Кавказская война. Том 1. От древнейших времен до Ермолова - Потто Василий Александрович 42 стр.


В июле 1804 года войска, блокировавшие Эривань, сильно терпели от недостатка продовольствия. Все распоряжения по этой части выполнялись медленно, а это расстраивало планы главнокомандующего и вынудило его наконец сделать распоряжение о перевозке всего провианта из Тифлиса в Бомбаки, откуда он уже и мог быть доставляем в блокадный корпус по мере надобности.

Между тем грузинский царевич Александр с сильным отрядом персидских войск проник в Бомбакскую провинцию и сделал сообщения с Тифлисом крайне опасными.

Караклис, ныне бедное армянское селение, тогда был главным городом Бомбакской провинции и имел для русских значение операционной базы при наступательных действиях против Турции и Персии. В Караклисе всегда поэтому располагался отряд русских войск под начальством надежного штабс-офицера, которому вместе с тем поручалось и наблюдение за политическим состоянием края. До Эриванской экспедиции пост этот занимал майор Монтрезор, офицер распорядительный, храбрый и хорошо знакомый с азиатской политикой. Но эти же самые качества заставили Цицианова взять Монтрезора с собой в поход, а на его место поставить батальон Саратовского полка под командой армянина майора Хаджаева. Неспособность последнего скоро сказалась на деле и имела весьма печальные последствия. Он упустил благоприятное время для перевозки к Эривани транспортов и теперь, при появлении в крае персиян, не знал, как за это взяться.

Путь был действительно опасен, и еще недавно грузинская конница, следовавшая по этой дороге в Тифлис, встречена была персиянами и частью захвачена в плен.

Цицианов приписал этот случай недостаточной распорядительности самого Хаджаева и решился отправить на смену ему опять майора Монтрезора, с тем чтобы этот последний принял все меры не только к открытию сообщения с Тифлисом, но и к скорейшему доставлению транспортов из Караклиса к Эривани. Отправляя Монтрезора со сборной командой всего из ста девяти человек, при одном орудии, главнокомандующий предписал ему стараться проходить опасные места по ночам.

Но все предосторожности оказались напрасными: не успел Монтрезор отойти нескольких верст от блокадного корпуса, как уже был окружен персидской конницей, к которой на каждом шагу прибывали новые толпы казахских и борчалинских татар.

Монтрезор решился проложить себе путь штыками и, пренебрегая многочисленностью неприятеля, продолжал движение через каменистые горы, по дороге весьма трудной и на протяжении двадцати с лишним верст совершенно безводной. Долину реки Аборань Монтрезор прошел при беспрерывном бое с персиянами, а 21 августа, спускаясь с гор в Бомбакскую равнину, увидел издали главные силы царевича, которые двигались навстречу со стороны Караклиса. Почти в виду самого города царевич обложил малочисленный русский отряд, изнуренный усталостью, зноем и жаждой, и потребовал сдачи. Монтрезор отвечал, что «смерть предпочитает постыдному плену», и приготовился к бою.

Раздраженный гордым отказом, царевич поклялся уничтожить отряд и двинул в атаку разом все свои силы. Несколько часов длилась отчаянная битва, но, когда большая часть отряда была перебита и переранена, когда опорожнились патронные сумы и Монтрезор увидел, что средства обороны истощены до конца, он сбросил мундир и, обратившись к солдатам, сказал: «Ребята! Я больше вам не начальник. Спасибо за храбрость и службу. Теперь, кто хочет, может спасаться!»

Позволением этим, однако же, никто не воспользовался, кроме одного барабанщика; остальные дали последний залп и, по следам Монтрезора, кинулись в штыки на неприятеля. И в несколько минут отряда не стало.

Самого Монтрезора нашли впоследствии изрубленным на пушке, которую он, как видно, защищал до последнего мгновения; с ним рядом были убиты поручик Ладыгин и прапорщики Черец и Верещаго, а из ста девяти солдат один бежал, пятнадцать тяжело раненных захвачены в плен, а остальные девяносто три человека погибли геройской смертью.

Как только отгремела битва и темная, дождливая ночь спустилась на страшное поле, усеянное трупами и залитое кровью, персияне повернули назад, навстречу новому транспорту, подходившему из Тифлиса. Транспорт этот, однако же, успел благополучно дойти до Караклиса, но препроводить его отсюда дальше, в блокадный корпус, уже не представлялось никакой возможности.

