Я-то надеялся, что на этих высотах царит вечный штиль, но с каждой тысячей футов шторм разыгрывался все необузданней. Все заклепки моей машины, все соединения стонали и ходили ходуном, и когда машина накренялась во время поворота, ветер подхватывал ее, точно листок бумаги, и уносил с такой скоростью, какая и не снилась простому смертному. Но я каждый раз упорно разворачивал моноплан и ставил против ветра, потому что цель моя была куда важнее, чем просто поставить рекорд высоты. По моим расчетам, эти небесные джунгли находятся на небольшом пространстве над графством Уилтшир, и если я ввыйду в верхние слои атмосферы чуть дальше, весь мой труд пропадет даром.
Когда я около полудня поднялся до девятнадцати тысяч футов, ветер совсем рассвирепел, и я с тревогой поглядывал на оттяжки крыльев, ожидая, что они вот-вот лопнут или ослабнут. Я даже расчехлил лежащий сзади парашют и пристегнул его замок к кольцу на моем кожаном ремне - мало ли что, вдруг произойдет худшее. Я попал сейчас в такую переделку, когда за малейший недосмотр механика авиатор расплачивается жизнью. Но мой "Поль Вероне" мужественно противостоял натиску бури. Стойки и стропы дрожали и гудели, как струны арфы, но какое же это было великолепное зрелище - разбушевавшаяся стихия кидала и швыряла мой моноплан, как щепку, и все-таки он торжествовал над ней, властелином неба был он. Несомненно, и сам человек несет в себе частицу божественных сил, иначе ему бы не подняться столь высоко, над пределом, который определил для нас Творец, а он поднялся, благодаря бескорыстной преданности и отваге, которые он проявил, покоряя воздух. А еще твердят, что люди измельчали! Разве история человечества знает подвиг, сравнимый с этим?
Вот о чем я думал, поднимаясь по своей исполинской спирали в небо, и ветер то бил мне в лицо, то со свистом налетал из-за спины, а страна облаков внизу была так далеко, что я уже не различал больше серебряных долин и гор они слились в плоскую сияющую поверхность. И вдруг случилось нечто чудовищное, такого я еще не испытывал. Мне и раньше доводилось попадать в воздушные вихри, которые наши соседи французы называют tourbillon {Водоворот (фр.)}, но никогда они не были такими бешеными. В этой гигантской бушующей реке ветра, о которой я говорил, есть, оказывается, свои водовороты, столь же беспощадные, как она сама. Миг - и меня втянуло в сердцевину одного из них. Минуты две "Поль Вероне" крутило с такой скоростью, что я чуть не потерял сознание, потом вдруг машина канула вниз, в пустоту, образовавшуюся в жерле воронки. Я падал, как камень, левым крылом к земле, и потерял почти тысячу футов. Удержал меня в сиденье только ремень, я повис на нем, свесившись через борт, растерзанный, задохнувшийся, в мороке. Но я в любых обстоятельствах могу усилием воли взять себя в руки, чего бы мне это ни стоило - для авиатора это очень важное качество. Я почувствовал, что падаю медленнее. Этот tourbillon оказался, скорее, перевернутым конусом, чем воронкой, и теперь я был в самой ее вершине. Собрав все свои силы, я перевалился на другой борт, поставил машину в горизонтальное положение, потом повернул нос чуть в сторону. И тотчас же меня вынесло вон из вихря, я снова поплыл по гигантской реке ветра. Потрясенный, но торжествующий, я продолжал свой упорный подъем. Описывая спираль, я сделал большой крюк, чтобы снова не попасть в этот чудовищный смерч, и скоро оказался над ним уф, слава Богу. В час дня альтиметр показывал двадцать одну тысячу футов над уровнем моря. К моей великой радости я поднялся над бурей, мало того, теперь ветер стихал, каждая сотня футов это подтверждала. Зато было очень холодно, и начала подступать та особая тошнота, которую вызывает недостаток кислорода. Я в первый раз отвинтил пробку кислородного мешка и стал время от времени вдыхать глоток этого животворного газа. В мою кровь словно влилось шампанское, я ликовал, опьяненный радостью. Я кричал, пел, взмывая в ледяной безветренный мир высот.
