В понедельник я получила это дело в свое производство. И, рассматривая пустую сигаретную пачку, обнаружила, что сигареты произведены в Душанбе. Это насторожило. Ведь на тот момент наш город сигареты «Космос» не импортировал, поскольку потребности курильщиков в этом продукте полностью удовлетворяла наша табачная фабрика имени Урицкого. Какой из этого следовал вывод? Значит, пачка привезена из Душанбе. А раз сигареты из этой пачки закончились в пятницу, значит, она привезена из Душанбе недавно. Тем более что хозяин пачки пользовался услугами камеры хранения Московского вокзала, — значит, либо уезжал из нашего города с Московского вокзала, либо, что более вероятно, прибыл на Московский вокзал. Еще можно было с определенной долей уверенности утверждать, что человек, назвавшийся Геворкяном, — не азербайджанец и не грузин, поскольку они никогда не назвались бы армянской фамилией.
Вдова потерпевшего, очень милая молодая женщина, с которой я бы с удовольствием дружила, если бы жизнь столкнула нас при иных обстоятельствах, откровенно сказала мне, что она не верит в то, что преступники будут найдены и сядут в тюрьму. Она прямо заявила: «Вы не обижайтесь, но я посоветовалась с друзьями, и они мне сказали: „Следователь — женщина? Да еще и молодая? Ну, тогда никого никогда не найдут, и не надейся“…»
Опуская скучные подробности рутинного розыска преступников, скажу, что, обойдя почти все питерские гостиницы, кроме самых фешенебельных (вряд ли люди, укравшие поношенные брюки и сломанный зонтик, проживали в пятизвездочных отелях), написав и разослав в разные города нашей страны более пятисот запросов о гостях нашего города по фамилии Геворкян, мы стали ждать ответов. И ждали до ноября. А пока запросы исполнялись, как раз в ноябре из милиции далекого армянского городка Егварда в дежурную часть ГУВД Петербурга позвонил дежурный и спросил, не было ли в нашем городе в июле совершено убийство мужчины, соединенное с разбоем.
Уставший оперативный дежурный на этот звонок ответил неласково. Он спросил, в каком районе было убийство, поскольку в июле наверняка помочили массу народа в разных районах города, спросил с таким подтекстом, что, мол, вот я сейчас все брошу и буду искать июльское убийство невесть где… Коллега из Егварда объяснил, что убийство было в районе с названием на букву «К», но это нашего дежурного не впечатлило. Он довольно резко сказал, что в Питере по крайней мере четыре района на букву «К», предложил сначала определиться, какой из них имеется в виду, а уж потом беспокоить занятых людей, и бросил трубку.
Спасибо коллеге из Армении, он, в отличие от некоторых, оказался настоящим профессионалом и проявил настойчивость. Не добившись профессиональной солидарности от дежурного по главку, он начал методично обзванивать районы, названия которых начинались на букву «К», и в одном из них нашел искомое убийство.
Оказалось, что Геворкян — уроженец Егварда, и именно туда прибыл после удачного авантюрного пробега по городам России. А местную милицию насторожило то, что прибыл он не один, а вместе с молоденькой русской девушкой. Ее вызвали в милицию, стали задавать разные вопросы и раскололи на то, что в Питере она со своей подружкой познакомилась с двумя армянами, и они вчетвером совершили ограбление квартиры одного доверчивого лоха, его они подцепили по дороге на вокзал, и он сам привел их в свою квартиру. О том, что лох умер, задохнувшись от кляпа, она не знала. Или прикидывалась, что не знает.
Когда стало понятно, что надо ехать в Егвард — проверять Геворкяна на причастность к преступлению и решать вопрос о его аресте, я испугалась. Ехать в воюющую Армению, без денег (нам как раз тогда не выплачивали зарплату, а в сберкассах не выдавали вклады, был такой кратковременный темный период в нашей истории), где неизвестно что нас ждет… Мне выделили в компанию двух оперов из РУВД. Потом мы с ними очень подружились, и один из них, самый молодой в нашей компании, позже вспоминал, что когда он вошел ко мне в кабинет с сообщением о том, что он будет сопровождать меня в командировку, я тоскливо оглядела его и спросила: «А у вас хоть пистолет есть?». И когда он ответил утвердительно и даже продемонстрировал «ствол», я так же тоскливо спросила: «А вы хоть стрелять из него умеете?». Между прочим, оказалось, что у парня спортивный разряд про стрельбе.
