Так писал Мигель де Сервантес. А к словам автора «Дон Кихота» следует прислушаться хотя бы потому, что он лично сражался с турками в кровопролитном морском бою при Лепанто в 1571 году, командовал взводом испанских солдат, принимал участие в абордажных схватках и был при этом дважды ранен.
Возможно, что именно в кромешном аду трещавших в лицо мушкетных выстрелов, в клубах порохового дыма, его творческий ум и поразила мысль о кошмаре солдатского ремесла. Ремесла практически обречённых людей, бегущих по абордажным мостикам.
Откуда берутся силы, которые заставляют людей карабкаться на стены Карфагена и Сиракуз, стоять под картечью при Бородине и Ватерлоо, бежать на пулемёты под Марной и плыть через Днепр под градом мин? Вопреки здравому смыслу, логике, инстинкту самосохранения. Что это? Чувство чести? Чувство долга? Самопожертвование? Ярость? Патриотизм? Что?!
Впрочем, сколько бы ни подводилось научных баз, ни сочинялось философских трактатов и ни составлялось военно-аналитических трудов, мне кажется, ярче всех безобразный лик войны описал польский журналист Кароль Малцужинский после демонстрации на Нюрнбергском процессе документального фильма, предъявленного обвинением.
«Помню, когда я сел за очередную корреспонденцию для газеты, я не сумел ни описать, ни точно передать того, что видел собственными глазами.
Помню, было много, очень много могил. Голос за кадром называл цифры жертв: 8000, 15 000, 135 000. Убитые мало чем напоминали человеческие тела. Порой они были даже обезглавлены. Порой без ног — это убитые инвалиды войны. Порой тела были обгорелые и походили на манекены. Порой они были заморожены, и тогда вытягивали руки к небу. Порой же в людей стреляли, когда они убегали, и тогда тела лежали в самых невероятных позах. Порой же вообще невозможно было понять, что представляет собой этот обрубок. Некоторые трупы выглядели так ужасно, так чудовищно, что приходилось принуждать себя смотреть на экран.
И тогда я видел женщин, закутанных в платки, бредущих вдоль этих кошмарных километровых, вызывающих отвращение рядов разлагающихся трупов.
Я видел, как эти женщины, одна за другой, бросались вдруг со звериным воем на человеческие останки, я видел, как они целовали пустые, отдающие мертвечиной глазницы. Как с нежностью на суровых морщинистых лицах — её и описать невозможно — они гладили эти безволосые, обгоревшие, уродливые головы.
И опять уже другие, одна за одной, вырываются из неспешно тянущейся цепи и припадают к ногам лежащих тел.
Не понимаю, как узнавали они мужей, братьев, дочерей. ТАМ ничего нельзя было узнать.
Попадались и дети, которые искали родителей. Плачущие, как плачут все дети в мире. Но куда больше встречалось детей тихих и мёртвых. Кто убит в больницах, кто на улице, кто подле матери. У них тоже, как и у взрослых, виднелись на головах следы пуль.
На мостовых, на тротуарах, у стен домов тоже лежали трупы. В сенях, в горницах — повсюду. Некоторых вешали на балконе, некоторых на проволочной ограде местных лагерей, некоторых на решётках местных тюрем. У всех открытые рты. На трупах женщин юбки часто были задраны. Голос из-за кадра говорит, что их изнасиловали…»
Вот это и есть ВОЙНА.
Глава 2
Война стоит денег
Для войны нужны три вещи:
во-первых, деньги, во-вторых, больше денег, в-третьих, ещё больше денег.
Наполеон
Во время войны система ценностей приходит в неописуемый хаос. Человеческая жизнь обесценивается до нуля, а всё, что может её продлить, приобретает запредельную стоимость.
Краюха хлеба меняется на золотые часы или бриллиантовое колье. За овладение оазисом с жалким колодцем погибает целый полк. Котелок горячей похлёбки и обещание свободы приравниваются к жизням сотен преданных товарищей.
Материальные потери, которые несёт с собой война, старательно фиксируются в толстых томах отчётов, закладываются в бюджеты и вычисляются экономистами.
Но не стоит забывать, что за бесконечными столбиками цифр, за сухими графиками и таблицами, напоминающими мирную математику, стоят горе и гибель вполне реальных людей…
Жадная топка войны всегда пожирала миллиарды талеров и гульденов, фунтов и марок, рублей и долларов, злотых и тугриков, превращая их в протазаны, мушкеты, пули и бомбы. Превращая их в смерть.