Я очень хорошо понимаю, почему Глейшер полностью потерял сознание, а Коксуэлл был на грани бесчувствия, когда они в 1862 году поднялись в кабине воздушного шара на высоту тридцати тысяч футов: они неслись вертикально вверх с огромной скоростью. Нужно подниматься по плавной кривой под очень небольшим углом и щадить свой организм, постепенно привыкая к медленно падающему атмосферному давлению, тогда авиатору не угрожают столь катастрофические последствия. И еще я обнаружил на этой огромной высоте, что даже без кислородной маски можно дышать, не испытывая неприятных ощущений. Однако было очень холодно, мой термометр показывал ноль градусов по Фаренгейту. В половине второго высота была уже почти семь миль над уровнем моря, и я продолжал неуклонно подниматься. И тут оказалось, что разреженный воздух все хуже и хуже держит крылья моего "Поля Вероне", и потому пришлось значительно уменьшить угол подъема. Мне уже стало ясно, что, несмотря на легкий вес машины и мощный мотор, я скоро достигну потолка. А тут еще одна из свеч зажигания снова начала барахлить, в моторе появились перебои. На сердце было тяжело. Вдруг неудача?
И тут произошло удивительное явление. Что-то просвистело мимо меня, оставив длинный хвост дыма, взорвалось с громким шипением и окуталось облаком пара. Я оторопел - что бы это могло быть? Потом вспомнил, что ведь на землю постоянно сыплется град метеоритов, и если бы они почти все не сгорали в верхних слоях атмосферы, на ней было бы невозможно жить. Еще одна опасность для авиатора на больших высотах; две другие мне предстояло встретить, когда я приближался к сорока тысячам футов. Не сомневаюсь, что около внешней оболочки атмосферы риск поистине огромен.
Когда стрелка барографа остановилась на сорока одной тысяче трехстах футах, я понял: все, это предел. И причина не во мне. Физическое напряжение хоть и велико, но вполне переносимо, просто моя машина исчерпала все свои возможности. Разреженный воздух был плохой опорой для крыльев, при малейшем крене "Поль Вероне" срывался в скольжение на крыло, я с трудом заставлял его подчиняться рычагам управления. Будь мотор в идеальном состоянии, мы, может быть, и одолели бы еще тысячу футов, но он работал с перебоями, и теперь отказали уже два цилиндра из десяти. Хорошо, что я достиг зоны, к которой стремился, иначе не бывать бы мне сегодня здесь. А впрочем, действительно ли я ее достиг? Паря, точно гигантский ястреб, на высоте сорока тысяч футов, я отпустил штурвал, взял мой "Маннхейм" и стал внимательно смотреть вокруг. Небо было совершенно ясное, ни малейшего намека на присутствие тех грозных существ, которых я себе представлял.
Я уже сказал, что парил кругами. Вдруг мне пришло в голову, что стоит увеличить диаметр этих кругов и изменить свой путь в воздухе. Ведь если охотник идет в обычные земные джунгли за каким-то зверем, он исходит джунгли в поисках зверя вдоль и поперек. Мои рассуждения привели меня к выводу, что воздушные джунгли, которые я так часто рисовал в своем воображении, находятся где-то над графством Уилтшир. Это на юго-западе от моего имения. И сейчас я определил свое местонахождение по солнцу, потому что с компасом творилось Бог весть что, а земли не было видно - глубоко внизу простирался безбрежный океан серебряных облаков. Однако я со всей доступной мне точностью вычислил направление и повел моноплан прямо туда. Бензина мне хватит на час-полтора, не больше, но я могу позволить себе израсходовать его весь, до последней капли и потом медленно опуститься на землю в виртуозно пологом vol-plane. {Планирование (фр.)}
Вдруг я почувствовал какую-то перемену. Воздух впереди меня утратил свою хрустальную прозрачность. Он наполнился длинными косматыми лентами как бы очень легкого сигаретного дыма. Эти ленты медленно скручивались, свивались в кольца, они змеились, колыхались на солнце. Когда я пролетел сквозь этот дым, то почувствовал слабый вкус жира на губах, и все деревянные конструкции машины покрылись чем-то жирным и скользким. Видимо, в воздухе плыли мельчайшие частицы органического вещества. Но это не были живые организмы. Примитивная рассеянная взвесь раскинулась на много квадратных акров и обрывалась где-то у края бездны. Нет, конечно, это была не жизнь. Но, может быть, останки жизни? Или пища живых существ, пища гигантских чудовищ, ведь питаются же огромные киты крошечным планктоном, стаи которого плавают в океанах? С этой мыслью я поднял голову и увидел удивительнейшее из зрелищ, которое когда-либо представало глазам человека. Как передать словами то, что я видел в прошлый четверг?
