Но это крайний случай проявления заботы высшей власти о безопасности всего народа, в остальных случаях высшая власть не имеет права допустить, чтобы в государстве наказывались люди, не совершившие преступления. Ведь в этом случае она делает все наоборот: взявшись защитить граждан, она их избивает.
Таким образом, наказание должно предназначаться только преступнику, а жестокость и неотвратимость наказания должны остановить подобные преступления.
Но преступник, зная, что он нарушает закон, преступления старается делать тайно. Поэтому у высшей власти появляется необходимость разделить свое Дело защиты граждан на составляющие Дела. Одним из таких Дел является поиск преступника. Казалось бы, что поиском преступника Дело защиты граждан можно и закончить. Сыщики, к примеру, найдут убийцу и, если в качестве наказания убийце высшая власть определила смертную казнь, то его тут же пристрелят. Найдут вора и посадят в тюрьму. Но… Убийца нередко убивает, чтобы получить деньги. Сыщики за свою работу тоже получают деньги. Чтобы оправдать получение денег, они могут убить невиновного, сообщив обществу и власти, что это и был искомый убийца. Дав тем, кто занят поиском преступника, право наказывать, мы резко ослабим защищенность граждан. Поэтому сыщикам высшая власть не дает права наказания, их задача — найти подозреваемого и собрать доказательства его вины. И только. Понимать это очень важно.
Начиная с 50-х годов, все утверждают, что в период культа личности сотрудники НКВД убили и посадили в лагеря десятки миллионов граждан СССР. Это чудовищная ложь: НКВД, как и милиция, как и следователи прокуратуры, только искали подозреваемых и доказательства. Никто им не давал права наказывать, и они не наказывали. В то время контроль за ними был жестким (достаточно сказать, что два наркома НКВД были расстреляны за свои профессиональные преступления, но ни они, ни их люди никого не убивали и в лагеря не сажали). Если мы действительно не хотим повторения 37-го года, то мы это обязаны понимать.
Казнить преступника или посадить его в тюрьму высшая власть поручила суду. Это Дело только суда, в каком бы виде этот суд не представал и как бы действительно не назывался: трибуналом, особым совещанием, чрезвычайной тройкой. Предполагается, что судьи не отвечают за уровень преступности в стране и поэтому могут оценить доказательства вины подсудимого более объективно, следовательно, не подведут высшую власть и не накажут невиновных. Однако в жизни все сложнее. Рост преступности дает основание сыщикам и следователям возмущаться работой судей: «Мы, дескать, ищем преступников, а судьи их отпускают». В итоге в росте преступности обвиняют и судей, и они теряют объективность. Чтобы этого не было, в разных странах поступают по-разному. В одних государствах судей избирают пожизненно, надеясь, что такой судья будет судить объективно, поскольку на его доходы ничего не повлияет. Но ведь и «вечного» судью можно купить, поэтому обычно судью-профессионала дополняют людьми со стороны, не участвующими в процессе поимки преступников. Делается это по-разному— Например, в военном трибунале помимо юриста-профессионала заседает несколько офицеров, для которых это заседание может быть первым и последним. У нас судью дополняют два избранных народом заседателя, для которых это временная работа, но тем не менее им даются равные с профессионалом-судьей права. На Западе судью часто дополняют двенадцать присяжных заседателей, которых вместе избирают защита и обвинение, но там эти двенадцать должны только оценить виновность подсудимого, наказание ему определяет судья. (Один западный юрист как-то сказал: «Идея суда присяжных базируется на ошибочной мысли, что один дурак — это дурак, а двенадцать дураков — это что-то умное», имея в виду, что хитрый участник процесса —прокурор, адвокат или преступник — обманет и двенадцать случайных человек.)
Может кому-то в наших, советских, судах и везло, но я во всех случаях участия в них в разных качествах видел народных заседателей, у которых на лицах было четко написано, что им плевать на происходящее, их отпустили с работы, теперь им нужно поскорей уйти домой, и поэтому они подпишут председателю суда любой приговор или решение.