В общем, командировка обещала много приключений, они и случились. Рассказывать о них не буду, потому что наши замечательные журналисты, много писавшие об этом деле, практически все рассказали. Но в их очерках мы выглядели героями, а мне больше запомнились казусы. Например, как я в Ставрополье (самолеты до Еревана не летали, и нам пришлось добираться на перекладных) провела ночь в Доме приезжих на вокзале, боясь хоть на минуту сомкнуть глаза и упустить из виду свою сумку с единственной ценной вещью — уголовным делом. Мои опера-то сразу уснули без задних ног в своем мужском отделении Дома приезжих, а я всю ночь караулила дело… Или как мы штурмовали поезд «Ростов — Ереван», имея билеты без мест, в результате чего нам удалось урвать «козырные» места на третьих, багажных, полках. Тем, кто не знает, могу сообщить, что эти полки — узкие и скользкие и трое суток балансировать на них — удовольствие не для слабонервных.
Или наш замечательный банкет в блокадном Ереване, где электричество включали на один час в сутки. А на дворе стоял декабрь, и в моем номере в гостинице температура не поднималась выше трех градусов по Цельсию. Но местные милиционеры устроили нам шикарный прием и накрыли потрясающий стол — с тремя переменами горячих блюд — в неработающем ресторане. Это был незабываемый банкет, тосты мы поднимали в перчатках, топая ногами в шерстяных носках и пытаясь разглядеть друг друга сквозь вырывавшиеся у нас изо ртов клубы пара.
А перед отъездом нас спросили, что бы мы хотели увезти из Армении. Поскольку магазины не работали и увезти можно было только фрукты, нас повезли на овощную базу. Меня удивило, что прямо на базе стояло несколько милицейских машин; на мои расспросы местные пояснили — люди за фруктами приехали, Новый год скоро… Подошел хмурый работник базы и спросил: «Сколько мандаринов?». Я робко сказала: «Килограмма три…», имея в виду себя и двух оперов, каждому по килограмму. Работник базы пожал плечами, взял полиэтиленовый пакет и удалился. Вернулся через пять минут, протягивая мне пакет с мандаринами, и на мой робкий вопрос: «Сколько я вам должна?» возмущенно ответил: «Это вам не магазин. Это база!»
Забрав Геворкяна из изолятора временного содержания, мы с операми двинулись в аэропорт. Самолеты в это смутное время по-прежнему летали как хотели, не сверяясь с расписанием. Оставив нас ночью в огромном темном аэропорту Звартноц с напутствием: «Если к вам подойдет группа агрессивно настроенных людей и потребует отпустить арестованного, не сопротивляйтесь, немедленно отстегните наручники и бегите», местные опера отбыли по домам (слава Богу, к нам никто не подошел). А мы ждали рейса до утра, после чего выяснилось, что самолет до Питера сегодня не полетит. «А когда полетит?» — спросили мы. И услышали, что, возможно, через неделю. Делать нечего, мы вернулись в гостиницу (слава Богу, номера наши оказались еще не заняты прибывающими из Карабаха беженцами). В холодном номере, без копейки денег мы провели двое суток, питаясь бульонными кубиками, запасенными из дома. Связи с милицией не было — такой роскоши, как мобильные телефоны, правоохранительные органы тогда не знали. В гостинице телефон не работал — война. Надо было выходить на связь с милицией, без помощи местных оперов не добраться с арестованным до аэропорта, а это означало, что идти на поиски милиции предстояло мне: опера не могли оставить злодея, разлучаться им было нельзя, теперь они были не просто опера, а конвой. Я до сих пор помню, как вышла в ночной Ереван, черный, без света город, в мрак, прорезаемый только фарами машин; в дверях гостиницы мне встретился местный житель, походя сообщивший, что у них сейчас в такое время женщины по одиночке не гуляют. А куда мне было деваться? Километрах в трех нашлось отделение милиции, где начальник розыска, в валенках и перчатках, грелся возле печки, и у него в кабинете даже работал телефон — один на все отделение.
