И уж кто-кто, а полковник Ахтырского гусарского полка Денис Васильевич Давыдов знал, что война — это не только «сабля, водка, конь гусарский», но и дыхание повседневной смерти, опьяняющее человека.
В четырёх строчках — ужас, кровь, опасность, разрушение. Можно только представлять, что имел в виду поэт, используя эти понятия.
«Витебск был весь разграблен, и храмы Божьи, и женщины осквернены. Известно, что и язычники уважают свои капища, а враги России убивали в церквах укрывшихся там младенцев и в каком-то яростном безумии обвешивали членами их иконостасы и алтари… Подобные зверские действия производили только поляки над малороссиянами, нашими единоверцами (незадолго перед отторжением от них Малороссии); поучаемые иезуитами, они склоняли их перейти в католицизм и, кто не соглашался на их предложения, тех нещадно убивали, а детей их бросали на раскалённые плиты и жаровни и под пронзительный вопль и стенания их, как под музыку, плясали мазурку…»
«Из оставшихся домов нет ни единого, который не был бы разграблен. Церкви осквернены, обруганы, обращены в конюшни. Из Чудова (монастыря) выгнали мы лошадей, в Благовещенском соборе навалена была бездна бумаги, на которой вам пишу, были бутылки, стояла бочка с пробками, мощи изувечены частью, частью же расхищены. Дмитрию-царевичу отрубили руки и голову. Повторены здесь ужасные сцены Робеспьерова времени. (…) У женщин, которые имели кольца на руках, обрубали пальцы со словами „cela va plus vite comma cela!“ (так будет быстрее, чем иначе!) В Богородске по подозрению, что убиты там пять французов, взято пять мещан, двое расстреляны, двое повешены за ноги, а пятый погружён в масло, а потом сожжён живой на костре. Огнём сим изверги раскуривали трубки свои, певши песни. Ужасно рассказывать. Ярость (французов) ещё более умножалась от злости, что не заключается мир, и от недостатка в хлебе и шубах…»
Народ взялся за вилы и дубины, началось партизанское движение. Но…
Кто не знает про боевиков Степана Бандеры, про украинскую дивизию СС «Галичина», про латышские «Ваффен СС», действовавшие во время Великой Отечественной войны? Кто не слышал о Русской освободительной армии генерала А. Власова, об отрядах самообороны из полицаев?
Но не надо думать, что всё это почерк «кошмарного» XX века. Один из «народных защитников», А. Вайтуленис, позднее признавал: «Да, вооружённая резистенция — это не только героическая борьба с врагом, (…) это также сведение личных счётов, месть, обесценивание величайшей ценности — человеческой жизни. Безусловно, самоволие, жестокость были свойственны всем партизанским войнам».
И войне 1812 года, которая тоже была названа Отечественной, были присущи всё безумие, весь хаос и вся жестокость, которые несут с собой боевые действия.
Французская армия сражалась с русской. Крестьяне своими партизанскими действиями помогали армии. Но зачастую они, объединившись с отрядами французов, разоряли помещичьи усадьбы. Большая часть помещиков помогала отечеству. Но часть искала спасения у оккупантов. И тогда французы получали приказ защищать русских помещиков и стрелять в мужиков. Русские ополченцы, получившие в руки оружие, бунтовали. На их усмирение посылались русские армейские полки.
Примеры? Пожалуйста!
В Полоцком уезде Витебской губернии, в Ельнинском, Сычёвском, Поречском и Юхновском уездах Смоленщины, в ряде подмосковных селений с июля по сентябрь местные крестьяне громили барские усадьбы с помощью французов. Или делали это сами, избивали своих хозяев и везли их связанными на суд и расправу к французам, как было в Поречском и Велижском уездах Смоленской губернии.
В деревне Смолевичи и ряде деревень Борисовского повета Минской губернии, в Витебской и Смоленских губерниях русских крестьян усмиряли, по просьбе их помещиков, французские каратели.
На неоккупированных территориях действовали русские каратели.