Негативный опыт общения с народными заседателями позволяет автору понять и приведенное выше высказывание западного юриста и то, почему в СССР в 30-х — 50-х годах в чрезвычайных тройках народные заседатели заменялись высшими должностными лицами государства, республик, областей. Тем не менее, только суд может наказывать, только он может дать команду палачу казнить или начальнику тюрьмы — посадить.
Но высшая власть государства, будучи не совсем уверенной в объективности и суда, и органов дознания, и следствия, создает еще одну инстанцию — прокуратуру. Этим людям поручается контроль за исполнением законов как обычными гражданами, так следователями и судьями. Доказательства вины подозреваемого в значительных преступлениях следователи передают не в суд, а прокурору, он их оценивает и, если считает, что они «пустые», дает команду либо отпустить подозреваемого, не доводя дело до суда, либо собрать новые, более надежные доказательства. Не следователи, а прокурор выступает в суде с этими доказательствами, обвиняя подсудимого, доказывая суду, что подсудимый виновен, и просит суд назначить ему определенное наказание. Если следователи извратили доказательства, подделали их или силой заставили подозреваемого признаться в том, чего он не делал, прокурор тогда может обвинить следователей (обязан обвинять) и потребовать у суда их наказания. В Уголовном кодексе РСФСР, принятом в 1926 году и действовавшем все годы сталинского террора, в статье 115 так и говорилось: «Принуждение к даче показаний при допросе путем применения незаконных мер со стороны производящего допрос лица, а также заключение под стражу в качестве меры пресечения из личных либо корыстных видов — (наказание) лишение свободы на срок до пяти лет». Если же суд вынес, по мнению прокурора, неправильный приговор (неправильно наказал), то прокурор обязан опротестовать этот приговор и потребовать рассмотрения дела новым составом суда. В том случае, если он увидел, что судьи вынесли неправосудный приговор, то прокурор должен возбудить уголовное дело против судей и обвинить их в суде, поскольку тот же кодекс уже тогда предусматривал: «Постановление судьями из корыстных или иных личных видов неправосудного приговора, решения или определения — (наказание) лишение свободы на срок не ниже двух лет».
Заострим особое внимание на следующем. Все три перечисленные категории юристов принуждаются законом к уникальной в бюрократической системе обязанности: им запрещено исполнять в отношении подозреваемых обвиняемых (следователям и прокурорам) и подсудимых (судьям) чьи-либо указания, кроме указаний своей совести. Законом, высшей властью, указывается, что эти люди принимают решения только исходя из собственных (и ничьих больше) убеждений в виновности.
Это можно понимать как жалкую попытку создать делократов в системе правосудия. Если в армии подчиненному запрещено указывать, как поступать, то в правосудии подчиненным запрещено слушать указание. Но в армии есть Дело, оно наказывает, а для юристов у их Дела наказания нет, и здесь делократизация дальше беспомощных потуг не пошла.
Но вернемся к собственно правосудию. Судью и заседателей могут обмануть свидетель, эксперт, следователь, прокурор, подсудимый, и тогда суд допустит ошибку, назначит не то наказание. Но в этом случае судьи не будут преступниками, если эту ошибку они допустят исходя из своей убежденности в правильности такого решения. (Те, кто обманул, будут преступниками.) Но если суд убежден в одном, а выносит не соответствующий приговор, то он вынес его неправосудно, он преступник. Кем бы этот неправосудный приговор ни был указан: преступником за взятку или начальством из благих побуждений. Точно так же обязаны действовать и прокурор, и следователь. В системе правосудия одни лишь адвокаты (защитники) могут свои убеждения отставить в сторону и руководствоваться только интересами подзащитного.
Мы имеем уникальный случай, когда в бюрократической системе управления начальник (закон) запрещает подчиненным быть подлецами, угрожает им расправой за подлость.
