Сократ ходил босиком или в деревянных туфлях, а тем не менее прибыл благополучно. Его не спросили ни о туфлях его, ни о доходе, а только о его работе. Собственность, брат мой!
Даже само тело мое, и то принадлежит мне лишь на время жизни. А мой тонкий кошелек, это "Нечто" и это "Ничего". Карманная кража? Она подчинена палачам и критикам. Им принадлежит она. Кошелек - мой, а теперь - твой, если ты захочешь украсть его. Но душа, которую Бог в меня вдохнул, мое "Я", его силы принадлежат мне, и я не позволю их украсть. Я называю их моими, а не твоими. Я хочу сохранить их и действовать ими, насколько возможно: Бог их дал мне, и черт их у меня не отнимет. О, друзья мои! Общество существует для очень многих целей, которые не так легко перечесть.
Верно то, что общество ни в каком веке не препятствовало человеку стать тем, кем он мог стать. Черный, как смоль, негр, может стать "Tous-saint I'Ouverture", убийцей, трехпалым человеком. Что бы не говорила об этом желтая западная Индия. Шотландский поэт, "гордящийся своим именем и своею страной", может ревностно обратиться к "господам каледонской охоты" или стать весовщиком пивных бочек, или же трагичным, бессмертным певцом с разбитым сердцем. Смягченное эхо его мелодии слышно в течение немногих столетий и звучит в святом "Miserere", которое во все века и из всех стран подымалось к небу. Ты, несомненно, не помешаешь стать тем, чем я могу стать. Даже по поводу того, чем я могу стать, я предъявляю к тебе удивительные требования - кажется, неудобно теперь сводить счеты. Защита собственности? Какие приемы усвоило себе общество, которое хочет еще оправдать свое существование в такое время, когда только денежные дела связывают людей? Мы вообще не советуем обществу говорить о том, для чего оно существует. А употребить все усилия на то, чтобы существовать, стараться удержаться в жизни. Это самое лучшее, что оно может сделать. Оно может положиться на то, что если бы оно только существовало для защиты собственности, то тотчас потеряло бы способность к этому.
XXXIII. Первый плод богатства, особенно для человека, рожденного в богатстве - это внушить ему веру в него и почти скрыть от него, что есть еще другая вера. Таким образом, он воспитывается в жалкой видимости того, что называется честью и приличием.
XXXIV. Я тоже знаю Маммону: английские банки, кредитные системы, возможность международного труда и сообщения. И нахожу их достойными сочувствия и удивления. Маммона - как огонь - самый полезный из всех слуг, но и самый ужасный из всех повелителей. Клиффорды, Фицадельты и борцы рыцарства желали одержать победу - это не подлежит сомнению. Но победа эта, если она не достигалась в известном духе, не была победой. И поражение, происшедшие в известном духе, в сущности было победой. Я повторяю: если бы они только считали скальпы, - то они остались бы дикарями, и не могло бы никогда быть речи о рыцарстве или о продолжительной победе. А разве нельзя найти благородства мысли в промышленных борцах и полководцах? Разве для них одних, среди всего человечества, никогда не будет никакого другого блаженства, кроме наполненных касс? Никогда не видеть вокруг себя красоты, порядка, благородности, преданных человеческих сердец и не видеть в этом никакого значения? И лучше ли видеть в обществе искалеченность, крамолу, ненависть и отчаяние от полмиллиона гиней? Разве проклятия ада и полмиллиона металлических кусочков могут заменить благословение Божие? Разве нет никакой пользы в разрастании благодати Божией, а только в денежной наживе? Если это так, то я предвещаю, что фабрикант и миллионер должны быть готовы на то, чтобы исчезнуть. Что и он не рожден для того, чтобы быть одним из властелинов сего мира. Что и его важно каким-нибудь способом притоптать, связать и поставить наряду с рожденными рабами сего мира! Нам не нужны дикари, которые не могут постепенно превращаться в рыцарей по благородству. Наша благородная планета не хочет ничего знать о них, и в конце концов не терпит их более!
XXXV. Неутомимое в своем милосердии небо ниспосылает в этот мир еще другие души, для которых, в свою очередь, рассеяно оно по всей земле. Христианство, которое не может существовать без минимума в четыреста пятьдесят фунтов, уступит место лучшему, не имеющему надобности в этой сумме. Ты не хочешь присоединиться к нашему небольшому меньшинству? Не ранее, как в день Страшного Суда пополудни!? Хорошо. Тогда, по крайней мере, присоединишься ты к нему. Ты и большинство в массе!
Приятно видеть, как грубое владычество Маммоны везде становится шатким и дает верное обещание его смерти или его преобразования.