Осенью 1812 года бунтовали московские и саратовские ополченцы. 21 декабря бунт подняли три полка Пензенского ополчения в городах Инсаре, Саранске и Чембаре. 7000 ратников захватили Инсар, бросили в тюрьму своих офицеров и начали сооружать для них виселицы. Против них были двинуты регулярные войска с артиллерией. «Десятки ополченцев погибли в бою, а прочих ждала расправа, более страшная, чем смерть на поле боя: только в Инсаре 38 из них были засечены кнутами, в Саранске 8 человек после кнутобойства с вырезанием ноздрей отправлены в Нерчинск на каторгу, 28 — биты шпицрутенами и 91 — палками».
Расправы чинили видные боевые генералы, герои Отечественной войны. Генерал от кавалерии граф П. Витгенштейн расстреливал и вешал крестьян в Псковской, Витебской губерниях и в Лифляндии. Военный министр, генерал от инфантерии, командующий 1-й Западной армией М. Барклай-де-Толли, сам призывавший крестьян взяться за оружие, 31 июля приказал карателям подавить бунт в селе Рудня в Смоленской губернии, а «зачинщиков бунта, яко изменников веры и отечества, повесить». Фельдмаршал князь М. Кутузов в октябре — ноябре неоднократно посылал войска против крестьян Подмосковья и Смоленщины, требуя расправляться с бунтовщиками «по строгости закона». (Остаётся только добавить — «военного времени».)
Русские офицеры, кроме бесчинств захватчиков, неоднократно отмечают в своих дневниках факты преступлений в русской армии. «Горестнее всего слышать, что свои мародёры и казаки вокруг армии грабят и убивают людей — у Платова отнята вся команда…» (Генерал-лейтенант Д.М. Волконский.)
Всё это происходило одновременно с героической защитой Смоленска, «славным днём Бородина», знаменитым Тарутинским манёвром, сражениями под Малоярославцем и Красным. О них помнит каждый школьник. А другую, неприглядную сторону войны впоследствии старались не афишировать. И война стала «правильной» и причёсанной.
Но в той кровавой вакханалии варварская жестокость стала повсеместным явлением. Она охватила всех втянутых в войну. Очевидцы событий с тревогой констатировали: «Убить просто француза — казалось для русского крестьянина уже делом слишком обыкновенным; все роды смертей, одна другой ужаснее, ожидали несчастных неприятельских солдат, захваченных вооружёнными толпами крестьян…»
Солдаты и казаки не уступали в жестокости, расправляясь даже над беспомощными ранеными. Чудом уцелевшие в том походе наполеоновские офицеры оставили для истории массу свидетельств.
«Мы лежали, завёрнутые в холщовые тряпки, друг возле друга на полу в постоянном страхе погибнуть от нашествия неприятеля. При вступлении русских в город мы постоянно слышали скрип колёс, ругательства солдат, раздирающие душу вопли несчастных, которых жители и евреи выгоняли из домов, где они нашли убежище; их грабили и убивали. (…)
Изверги ворвались в госпиталь и разбрелись по всему дому. Мы отдали им всё, что у нас было, умоляя на коленях о пощаде, но всё было напрасно. „Шельмы-французы!“ кричали они, при этом они нас били кнутами, толкали ногами. Так как нападения этих извергов повторялись, то у нас отобрали всё до последней рубашки и половиков; а когда у нас уже ничего не осталось, то нас били, как собак, ища, не скрывается ли чего-нибудь под тряпками. (…)
Все дома были переполнены людьми; несчастные лежали даже на улицах и во дворах, не находя места в домах. Когда русские вступили в город, этих несчастных подвергли страшным истязаниям. У них отнимали всё без различия и бросали их раздетыми на улицу при жестоких морозах в 24–26 градусов. Тут они попадали в руки партизан, которые отнимали у них последнее, подвергая их ужасным истязаниям, или просто убивали, что было лучше, так как им предстояло замёрзнуть от холода».
Свирепствовали не только невежественные, грубые мужики и бабы, расправляющиеся с захватчиками, не только солдаты регулярной армии, но и «благородные» офицеры.