Давайте на примерах рассмотрим, какой из этого толк, и убедимся, что ни в одном Деле не собралось вместе столько подлецов, сколько в Деле правосудия. Ведь читатели уже должны ориентироваться: если наказание в руках начальника, то для Дела оно бесполезно, каким бы суровым оно ни было.
Впервые с подлостью советского правосудия мне пришлось столкнуться при таких обстоятельствах. В начале 80-х на завод обрушилась эпидемия судебных приговоров по статье Уголовного кодекса, предусматривающей наказание за нарушение должностными лицами правил охраны труда. Менее чем за три года 23 цеховых руководителя от начальника цеха до мастера получили наказание в основном в виде двух лет лишения свободы условно. Среди инженеров началась паника, молодые специалисты начали отказываться от назначения на должность, уже занимающие должности предпринимали попытки перейти в рабочие или в контору. В это время любая тяжелая травма рабочего практически без исключения влекла за собой осуждение от одного до трех инженеров.
Разбор этих дел проходил так. При смертельном исходе или тяжелой травме на завод прибывала комиссия под председательством представителя областного госгортехнадзора. Поскольку эти люди в отличие от заводских специалистов отвечают только за отсутствие травм и каждая травма является для них укором, акт они писали так, чтобы виноватым оказывался обязательно заводской работник. Логика была примитивная и на 100 % надежная: каждый цеховой инженер по должностной инструкции обязан контролировать исполнение рабочими правил техники безопасности, поэтому если рабочий их нарушил и погиб, то, по логике госгортехнадзора, виноват мастер или начальник цеха, который «не проконтролировал рабочего в момент нарушения им правил». Такой акт комиссия отправляла прокурору, тот возбуждал уголовное дело, суд выносил обвинительный приговор. И суд не волновало, что ни один человек не в состоянии находиться одновременно в разных местах рядом с 50 рабочими и целый день «контролировать», не нарушают ли они правила техники безопасности.
Конечно, и инженеры могут быть и бывают виноватыми. Скажем, мастеру присылают для ликвидации аварии рабочих из другого цеха, они не знают опасностей новой работы. Мастер их не инструктирует, не объясняет, откуда может исходить угроза. Рабочий принимается за работу и гибнет. Конечно, этот мастер виноват: ему доверили людей, он проявил халатность, и они погибли.
Но вот другой случай, которым автору пришлось заниматься.
Металлургический цех. Тому, кто его не видел, скажем, что это здание по объему в 2 раза превышает здание Курского вокзала в Москве, но в отличие от вокзала все его площади и этажи заняты мощным оборудованием. Цех работает круглосуточно, ночью на смену выходит человек 50 с начальником смены и мастером во главе. Рабочие места распределены по огромному цеху так, что на некоторых из них руководители бывают только при обходе во время приемки и сдачи своей смены, да и то не всегда.
Руководители смены уже за час до начала работы принимают цех у руководителей, сдающих смену. За полчаса, уже одетые, рабочие собираются в комнате оперативок, где начальник смены и мастер дают им краткий инструктаж и задания. В это время они осматривают экипировку рабочих, их состояние (не пьяны ли, здоровы ли). Минут за 15-20 до начала смены рабочие расходятся по рабочим местам для приемки их у рабочих закончившейся смены.
Так было и в ту трагическую ночь. Смена началась в полночь, а через час произошла небольшая авария на одном из ленточных транспортеров. Их в цехе несколько десятков, а общая длина составляет несколько километров. Включает и выключает транспортеры один оператор со своего пульта. Получив сигнал аварии, оператор кнопкой отключила транспортер и по телефону послала дежурных слесарей поставить на место сошедшую с рельсов тележку транспортера. Работа эта обычно занимает от двух до десяти минут и настолько обыденна, что руководителям о ней никто не сообщил — не было необходимости в их участии. Бригадир слесарей и слесарь поднялись к конвейеру. Первое, что они обязаны были сделать и о чем им сотни раз говорили на инструктажах, — это отключить рубильник конвейера и повесить на нем табличку: «Не включать! Работают люди!» Впоследствии знающих это дело рабочих больше всего возмущало то, что бригадир слесарей, на расстоянии вытянутой руки от которого был выключатель аварийной остановки конвейера и можно было обесточить конвейер и обезопасить себя, ни первого, ни второго не сделал. Когда слесарь был в ремонтной тележке, с плавильной печи на пульт поступила просьба подать шихту на печь, и оператор, заболтавшись с подружкой, начала нажимать кнопки включения конвейеров, нажала и кнопку конвейера, на котором работали люди. Слесарю оторвало руку, и он умер.