XXXVI. Конечно, было бы эгоистичным разочарованием ожидать, что какая бы то ни была проповедь с моей стороны может уничтожить Маммонизм, что полюбят меньше гинеи и больше свою бедную душу. Сколько бы я ни проповедовал! Есть, однако, один проповедник, который проповедует с успехом и постепенно убеждает всех людей. Имя его - судьба, божественное провидение, а проповедь его - непреклонный ход вещей. Опыт, во всяком случае, берет большую плату за учение, но и учит он лучше всех учителей.
XXXVII. Человеку работающему, человеку, старающемуся хотя бы и самым грубым образом пробиться с какой-нибудь работой, ты поспешишь навстречу с помощью и ободрением и скажешь ему: "Добро пожаловать. Ты наш. Мы будем о тебе заботиться." Лентяю же, наоборот. Если он даже самым грациозным образом будет лентяйничать и если он подойдет к тебе с целой массой свитков, ты не пойдешь навстречу. Ты будешь спокойно сидеть и даже не пожелаешь встать. Ты ему скажешь: "Я тебя не приветствую, комплицированная анатомия. Дал бы Бог, чтобы ты не пришел сюда. Потому что кто из смертных знает, что с тобой делать? Твои свитки, конечно, стары, достойны почтения и желты. Мы уважаем свитки, старые институты и достойные уважения обычаи и происхождение. Действительно, старые свитки. Однако, рассмотренные при свете, если ты обратишь на это внимание, - новые сравнительно с гранитными скалами и со всем Божьим миром! Советуем тебе уложить свои свитки, уйти домой и зря не шуметь".
Наше сердечное желание - помочь тебе. Но, пока ты представляешь собою лишь несчастную аномалию и у тебя нет ничего, кроме желтых свитков, шумной, пустой суеты, ягдташа и лисьих хвостов, до тех пор ни Бог и ни один человек не может отвратить от тебя угрожающей опасности. Слушайся советов и присматривайся, не найдется ли на Божьем свете для тебя другого занятия, кроме грациозного лентяйничанья? Не лежат ли на тебе какие-нибудь обязанности? Спроси! Ищи серьезно и с полубезумной энергией, так как ответ для тебя означает: "быть или не быть". Мы обращаем свое внимание на то, что старо как свет, и что теперь снова выступает на свет самым серьезным образом, а именно: что тот, кто на свете не может работать, не должен на нем существовать.
XXXVIII. Маммонизм захватил по крайней мере одну часть того поручения, которое природа дала человеку. И после того как он ее захватил и исполняет поручения природы все более и более, захватит и приноровит человека к себе лень. Лень, однако, совершенно не признает природы. Делать деньги - в сущности значит работать для того, чтобы сделать деньги. Но что это значит, когда в аристократической части Лондона лентяйничают?
XXXIX. Кто ты, хвастающий своей праздной жизнью, самодовольно выставляющий напоказ свои блестящие, украшенные золотом экипажи, свои вышитые подушки и комфорт, при котором удобно сложить руки и спать. Оглянись наверх, вниз, обратно, вперед или вокруг себя. Заметил ли ты где-либо - только в кругу людного света - праздного героя, святого, Бога или хотя бы дьявола? Ничего подобного. На небе, на земле, в воде, под землею нет тебе подобного. Ты - изолированная фигура в мире. Только присущая людному свету в этом странном столетии и даже только полу-столетии! Есть на свете чудовище - это лентяй. Что составляет его "религию"? Что природа - это призрак, где хитрость, нищенство и воровство иногда находят хорошее содержание, что Бог - ложь, и что человек и его жизнь - ложь.
XL. Овцы по трем причинам ходят вместе: во-первых, оттого, что они любят общественность и охотно бегут вместе; во-вторых, благодаря своей трусости, потому что они боятся оставаться одни; в-третьих, потому что большинство из них, по пословице, близоруки и не умеют сами выбирать дорогу. Действительно, овцы почти ничего не видят и не заметили бы в небесном свете и в луженой жестяной посуде ничего иного, кроме невероятного блеска ослепления.
Как похожи на них во всех этих отношениях принадлежащие к человеческой породе сочлены их! И люди, как указано выше, общественны и охотно ходят стадами; во-вторых, и они трусливы и неохотно остаются одни; и в-третьих, и прежде всего, они близоруки почти до слепоты.
XLI. Но разве так мало людей-мыслителей? Да, милый читатель, очень мало думающих: в том-то и дело! Один из тысячи имеет, может быть, наклонность к мышлению. А остальные занимаются лишь пассивным мечтанием, повторением слышанного и активным фразерством. Глазами, которыми люди озираются вокруг себя, только немногие могут видеть. Таким образом, свет стал запутанной ужасной мельницей, и задача каждого человека запуталась в задачу его соседа и тянет ее с рельс, а дух слепоты, фальши и разрозненности, который правильно называют дьяволом, постоянно является среди нас и даже надеется (если бы не было оппозиции, которая благодаря Богу также присутствует) взять верх.