Например, легендарный русский партизан Отечественной войны 1812 года Александр Самойлович Фигнер. Его «великостию духа» восхищался М.И. Кутузов, а Наполеон отзывался о нём так: «…немецкого происхождения, но в деле настоящий татарин».
Фигнер «по своим нравственным качествам представлял среди партизан 1812 г. исключение, тем более досадное, что как воин он чуть ли не превосходил всех отвагой, предприимчивостью, „сметливостью сверхъестественной“». Однако современники Фигнера, включая его друзей, сурово осуждали в нём «алчность к смертоубийству», «варварство», «бесчеловечие», особенно по отношению к пленным, которых он целыми партиями (иногда сотнями) приказывал убивать, собственноручно расстреливал и даже пытался выпрашивать у Д.В. Давыдова его пленных, чтобы их «растерзать».
Возможно, позднее гусарский поэт Давыдов, перебирая струны гитары, не раз вспоминал сцены диких расправ над пленными. Но элегий на эту тему не сочинял. Скорее всего, слишком страшные картины представали перед его глазами. Незачем их было воспевать. И он предпочитал писать о воинской дружбе, о любви к прекрасным дамам.
Сто лет, вплоть до Первой мировой войны, 1812 год считался в России самым лютым и кровавым. Достаточно учесть, что за пять месяцев наполеоновская армия лишилась полумиллиона солдат. Это означает, что ежедневно более 3000 человек погибали в бою, от полученных ран, от болезней, от голода, от обморожений, получали увечья, сходили с ума. К этому стоит прибавить потери русской армии и мирного населения, приблизительно равные французским.
Наполеоновские войны уже можно считать мировой войной. Боевые действия охватили огромные пространства от Скандинавии до Африки, от Лиссабона до Москвы. Воевали практически все государства, включая Турцию, Персию и США (Англо-американская война 1812 г.).
Менялись времена, взрослела цивилизация. Появился телеграф, стали чище города, запыхтели паровозы. Смягчились законы. Но кровожадность homo sapiens оставалась неизменной. И каждый раз очередная война лишь подтверждала это. Она поощряла убийства самые жестокие, изощрённые, изуверские, вновь и вновь делая из человека нелюдя.
Во время войны греческих фанариотов (Фанариоты — буквально жители Фанара, квартала в Стамбуле (XVIII–XIX вв.). В XIX в. — представители греческого духовенства, купечества и аристократии (Примеч. ред.) с турками Греция оказалась опустошена в результате боевых действий, сопровождающихся массовым избиением христиан и казнями христианских священников. В апреле 1822 года турецкие войска Капудана-паши Хозрева высадились на острове Хиос, в результате чего 20 000 греков было вырезано и 30 000 продано в рабство (по другим источникам — 90 000 и 40 000 соответственно).
Известный исследователь Крымской войны 1853–1856 гг. Богданович отмечал: «Грабежи, насилия и убийства, совершённые англо-французскими мародёрами и союзниками их — турками, должны быть отмечены слезами и кровью невинных жертв в истории войн против России…»
В США, во время Гражданской войны 1861–1865 гг., конфедераты зверски расправлялись не только с неграми, сочувствующими «северянам», но и со своими белыми противниками — в уши военнопленным вставлялись пороховые заряды и поджигались: голова раскалывалась на части.
Неописуемые зверства творились на улицах Парижа при разгроме Коммуны, в разгар Франко-Прусской войны 1870–1871 гг. Правительственная («Версальская») армия заключила перемирие с прусским командованием, чтобы расправиться с внутренним врагом. Пруссаки не стали мешать — пусть французы убивают французов. Даже освободили из плена тысячи солдат с условием, что те примут участие в штурме Парижа. Солдаты, озверевшие от кровопролитной войны, раздосадованные поражениями, увидели в коммунарах причину всех своих неудач. И кинулись убивать тех самых парижан, которых ещё совсем недавно защищали от пруссаков.