Цицианов был глубоко огорчен известием о смерти Монтрезора и, возвращаясь в Тифлис из Эриванской экспедиции, навестил могилу храброго воина. Впоследствии общество офицеров Тифлисского полка пожелало увековечить славный подвиг товарища сооружением на самом месте его смерти небольшого скромного обелиска, и Цицианов сам написал для него эпитафию. Говорят, что эпитафия была достойна полководца, но, к сожалению, землетрясение 8 октября 1827 года разрушило памятник, а вместе с ним погибла и драгоценная надпись.

Впоследствии, уже в сороковых годах, князь Воронцов приказал возобновить обелиск на месте исторического боя, и он существует до настоящего времени на почтовой дороге между Тифлисом и Александрополем, оберегаемый соседними жителями, между которыми еще свежо и доныне предание о славной смерти майора Монтрезора.

XI. ПОДВИГ ПОЛКОВНИКА КАРЯГИНА

В Карабагском ханстве, при подошве каменистого пригорка, возле самой дороги из Елизаветополя в Шушу, стоит древний замок, обнесенный высокой каменной стеной с шестью полуразрушенными круглыми башнями.

Возле этого замка, поражающего путника грандиозно-массивными контурами, бьет ключ Шах-Булах, а несколько далее, верстах в десяти или пятнадцати, приютилось татарское кладбище, раскинувшееся на одном из придорожных курганов, которых так много в этой части Закавказского края. Высокий шпиль минарета издали привлекает внимание путешественника. Но не многие знают, что этот минарет и это кладбище – безмолвные свидетели подвига, почти баснословного.

Здесь, именно в Персидскую кампанию 1805 года, русский отряд в четыреста человек под командой полковника Карягина выдержал нападение двадцатитысячной персидской армии и с честью вышел из этого слишком неравного боя.

Кампания началась с того, что неприятель перешел Аракс у Худоперинской переправы. Прикрывавший ее батальон семнадцатого егерского полка под командой майора Лисаневича не в силах был удержать персиян и отступил в Шушу. Князь Цицианов тотчас отправил на помощь к нему другой батальон и два орудия, под командой шефа того же полка, полковника Карягина, человека, закаленного в битвах с горцами и персиянами. Сила обоих отрядов вместе, если бы им и удалось соединиться, не превышала девятисот человек, но Цицианов хорошо знал дух кавказских войск, знал их предводителей и был спокоен за последствия.

Карягин выступил из Елизаветполя 21 июня и через три дня, подходя к Шах-Булаху, увидел передовые войска персидской армии под начальством сардаря Пир-Кули-хана.

Так как здесь было не более трех-четырех тысяч, то отряд, свернувшись в каре, продолжал идти своей дорогой, отражая атаку за атакой. Но под вечер вдали показались главные силы персидской армии, от пятнадцати до двадцати тысяч, предводимые Аббас-Мирзой, наследником Персидского царства. Продолжать дальнейшее движение русскому отряду стало невозможно, и Карягин, осмотревшись кругом, увидел на берегу Аскорани высокий курган с раскинутым на нем татарским кладбищем – место, удобное для обороны. Он поспешил его занять и, наскоро окопавшись рвом, загородил все доступы к кургану повозками из своего обоза. Персияне не замедлили повести атаку, и их ожесточенные приступы следовали один за другим без перерыва до самого наступления ночи. Карягин удержался на кладбище, но это стоило ему ста девяноста семи человек, то есть почти половины отряда.

«Пренебрегая многочисленностью персиян, – писал он в тот же день Цицианову, – я проложил бы себе дорогу штыками в Шушу, но великое число раненых людей, коих поднять не имею средств, делает невозможным всякую попытку двинуться с занятого мной места».

Потери персиян были громадны. Аббас-Мирза увидел ясно, во что ему обойдется новая атака русской позиции, и потому, не желая напрасно тратить людей, наутро ограничился канонадой, не допуская мысли, чтобы такой малочисленный отряд мог продержаться более суток.