XLII. Как мало человек знает самого себя! Эзоповская муха сидела на колесе экипажа и кричала: "Какую я пыль подымаю!" Одетые в пурпур властелины со скипетрами и роскошными регалиями часто управляются со своими камердинерами, капризами своих жен и детей; или, в конституционных странах - статьями редакторов газет. Не говори: я то или другое, я делаю то или другое. Этого ты не знаешь: ты только знаешь название, под которым оно теперь идет.
XLIII. Неисчислимы обманы и фокусы привычки. Самый же ловкий из них, может быть, тот, который нас убеждает в том, что чудо перестает быть чудом, если только повторяется. Это способ, которым мы живем. Так как человек должен работать так же, как и удивляться. И в этом отношении привычка служит ему хорошей няней, которая ведет его к его же настоящей пользе. Но, это - нежная, глупая няня. Или, скорее, мы - фальшивые, глупые питомцы, если мы в часы покоя и дум продолжаем обманывать себя на этот счет. Смотреть ли мне с тупым хладнокровием на вещь, достойную удивления потому, что я ее видел два раза или двести раз или два миллиона раз? Ни в природе, ни в искусстве нет основания, по которому это следовало бы сделать. Если я в действительности не рабочая машина, для которой Божий дар мысли не что иное как земной дар пара для паровой машины - сила, при помощи которой можно ткать бумажные изделия и зарабатывать деньги и стоимость денег.
XLIV. Удивительно, как существа, принадлежащие к роду человеческому, закрывают глаза на самую ясную действительность и вследствие вялости, забвения и тупоумия живут очень уютно среди чудес и страшилищ. На деле же человек есть и был всегда глупым и ленивым. И гораздо более склонным чувствовать как варить пищу, чем думать и размышлять. Предубеждение, которое он будто ненавидит - его абсолютный законодатель. Привычка и лень водят его всюду за нос. Пусть два раза повторится восход солнца, сотворение мира - и это перестанет быть чудом или замечательным явлением.
XLV. Может ли быть нечто удивительнее настоящего действительного духа? Англичанин Джонсон всю жизнь мечтал о том, чтобы таковую увидеть, и не мог. Несмотря на то, что ходил в Кок-Лэн и оттуда в церковные склепы, где стучал по гробам. Безумный доктор! Разве он никогда не смотрел духовным оком, точно так же, как и телесным, вокруг себя, на полный поток человеческой жизни, которую он так любил? Смотрел ли он когда-нибудь и на то, что было внутри его самого? Славный доктор ведь сам был духом. Такой настоящий, действительный дух, какого только могло желать его сердце. И почти миллион других духов бродило возле него по улицам. Еще раз повторяю: "Исключите иллюзию времени, скомкайте эти шестьдесят лет в шесть минут - что иное был он, что иное мы сами? Не духи ли мы, сформированные в одно тело, в одно явление, и не исчезающие в воздух невидимыми?" Это не метафора, а обыкновенная научная действительность. Мы происходим из ничего, принимаем известный образ и становимся явлениями.
XLVI. Причудливое представление, какое мы имеем о счастье, приблизительно следующее: благодаря известным оценкам и по расчетам, составленным по собственному масштабу, мы приходим к известному среднему земному жребию, о котором мы думаем, что он принадлежит нам по праву от природы. Эта, как бы простая плата нашего вознаграждения, наших заслуг не требует ни благодарности, ни жалоб. Только случайный плюс мы принимаем за счастье, каждый же дефицит - за горе. Представим себе, что мы сами станем производить оценку своих заслуг. А какая масса самолюбия в каждом из нас! Тогда надо только удивляться, как часто чаша весов наклоняется в противоположную сторону, и иной дурак восклицает: "Посмотри-ка, какая плата. Случалось ли когда-нибудь такому достойному человеку, как я, видеть что-либо подобное?" Я говорю тебе, дурак, причина лежит исключительно только в твоей пустоте, в заслугах, которые ты только воображаешь, что имеешь. Представь себе, что ты заслуживаешь, чтобы тебя повесили (что, вернее всего, правда), а ты считаешь за счастье, если тебя только расстреляют. Представь себе, что ты заслуживаешь быть повешенным на заволоке, и для тебя будет блаженством умереть на конопле. Поэтому претензии, какие ты предъявляешь к счастью, должны равняться нулю: свет под твоими ногами. Правильно писал умнейший в наше время: "Жизнь начинается только отречением".