В общем, мы относительно благополучно отконвоировали Геворкяна в Питер (его девушку еще раньше забрал прилетевший в Армению разъяренный папа).
Оставался ненайденным еще один участник преступления; Геворкян категорически отказался называть его данные. Но в Питере вдруг ляпнул, что они снимали квартиру через специальное бюро на Московском вокзале. Не веря в свою удачу, я понеслась на Московский вокзал, в это самое бюро, и после двухчасовых поисков нашла в книге регистрации съемщиков запись с фамилией Геворкян. А установленная нами квартирная хозяйка дала по-истине ценные показания, сообщив записанные ею данные паспорта второго преступника и выдав забытый ими зонтик, похищенный из квартиры потерпевшего.
После этого, все еще отказываясь верить в такое. счастливое стечение обстоятельств, я приехала в прокуратуру и быстро настучала телеграмму от своего имени на имя Генерального прокурора Армении о том, что в моем производстве находится дело об убийстве при отягчающих обстоятельствах и я прошу задержать человека с такими-то паспортными данными, санкция на арест имеется. Заверив телеграмму у прокурора, я отправила ее и, честно говоря, забыла, не надеясь на ответ. Каково же было мое изумление, когда ровно через неделю в наше РУВД пришел телетайп: такой-то задержан, высылайте конвой.
Точку в этом деле поставил суд, осудив обоих убийц на длительные сроки лишения свободы. А я до сих пор вспоминаю самые приятные мгновения этого дела, когда я позвонила вдове погибшего и сказала: «Здравствуйте, хочу сообщить, что преступник сидит в тюрьме».
СМЕРТЬ НА РЫБАЛКЕ
С началом зимы приходят в боевую готовность спасатели, вынужденные поднимать в небо вертолеты, чтобы выручать слишком рьяных любителей подледного лова. Каждый сезон зимней рыбалки начинается со слезных просьб к рыбакам: не выходите на хрупкий лед, не стоит выловленная рыба человеческих жизней.
Но опасности подстерегают рыболовов-энтузиастов не только на оторвавшихся льдинах. Смерть может настигнуть и на прочном льду.
Несколько лет назад фанаты зимней рыбалки облюбовали ледяной покров Финского залива в районе Кронштадта, вдали от населенных пунктов, только воинская часть располагалась в лесу на берегу. Рыболовы приезжали ни свет ни заря, сверлили лунки, устраивались поудобнее и забрасывали в черную зимнюю воду удочки.
В тот день все шло как обычно; компания подобралась спокойная, все рыбаки давно знали друг друга и рассаживались согласно давно заведенному порядку. Однако рыба почему-то совсем не клевала, и к четырем часам даже самые терпеливые не выдержали, стали потихоньку складывать свои мормышки и коловороты и собираться домой. Двое мужчин обратили внимание на то, что один из их товарищей, пожилой человек, заядлый рыбак, не пропускавший ни одного выходного, несмотря на лютый мороз и отсутствие клева, продолжает сидеть не шелохнувшись. Ну ладно, когда предлагали ему согреться бутылочкой, не отреагировал, — про него было известно, что он человек не очень здоровый, поэтому непьющий, — но столько времени без движения — тут и молодой да здоровый закоченеет почти насмерть. Один из мужчин, уже собравшийся уйти, подошел к пожилому рыбаку и тронул его за плечо: мол, пора, отец. И «отец», не издав ни звука, вдруг повалился набок, на лед.
Мужчины испугались. Уже темнеет, до берега около двух километров. Не иначе, сердечный приступ у старика; как его тащить до врачей? Это было еще до эпохи всеобщей мобильной телефонизации, поэтому о вызове «скорой помощи» прямо на лед Финского залива не могло быть и речи. А старик между тем не подавал признаков жизни, и, похоже, даже пульс у него не бился. И два отважных рыболова, закинув за плечо свои сумки с рыбацким снаряжением, взвалили на себя безжизненное тело и поволокли к берегу. Эта непередаваемо тяжелая дорога заняла несколько часов, но рыбаки, надо отдать им должное, не бросили умирающего человека, а мужественно тащили его, как раненого с поля боя, пока не достигли берега. Обратившись к командованию воинской части, они попросили вызвать врачей, и, прибывшая на удивление быстро, бригада «скорой помощи» увезла старика в больницу.