Действительно, военная история не много представляет примеров, где отряд, окруженный во сто раз сильнейшим неприятелем, не принял бы почетной капитуляции. Но Карягин сдаваться не думал. Правда, сначала он рассчитывал на помощь со стороны карабагского хана, но скоро от этой надежды пришлось отказаться: узнали, что хан изменил и что сын его с карабагской конницей находится уже в персидском стане.

Цицианов пытался обратить карабагцев к исполнению обязательств, данных русскому государю, и, притворяясь не знающим об измене татар, призвал в своей прокламации к карабагским армянам: «Неужели вы, армяне Карабага, доселе славившиеся своей храбростью, переменились, сделались женоподобными и похожими на других армян, занимающихся только торговыми промыслами… Опомнитесь! Вспомните прежнюю вашу храбрость, будьте готовы к победам и покажите, что вы и теперь те же храбрые карабагцы, как были прежде страхом для персидской конницы».

Но все было тщетно, и Карягин оставался в том же положении, без надежды получить помощь из Шушинской крепости. На третий день, 26 июня, персияне, желая ускорить развязку, отвели у осажденных воду и поставили над самой рекой четыре фальконетные батареи, которые день и ночь обстреливали русский лагерь. С этого времени положение отряда становится невыносимым, и потери быстро начинают увеличиваться. Сам Карягин, контуженный уже три раза в грудь и в голову, был ранен пулей в бок навылет. Большинство офицеров также выбыло из фронта, а солдат не осталось и ста пятидесяти человек, годных к бою. Если прибавить к этому мучения жажды, нестерпимый зной, тревожные и бессонные ночи, то почти непонятным становится грозное упорство, с которым солдаты не только бесповоротно переносили невероятные лишения, но находили еще в себе достаточно сил, чтобы делать вылазки и бить персиян.

В одну из таких вылазок солдаты под командой поручика Ладинского проникли даже до самого персидского лагеря и, овладев четырьмя батареями на Аскорани, не только добыли воду, но и принесли с собой пятнадцать фальконетов.

«Я не могу без душевного умиления вспомнить, – рассказывает сам Ладинский, – что за чудесные русские молодцы были солдаты в нашем отряде. Поощрять и возбуждать их храбрость не было мне нужды. Вся моя речь к ним состояла из нескольких слов: «Пойдем, ребята, с Богом! Вспомним русскую пословицу, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, а умереть же, сами знаете, лучше в бою, чем в госпитале». Все сняли шапки и перекрестились. Ночь была темная. Мы с быстротой молнии перебежали расстояние, отделявшее нас от реки, и, как львы, бросились на первую батарею. В одну минуту она была в наших руках. На второй персияне защищались с большим упорством, но были переколоты штыками, а с третьей и с четвертой все кинулись бежать в паническом страхе. Таким образом, менее чем в полчаса мы кончили бой, не потеряв со своей стороны ни одного человека. Я разорил батарею, набрал воды и, захватив пятнадцать фальконетов, присоединился к отряду».

Успех этой вылазки превзошел самые смелые ожидания Карягина. Он вышел благодарить храбрых егерей, но, не находя слов, кончил тем, что перецеловал их всех перед целым отрядом. К общему сожалению, Ладинский, уцелевший на вражьих батареях при исполнении своего дерзкого подвига, на следующий же день был тяжело ранен персидской пулей в собственном лагере.

Четыре дня стояла горсть героев лицом к лицу с персидской армией, но на пятый обнаружился недостаток в патронах и в продовольствии. Солдаты съели в этот день последние свои сухари, а офицеры давно уже питались травой и кореньями.

В этой крайности Карягин решился отправить сорок человек на фуражировку в ближайшие селения, с тем чтобы они добыли мяса, а если можно, и хлеба. Команда пошла под начальством офицера, не внушавшего к себе большого доверия. Это был иностранец неизвестно какой национальности, называвший себя русской фамилией Лисенков; он один из всего отряда видимо тяготился своим положением. Впоследствии из перехваченной переписки оказалось, что это был действительно французский шпион.

Предчувствие какого-то горя овладело в лагере решительно всеми. Ночь провели в тревожном ожидании, а к свету 28-го числа явились из посланной команды только шесть человек – с известием, что на них напали персияне, что офицер пропал без вести, а остальные солдаты изрублены.

Вот некоторые подробности несчастной экспедиции, записанные тогда со слов раненого фельдфебеля Петрова.