«Версальская солдатня изощрялась в гнусных выдумках: например, складывали трупы друг на друга, чтобы по ним можно было ходить, как по ступенькам лестницы; кидали с размаху штык в глаз уже убитого федерата; победитель в этой игре в „ножички“ забирал ставки, внесённые прочими участниками; стрелок-моряк, распотрошив живот молодой женщины, разматывал ей кишки…»
В лазарете семинарии Сен-Сюльпис находилось 300 раненых. «Версальцы» прирезали их на койках, расправившись с доктором Фано, который, защищая своих пациентов, взывал к Женевской конвенции и христианскому милосердию.
Газета «Монитер универсель» писала 1 июня 1871 года о траншее более чем с 1000 трупов, вырытой в сквере Сен-Жак: «Когда снова ворошили заступом в этих сырых ямах, то натыкались на головы, руки, ноги, плечи. Очертания трупов вырисовывались под тонким слоем мокрой земли…»
И спустя десять дней после описанных событий победители продолжали гнать на расстрел вместе с коммунарами и рабочими толпы «женщин предместий, маркитанток, детей, оборванных девчонок», как сообщала «Иллюстрасьон» от 10 июня 1871 года.
Женщины, задрав подолы, с хохотом и проклятиями мочились на окровавленных, умирающих коммунаров, лежащих во рвах, зонтиками тыкали в раны, стараясь усугубить их предсмертные страдания.
Зато, когда пляска смерти закончилась и в Париже восстановилась мирная жизнь, эти же дамочки, наверное, чинно прогуливались по бульварам, вежливо раскланивались друг с другом и беседовали о погоде.
Что же война делает с людьми? Какой монстр просыпается внутри них и начинает управлять человеческими поступками, которые в здравом уме кажутся немыслимыми, неслыханными?
Во время войны в Китае в каждом городе происходили «настолько жуткие по своей жестокости расправы над местным населением, что китайские войска заранее освобождали целые регионы, опасаясь прихода японской армии». При отступлении они уничтожали припасы и сжигали города, чтобы они не достались противнику. Это вело к новым трагедиям. Так, город Чанши был подожжён вместе со 160 000 мирных жителей и беженцев.
Ворвавшись в 1937 году в полумиллионный Нанкин, японские солдаты устроили чудовищную резню, ставшую известной как «ужасы Нанкина». Жителей безжалостно хоронили живьём, сжигали, рубили, стреляли, вешали, насиловали, топили в Янцзы.
Всё «как обычно».
Но появилась и новая «забава»: китайцев заставляли пить керосин, после чего они в невероятных мучениях умирали. В этом заключалась какая-то извращённая жестокость: убивать не самому, а наблюдать, как человек, стремясь хотя бы ненадолго отсрочить смерть, сам себя обрекает на страшную пытку.
Ломается психика, рушатся казалось бы незыблемые законы жизни, привычные правила больше не работают, реальность становится кошмарным видением…
«Настоящее побоище учинили захватчики на Филиппинах. По масштабу и жестокости оно уступало только нанкинскому: 131 тысяча человек приняли ужасную смерть от рук японских солдат. В Гонконге японцы уничтожили в госпитале всех раненых и больных, сестёр изнасиловали. (…) Военные преступления осуществлялись в самых безжалостных формах: людей обезглавливали, четвертовали, обливали бензином и сжигали живыми; военнопленным вспарывали животы, вырывали печень и съедали её, что являлось якобы проявлением особого самурайского духа».
А ещё жестокость бывает «рациональной».
Холодной и осмысленной. Когда живой материал используется для нужд армии.
Стопроцентно.
Когда мирных жителей и детей гонят перед собой в атаку, посылают на минные поля, забирают у них кровь для госпиталей.
«Приказав всем крестьянам собраться возле какой-то хибарки (в деревне Стренеки Лужского района Ленинградской области), немцы отобрали группу пожилых колхозников и увели их с собой. Примерно через полчаса колхозники вернулись.
К возвратившимся колхозникам подошёл фашист и роздал им лопаты:
„Копайте!“
В это время один из колхозников шепнул односельчанам: „У нас брали кровь“.
Оказывается, немцам потребовалась для раненых кровь, и они взяли её насильно у колхозников. Они высосали у колхозников всё, что мог взять шприц.