Рыболовы с испорченным настроением, от души жалея старика, вернулись в город. По дороге еще обменялись мнениями, зачем, мол, не спрашивали никогда старика ни где живет, ни как зовут. Им хотелось бы узнать, жив ли старик, не зря ли они тащили его столько времени в экстремальных условиях, но они не запомнили даже координаты бригады «скорой помощи». Посожалев, они разошлись по домам, но о судьбе старика им все же пришлось узнать, и достаточно скоро.
Свои-то данные они бригаде «скорой помощи» назвали, так полагается. И через несколько дней к ним явилась милиция. Обоих привезли в отделение и стали с пристрастием допрашивать. Рыбаки поначалу удивлялись, почему такой ажиотаж из-за обычного сердечного приступа, но то, что им поведали сотрудники уголовного розыска, повергло их в шок: оказалось, что старый рыбак… был убит пулей в затылок.
По факту насильственной смерти рыболова было возбуждено уголовное дело об умышленном убийстве. Детективы ломали головы: кому понадобилось убивать старого человека? По древнему правилу криминалистики «is fecit qui prodest» («сделал тот, кому выгодно») под подозрением оказались сослуживцы по работе, возможно подсиживавшие любителя рыбалки (он был начальником отдела на машиностроительном предприятии). Проверяли на причастность и дочь покойного, претендовавшую на жилье. Проверили и спасавших старика рыбаков. Но от подозрений в их адрес отказались из-за простого соображения: если бы это они убили потерпевшего, чего бы им стоило просто бросить мертвеца на льду и уйти? Нашли бы его не раньше следующего дня, а то и позже, и про других рыбаков никто бы и не вспомнил, а если и вспомнили бы, то уж точно не нашли бы. Своих визиток они в проруби не оставляли.
Только жена, с которой потерпевший прожил душа в душу всю жизнь, оказалась вне подозрений.
Расследование ничего не дало. Лиц, незаметно подкравшихся к сообществу рыболовов и всадивших пулю в затылок потерпевшему, установлено не было. То, что рыбаки ничего не слышали, в том числе и выстрела, оперов не удивляло — рыбаки обычно экипированы на славу, уши у них закрыты меховыми шапками да поднятыми воротниками тулупов. И то, что ничего не видели, тоже подозрений не вызывало: рыбаки, как могут, загораживаются от пронизывающего ветра (полиэтиленовыми палатками, фанерными щитами) и смотрят только в лунку, где болтается снасть.
А между тем экспертиза показала, что потерпевшего застрелили боеприпасом к автомату калибра 5,45. Пулю извлекли из головы трупа и приобщили к делу в качестве вещественного доказательства.
Следователь взял пулю и пошел в воинскую часть выяснять, не из военного ли оружия она выпущена. Правда, верилось ему в это слабо, так как до расположения части от места, где сидел старик с удочкой, было около трех километров. Да и с чего бы кому-то из солдатиков срочной службы убивать пожилого начальника отдела, с которым, похоже, никто из военнослужащих этой части знаком не был? Однако то, что он узнал в воинской части, заставило его пересмотреть версии по делу.
В день происшествия в воинской части шли стрельбы. По правилам место проведения стрельб полагается огораживать, чтобы не создать угрозы для людей, случайно оказавшихся в районе стрельбы. «Было ли ограждение?» — задал вопрос следователь командованию воинской части. «Без сомнения», — уверенно ответили командиры. «И не только ограждение, за мишенями стояли солдаты с объявлениями о том, что идут стрельбы и находиться в этом районе опасно. Более того, — заверили следователя военные, — к тому моменту, как обнаружилось, что со стариком беда, стрельбы уже практически закончились».
Следователь повторно вызвал рыбаков, оказавших помощь потерпевшему. И оба опровергли заявления командиров воинской части. Рыбаки сказали, что, дотащив старика до берега, они не заметили никаких ограждений, ни, тем паче, плакатов с предупреждениями об опасности. Более того, тащили они его под непрерывную канонаду, доносившуюся из леса, и даже боялись за собственную безопасность — не угодить бы под шальную пулю. Почему они раньше этого не говорили? Да просто не придали значения.