Патологоанатом, делая вскрытие, фактически объяснил, почему слесари вели себя беспечно, — в желудке погибшего содержание спирта было все еще выше, чем в крови, то есть слесари начали смену с распития бутылки.
А вот приговор народного суда: мастеру смены, начальнику электрослужбы и начальнику механослужбы — по два года условно. Последние два инженера — дневные работники, их в это время на заводе не было, но ведь они «не обеспечили безопасной работы механизмов».
Но этим хоть условный срок дали. А в другом цехе с мостового крана сорвалась траверса, внизу, в том месте, где ему стоять нельзя (это знают даже школьники: «Не стой под стрелой»), стоял рабочий. Он получил удар по голове, тяжелое сотрясение мозга и отлежался в больнице. А его мастер отсидел по приговору суда два года: не обеспечил «контроль за соблюдением правил техники безопасности».
Как можно было работать цеховым инженерам в таких условиях? Поэтому среди них и началась паника.
Осужденный мастер, о котором шел рассказ в первом примере, был товарищем автора, и после приговора суда наивный тогда еще автор поражался: как его товарищ не смог объяснить суду свою невиновность в таком очевидном деле?
— Кому объяснять?! — злился осужденный. — Что бы мы ни говорили, как бы ни оправдывались, судья тыкал пальцем в акт госгортехнадзора и говорил: «Тут написано, что вы виноваты, значит, виноваты».
Мне было непонятно: что же это за суд, где живой человек обязан что-то доказать не людям, а бумажке, написанной заинтересованными людьми? Я начал читать уголовно-процессуальный кодекс и увидел, что закон грубо попран судом. Согласно кодексу, акт ревизии (а акт госгортехнадзора был именно таким актом), послуживший основанием для возбуждения уголовного дела, не может быть доказательством. Иными словами, судья вообще не имел права использовать этот акт при рассмотрении дела.
Согласно закону, в таком сложном техническом деле прокурор обязан был назначить техническую экспертизу. Технические эксперты, как правило, опытные специалисты с других заводов, предупрежденные об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения, должны были предстать перед судом и высказать свое мнение о виновности подсудимых. Но ни прокурор, ни суд экспертизу не назначили и никогда раньше в делах по нашему заводу не назначали. Стала понятна судебная механика превращения инженеров завода в уголовных преступников.
Все еще наивный, я пошел сообщить прокурору города о цепи (как я тогда полагал) судебных ошибок. Прокурор меня выслушал и с присущим юристам тупым апломбом сообщил, что все правильно и что с нарушителями охраны труда надо бороться, как того требует генеральный прокурор СССР, и показал мне приказ своего шефа. Затем, чтобы быть убедительнее, он рассказал об аналогичном деле.
Представьте себе тяжелую стальную балку около 10 м длиной, которая опирается концами на опоры, а ее тело висит над землей в полуметре от поверхности. Балка состоит из двух частей, скрепленных в середине болтами. Мастер дал нескольким рабочим задание развинтить болты и разъединить балку. Один рабочий стал развинчивать, а остальные стояли рядом и курили. Отвинтив верхние болты, рабочий принялся за нижние, для чего он лег на землю под балку. Его товарищи любовались трудовым процессом. Когда он открутил последнюю гайку, обе половины балки упали ему на голову.