Вообразите медузу, какие плавают у нас в море летом: по форме колокольчик, только огромного размера, гораздо больше, насколько я могу судить, чем купол на соборе Святого Павла. Медуза была нежно-розового цвета со светло-зелеными прожилками, и эта розово-зеленая субстанция была такой тонкой и прозрачной, что сквозь нее просвечивало ярко-синее небо. Это сказочно прекрасное существо ровно, плавно пульсировало. Из него свешивались вниз два длинных зеленых усика, они медленно раскачивались взад-вперед. Дивное видение царственно проплыло надо мной, неслышное, легкое и хрупкое, как мыльный пузырь, и столь же величаво стало удаляться.
Я начал разворачивать свой моноплан, чтобы еще полюбоваться этим чудом, и тут вдруг оказался среди целой флотилии этих медуз: они были маленькие, большие, но ни одной, равной по величине той, первой. Были и крошечные, но преобладали размером с воздушный шар, причем даже форма их повторяла верхнюю часть воздушного шара. Хрупкие, изысканно расцвеченные, они были словно выдуты из тончайшего венецианского стекла. Преобладали бледно-розовый и светло-зеленые тона, но, когда солнце пронизывало эти изящно очерченные создания, они начинали радужно переливаться. Мимо меня проплыло несколько сотен этих медуз - удивительная сказочная каравелла странных, никому не ведомых воздушных кораблей - существ, чьи контуры и материя, из которых они сотворены, находятся в полной гармонии с миром этих горных высот, на земле подобное совершенство немыслимо.
Но скоро мое внимание привлек другой феномен - змеи больших высот. Длинные, тонкие фантасмагорические кольца вещества, напоминающего пар, они вились в воздухе с такой невероятной скоростью, крутясь и извиваясь, что глазу было не уследить за ними. Некоторые из этих призрачных существ были длиной до двадцати и даже тридцати футов, но толщину их определить я затруднялся, потому что зыбкие очертания как бы таяли в небе. Эти воздушные змеи были светло-серого, дымчатого цвета с более темным узором внутри, и от этого они производили несомненное впечатление живых организмов. Одна из змей скользнула возле моего лица, и я почувствовал, как лицо обдало чем-то холодным, влажным, но субстанция была слишком эфемерна, мне и в голову не пришло, что от них можно ждать чего-то дурного, как я не ждал зла от прекрасных радужных колоколов-медуз, которых встретил раньше. Змеи были бесплотны, как сорвавшаяся с гребня волны пена.
Но мне предстояла куда более страшная встреча. С огромной высоты летело вниз багровое пятно тумана - маленькое, как мне показалось сначала, однако оно быстро росло, приближаясь ко мне, и скоро я понял, что на самом деле оно огромное, в несколько сотен квадратных футов. Состоящее из прозрачного студенистого вещества, оно тем не менее имело несравненно более четкие очертания и плотный состав, чем все виденное мною раньше. Было также больше признаков того, что это живой организм: два огромных темных диска по сторонам, которые вполне могли быть глазами, и белый узкий треугольник между ними, не просто плотный, а далее твердый на вид, изогнутый и хищный, точно клюв коршуна.
От чудовища исходило ощущение злобы, жестокости; к тому же оно все время меняло цвет - бледнело до нежно-розовато-лиловатого и постепенно наливалось грозно-багровым, таким густым, что от твари далее падала на меня тень, когда она оказывалась между мной и солнцем. На верхней выпуклой поверхности его гигантского туловища выступало три огромных горба - я бы назвал их пузырями и, разглядев, пришел к убеждению, что они наполнены каким-то чрезвычайно легким газом, который поддерживает в разреженном воздухе эту желеобразную массу. Существо передвигалось очень быстро, легко держа скорость моноплана, и этот чудовищный эскорт сопровождал меня миль двадцать, тварь летела надо мной, как стервятник, готовый кинуться на добычу. Рассмотреть, как именно она движется, было довольно трудно из-за очень большой скорости, но мне все-таки удалось: чудовище выбрасывало вперед что-то вроде длинной конечности из вязкой субстанции, и эта конечность подтягивала корчащееся туловище. А туловище это было такое студенистое и зыбкое, что форма его беспрерывно менялась, при этом чудовище становилось все более гадким и зловещим.