Вплоть до конца XIX века турки имели обыкновение после боя отрубать головы поверженным врагам. Делалось это не из-за какой-то изуверской восточной жестокости, а для отчёта и получения вознаграждения за каждого убитого врага. Подобный обычай иногда мешал ведению боя и даже приводил к печальным последствиям.
Так, во время Абукирского сражения, 25 апреля 1799 года, янычары то и дело покидали свои позиции, чтобы отрезать головы убитым и раненым. Этим воспользовалась кавалерия Мюрата и атаковала рассыпанных по полю пехотинцев. Турецкая армия была сброшена в море.
До сих пор в горячих точках расплата с боевиками ведётся не только в долларах, но и по старой традиции: за убитого солдата полагается 20 баранов, за офицера — 40 баранов. Только в наши дни не требуется присылать своим командирам мешки с отрубленными головами. Сам «процесс» достаточно снять на видеокамеру.
Пленных умерщвляли далеко не всегда. Иногда выгоднее было обращать их в рабов и заставлять работать на себя.
В древности военные действия немедленно сказывались на цене пленных-рабов. Их стоимость снижалась в сотню и более раз. Например, после побед Оима над Митридатом «цена на раба падала до 4 драхм, а в длительные периоды мира возрастала до 400–500 драхм». А в 1169 году, после войны Новгорода с Суздалью, пленные суздальцы продавались из расчёта 10 человек за 1 гривну серебра.
В период Первой, а особенно Второй мировой войны подневольный труд военнопленных достиг наибольшего масштаба. Вопреки всем международным соглашениям их использовали для работ на военных объектах и при строительстве оборонительных сооружений.
Все соглашения, пакты, договоры и законы война превращает в обычные бумажки, если их суть препятствует достижению победы.
За каждого узника германского трудового концлагеря, умершего не от истощения согласно программе «уничтожения трудом», а убитого охранником, коменданту приходилось оправдываться ворохом объяснительных, так как заключённые являлись своего рода рабочей скотиной и приносили рейху прибыль. При общеизвестной немецкой аккуратности и педантичности было совершенно непозволительно губить производительную силу по собственной прихоти.
Порой складывалась парадоксальная ситуация, когда переполненные лагеря больше были не в состоянии принимать новые эшелоны с военнопленными. С одной стороны, требовалось проведение «акции по массовой ликвидации», с другой — в лагерь спускался план, согласно которому ставилась задача «в связи с прибытием дополнительной рабочей силы увеличить выработку щебня на 32 %». Тогда начиналась длительная бюрократическая переписка, состоящая из приказов, отчётов и прошений, между ведомством рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, Главным административно-хозяйственным управлением СС группенфюрера Освальда Поля, «Трудовым фронтом» Роберта Лея и другими экономическими, финансовыми и промышленными инстанциями.
Как показывает история, собирать деньги для войны можно различными способами. Ограблением колоний, увеличением налогов, введением десятичасового рабочего дня и семидневной рабочей недели, использованием труда заключённых.
Можно «одолжить» деньги у крупного частного капитала. Во время войны никто не посмеет требовать у государства «платы по векселям» без риска прослыть изменником. В случае победы расплатиться можно за счёт побеждённого врага, а в случае поражения объявить себя банкротом.
Можно даже договориться о «кредите» с теми странами, которые выбраны в качестве жертв для предстоящего нападения. Под огромные проценты. Под любые гарантии. Потому что война автоматически всё аннулирует. А можно получить деньги путём обычного надувательства собственных граждан.
В 1930-е годы в Германии было объявлено, что каждая немецкая семья через несколько лет получит свой «фольксваген» — народный автомобиль. Для этого из зарплаты рабочих стали удерживать от 5 до 15 марок. Но пришло время, прозвучал призыв Германа Геринга: «Пушки вместо масла!» и средства, собранные для «народных автомобилей», были брошены на создание танкостроительной промышленности. «Деньги были нервом войны», — заметил однажды фельдмаршал Монтекукколи. Точнее не скажешь. Только этот нерв состоял из совокупности нервов воюющих людей: солдат, полководцев и правителей. При задержке выплаты денежного жалованья бунтовали русские стрельцы, а европейские ландскнехты не только бунтовали и разбегались из-под знамён, но и грозились перейти на сторону более богатого врага. «Денег, а не речей!» — требовали наёмники.
В поисках средств для ведения войны казацкое войско Степана Разина совершало грабительские набеги на Персию, испанцы снаряжали экспедиции за сокровищами инков, Пётр Первый и большевики разоряли церковную казну, Наполеон обирал освобождённые от австрийцев итальянские города, гитлеровцы пускали на переплавку золотые оправы очков и зубные коронки узников концлагерей.