«Как только мы пришли в деревню, – рассказывал Петров, – поручик Лисенков тотчас приказал нам составить ружья, снять амуницию и идти по саклям. Я доложил ему, что в неприятельской земле так делать не годится, потому что, не ровен час, может набежать неприятель. Но поручик на меня крикнул и сказал, что нам бояться нечего; что эта деревня лежит позади нашего лагеря и неприятелю пробраться сюда нельзя; что с амуницей и ружьями тяжело лазить по амбарам и погребам, а нам мешкать нечего и надо поскорее возвращаться в лагерь. «Нет, – подумал я, – все это выходит как-то неладно». Не так, бывало, делывали наши прежние офицеры: бывало, половина команды всегда оставалась на месте с заряженными ружьями; но с командиром спорить не приходилось. Я распустил людей, а сам, словно чуя что-то недоброе, взобрался на курган и стал осматривать окрестность. Вдруг вижу: скачет персидская конница… «Ну, – думаю, – плохо!» Кинулся в деревню, а там уже персияне. Я стал отбиваться штыком, а между тем кричу, чтобы солдаты скорее выручали ружья. Кое-как успел это сделать, и мы, собравшись в кучу, бросились пробиваться.

«Ну, ребята, – сказал я, – сила солому ломит; беги в кусты, а там, Бог даст, еще и отсидимся!» С этими словами мы кинулись врассыпную, но только шестерым из нас, и то израненным, удалось добраться до кустарника. Персияне сунулись было за нами, но мы их приняли так, что они скоро оставили нас в покое.

Теперь, – закончил свою грустную повесть Петров, – все, что осталось в деревне, или побито, или захвачено в плен, выручать уже некого».

Роковая неудача эта произвела поражающее впечатление на отряд, потерявший тут из небольшого числа оставшихся после защиты людей сразу тридцать пять отборных молодцов; но энергия Карягина не поколебалась.

«Что делать, братцы, – сказал он собравшимся вокруг него солдатам, – гореваньем беды не поправишь. Ложитесь-ка спать да помолитесь Богу, а ночью будет работа».

Слова Карягина так и были поняты солдатами, что ночью отряд пойдет пробиваться через персидскую армию, потому что невозможность держаться на этой позиции была для всех очевидна, с тех пор как вышли сухари и патроны. Карягин действительно собрал военный совет и предложил пробиться к Шах-Булахскому замку, взять его штурмом и там отсиживаться в ожидании выручки. Армянин Юзбаш брался быть проводником отряда. Для Карягина сбылась в этом случае русская пословица: «Кинь хлеб-соль назад, а она очутится впереди». Он сделал когда-то большое одолжение одному елизаветпольскому жителю, сын которого до того полюбил Карягина, что во всех походах находился при нем безотлучно и, как увидим, играл видную роль во всех дальнейших событиях.

Предложение Карягина было принято единодушно. Обоз оставили на разграбление неприятелю, но фальконеты, добытые с боя, тщательно зарыли в землю, чтобы их не нашли персияне. Затем, помолившись Богу, зарядили картечью орудия, забрали на носилки раненых и тихо, без шума, в самую полночь на 29 июня выступили из лагеря.

По недостатку лошадей егеря тащили орудия на лямках. Верхами ехали только три раненых офицера: Карягин, Котляревский и поручик Ладинский, да и то потому, что солдаты сами не допустили их спешиться, обещая на руках вытаскивать пушки, где это будет нужно. И мы увидим дальше, как честно исполнили они свое обещание.

Пользуясь темнотой ночи и горными трущобами, Юзбаш некоторое время вел отряд совершенно скрытно. Но персияне скоро заметили исчезновение русского отряда и даже напали на след, и только непроглядная темень, буря и особенно ловкость проводника еще раз спасли отряд Карягина от возможности истребления. К свету он был уже у стен Шах-Булаха, занятого небольшим персидским гарнизоном, и, пользуясь тем, что там все еще спали, не помышляя о близости русских, сделал залп из орудий, разбил железные ворота и, кинувшись на приступ, через десять минут овладел крепостью. Начальник ее, Эмир-хан, родственник наследного персидского принца, был убит, и тело его осталось в руках русских.

Назад Дальше