Я знал, что оно замыслило недоброе. Каждая багровая вспышка его безобразного тела лишь подтверждала это. Пустые выпуклые глаза, которые ни на миг не отрывались от меня, словно бы обволакивали тягучей холодной ненавистью, которой неведома пощада. Я направил моноплан вниз, чтобы уйти от него. И в тот же миг из этой несущейся по воздуху массы молнией вылетело длинное жало и точно плетка стегнуло мою машину по носу. Раздалось громкое шипенье, потому что жало коснулось разогревшегося мотора, а огромное туловище мерзкой твари съежилось, словно от неожиданной боли. Я ринулся в пике, но жало снова упало на моноплан, и пропеллер перерезал его - легко, как будто прошел сквозь завиток дыма. Сзади подкралось длинное, липкое, похожее на змею щупальце, обвилось кольцом вокруг пояса и потащило меня из фюзеляжа. Я стал отрывать его от себя, мои пальцы погрузились во что-то скользкое, клейкое, и на миг я освободился, но тут еще одно щупальце обмоталось вокруг моего сапога и так дернуло за ногу, что я упал на спину.
Падая, я ухитрился выстрелить из обоих стволов дробовика, хотя и понимал, что это бесполезно - все равно, что пытаться убить слона из игрушечного ружья, ведь нет у человека оружия, которое могло бы поразить эту гигантскую тушу. И все же хоть я не целился, мой выстрел оказался на удивление удачным: дробь прорвала оболочку одного из пузырей на спине твари, и пузырь с громким треском лопнул. Теперь я окончательно убедился, что был прав в своей догадке: да, эти огромные прозрачные пузыри надуты легчайшим газом, ибо гигантское, похожее на облако чудовище мгновенно начало валиться на бок, отчаянно извиваясь в попытках обрести равновесие, причем оно разевало свой белый клюв и щелкало им в бешеной ярости. Но я уже был далеко - я ринулся на полной скорости вниз по предельно крутой кривой, пропеллер и сила притяжения несли меня к земле, как аэролит. Далеко позади виднелось тусклое багровое пятно, оно быстро уменьшалось и наконец растворилось в синем небе. Я цел и невредим выбрался из джунглей в небесах, где обитают грозные кровожадные чудовища.
Оказавшись вне опасности, я сбросил газ, потому что спускаться на третьей скорости с такой высоты - вернейший способ угробить машину. Я планировал с восьмимильной высоты, описывая плавную великолепную спираль: вот я достиг слоя серебряных облаков, потом попал в слой грозовых туч, и, выйдя из него в проливной дождь, увидел землю. Подо мной был Бристольский залив, но в баке у меня еще оставалось немного бензина, и я пролетел двадцать миль на восток, а потом вынужден был сесть в полумиле от деревни Эшкомб. Там я купил у едущего мимо шофера три канистры бензина и в десять минут седьмого мягко приземлился на моем собственном лугу возле дома в Дивайзе, совершив путешествие, из какого не вернулся живым ни один смертный, пытавшийся его предпринять. Я видел несказанную красоту высот, я испытал несказанный ужас, попав на небе в ад: такая красота и такой ужас неведомы нам здесь, на земле.
Прежде, чем представить миру мое открытие, я поднимусь туда еще раз. Причина проста: я хочу не только рассказать о том, что видел, но и предъявить доказательства. Знаю, скоро за мной полетят другие и подтвердят истинность моих утверждений, и все же я должен с самого начала добиться, чтобы мне поверили. Будет нетрудно поймать одну из этих сказочно-прекрасных радужных медуз. Плывут они по воздуху медленно, и моноплан с легкостью перехватит стаю на ее неспешном пути. Вполне возможно, что в более плотных слоях атмосферы медуза растает, и я принесу на землю лишь горсть бесформенного студня. И все равно этот студень будет вещественным доказательством моих открытий. Да, я поднимусь туда, хоть риск велик. Этих багровых чудовищ не так уж много. Может быть, они мне и вовсе не встретятся. А встретятся - я сразу же ринусь в пике. Случись самое скверное, у меня с собой дробовик, и я знаю, куда..."