что основная масса рассказчиков – люди, пострадавшие от Анны и от бироновщины и начавшие свои замечательные рассказы уже после окончания ее правления.
То есть, с одной стороны, тогда и правда практически не умели предохраняться, это факт. И о рождении у Анны детей сообщают не только русские, но и иностранные современники. С другой… очень уж хотелось и очень уж многим русским дворянам хотелось, чтобы Анна была отвратительным чудовищем, травившим своих неродившихся детей какими-то «отварами» и «зельями», извлекавшим трупики из утробы вязальными спицами по частям и так далее. А раз очень уж хотелось – трудно верить.
Наиболее реальна версия, что в Митаве у Анны родилось несколько детей (от Бестужева или от Бирона?) и этих детей отдали на воспитание в семьи простолюдинов. В какие? Вот это неизвестно, эти детали скрывались тщательнее всего. Так что и сегодня, скорее всего, в Прибалтике живут люди, в которых течет царская кровь.
То же самое касается и Бирона… Огромное множество людей имело все основания не любить, а то и ненавидеть лютой ненавистью Бирона. И, конечно же, сообщали о нем разного рода неблаговидные сведения. Классикой стали слова австрийского посланника барона Остена: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит, как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он говорит, как лошадь». Это высказывание очень быстро переиначили в поговорку: «С лошадьми он человек, а с людьми – лошадь».
Что страстный лошадник Эрнст Бирон даже самые важные вопросы решал в манеже – это факт. Что самый лучший способ понравиться ему – хорошо разбираться в лошадях и, придя в манеж, поговорить о них, помочь Бирону в выездке, в дрессировке лошадок, а еще лучше – подарить ему хорошую лошадь, – это тоже факт.
Все это, судя по всему, примерно так и было… Но чем это лучше или хуже привычки графа Шувалова, покровителя Ломоносова, принимать посетителей в то время, когда его брили, пудрили и завивали? Или привычки Фридриха I вести важнейшие разговоры во время военных парадов, под барабанный грохот и рев труб? По правде говоря, вполне невинное самодурство, и не более.