Благодаря умелой финансовой политике Ивана Калиты в XIV веке русские княжества сумели сформировать и выставить на Куликовом поле вполне боеспособное войско.
Есть мудрая военная пословица: «Война начинается с сухаря». Но если быть более точным, то война начинается с монеты, на которую этот сухарь можно приготовить или купить.
В эпоху наёмных армий головной болью монархов были не поражения и потери крепостей, а постоянный дефицит денег. Будут деньги — всегда найдутся желающие убивать за плату. Тогда армия быстро возродится после разгрома. И появится шанс на реванш.
Наиболее талантливым в этом отношении оказался Фридрих Великий. В течение Семилетней войны, сражаясь с саксонцами, австрийцами и русскими, неоднократно битая, его армия чудесным образом восстанавливалась в самые короткие сроки, хорошо обученная и прекрасно оснащённая.
Недаром говорили, что Фридрих «был наиболее велик в своих поражениях». Его прусский «нерв войны» оказался крепче.
«Война всегда была делом финансового расчёта. Знали приблизительные денежные средства, казну, кредит своего противника; знали силу его войска. Человеческий материал был всюду; применять его надо было везде одинаково, то есть с величайшей осторожностью, потому что когда войско было разбито, не было возможности создать новое, а, кроме войска, ничего другого не было, ничего или почти ничего, потому что ещё дороже последнего солдата был последний талер, на который можно было нанять нового солдата. Успех войны зависел в сущности от точного и верного вычисления военных средств, и в этом отношении мысль Фридриха о последнем талере как о решающем факторе победы становится особенно ясной».
Известно, что вплоть до 22 июня 1941 года СССР и Германия, готовясь к войне друг с другом, вели между собой оживлённую торговлю. Она была выгодна обоим государствам. Россия получала индустриальные товары и промышленное оборудование. Германия — сырьё и продовольствие. Каждый наращивал свои мускулы перед решающей схваткой. В годы войны торговля, разумеется, прекратилась.
Но иногда между воюющими сторонами сохранялись денежные отношения и даже устанавливались специальные тарифы. Например, в широких масштабах практиковалась операция не только обмена пленными, но и их выкупа у противника. В подобных случаях полководцы были вынуждены решать, что для них важнее в данный момент: живая сила или звонкая монета. Не хватает пехоты — обменивай людей, недостаточно артиллерии — продавай захваченных пленных, а на вырученные средства отливай новые пушки.
Во время Семилетней войны существовали такие расценки при обмене военнопленными:
«Что могла поделать Испания против Голландии, когда даже во времена ожесточённейшей борьбы она не могла закрыть свои гавани для голландских кораблей? Филипп II должен был покупать каждый крючок, каждый канат, каждый гвоздь у своих смертельных врагов, которые умели назначать хорошие цены».
Таким образом, испанцы не только зависели в военном строительстве от восставших и брали у них кредиты, но и финансировали войну против самих себя!
Подобная ситуация складывалась во время войн довольно часто. Только позднее с врагом старались расплачиваться не полновесным золотом, а фальшивыми деньгами.
Вальтер Шелленберг, начальник управления политической разведки Главного управления имперской безопасности (РСХА), вспоминал в своих мемуарах: «Фальшивые деньги использовались также на контрабандную покупку оружия нашими агентами секретной службы. В странах, где существовало движение Сопротивления, — в Италии, в Греции, а также во Франции, процветала торговля таким оружием на наши фальшивые фунты. Чаще всего это было автоматическое оружие, которым мы пользовались во время наших операций против партизан, что выглядело весьма курьёзно: оружие, которое нам продавали партизаны, мы использовали против них же самих».
Монетные дворы государств, лучшие художники и гравировщики использовались для подделок банкнотов враждебных стран с целью подорвать их экономику.
«Был разработан план, в соответствии с которым на территорию Англии с самолётов должны были быть сброшены целые тонны фальшивых денег. Страна была бы наводнена ими. Можно себе представить, к чему бы это привело. Правительство было бы вынуждено изъять из обращения все денежные знаки, выпущенные государственным казначейством, что, помимо огромных расходов, вызвало бы ещё и огромную перегрузку административного аппарата. Население было бы приведено в замешательство и утратило бы всякое доверие к своему государственному банку».
Нет никакого сомнения, что, несмотря на всю сознательность граждан, призывы, предупреждения и угрозы властей, люди растащили бы свалившиеся с неба купюры. Патриотизм патриотизмом, но выжить хочется каждому. «Я возьму немного. Всего пачечку. Куплю своим голодным детям молока. И лекарств. И пошлю мужу посылку на фронт. И выкуплю заложенное в ломбард обручальное кольцо. И отложу на чёрный день…»