По толпе шныряли встревоженные рентгеновские глаза начальника «девятки», находившегося от столпотворения чуть поодаль. Собственная охрана Рейгана, выделявшаяся из толпы унифицированными белыми плащами и черными, усеянными золотыми пуговицами штатскими пиджаками морского фасона, теснила по сторонам восторженную шушеру, цепко оберегая своего шефа с перламутровыми зубами.
Я также заметил, что к американскому консулу, стоявшему спокойно в сторонке и с легкой ухмылкой наблюдавшему эту трогательную сцену встречи, подошел из свиты бывшего президента какой-то субъект в длинной, нараспашку, явно не по сезону шубе и стал раздраженно о чем-то спрашивать. Покрой этой шубы напоминал мне где-то виденную старинную гравюру, на которой в схожем наряде волостные старшины преклоняли головы перед русским царем в день чудесного спасения его семьи на станции Борки.
Собчак, вероятно, очень надеясь, что Рейгану хорошо знаком, в толкучку не полез. Он стоял с Нарусовой посреди зала и удивленно поджидал подхода высокого гостя, начиная страдать от явной невостребованности их четы вниманием экс-президента, который, по всей видимости, просто не признал в «патроне» Собчака, чем вконец расстроил нашу отечественную «Нэнси», нервно теребящую руками свой несменяемый газовый платочек цвета бедра захваченной врасплох нимфы.
Из возникшего почти стихийно человеческого водоворота стоило значительного труда выхватить хоть и долго летевших, но свеженьких, как с ледника, старичков и переправить их к здесь же накрытому заранее для легкого перекуса столу. Во время трапезы разговор высоких сторон не клеился. Рейган явно не понимал, зачем нужно кушать прямо тут, в аэропорту. Он сидел с прямой спиной, забыв отклеить широкую улыбку с очень дряблого лица, а наш идеологический карманник, начавший уже свои головокружительные опыты по обиранию городского населения, несколько раз пытался доложиться всемирно известному голливудскому разбойнику об имеющихся у него успехах в разрушении всего везде, где ему удалось проходить, точно при наступлении французов на Москву по старой Смоленской дороге.
Нэнси посматривала как-то сквозь супругу «патрона», не одаривая нашу городскую «раз-леди» пристальным вниманием, даже несмотря на демонстрируемые ею обновы. Причем какие! Все из «валютника»! И вдруг — на тебе! Непостижимо обидно. Было заметно: жене «патрона» от такого неслыханного пренебрежения захотелось тут же уехать, но упрямство в желании показать, что именно она является первой леди города, прямо-таки пригвоздило ее к стулу. Зато после скорого, но внешне нежного расставания и уже по дороге домой она с брезгливостью человека, ожидающего от прикосновения другого, как минимум, заражения гриппом, дала себе волю в кратком и детальном обзоре всех «достоинств» экс-президентши, которая, смешав свою кислую одышку с молодым восторженным дыханием окружающих, минуя чету Собчаков, прямо из аэропорта вместе с мужем направилась осматривать интересующие их исторические объекты.
Глава 19
«Дом обреченных»
Экономика является важнейшим фактором могущества нашей страны и основным показателем преимуществ социалистической системы в целом, поэтому я буду отдавать все силы для ее укрепления…
Из предвыборных выступлений А. Собчака
Собчак, повсюду публично и пылко распинаясь о собственном многотрудном, круглосуточном радении на благо ленинградцев, сам втихаря частил самолетами заокеанских компаньонов по личным коммерческим и иным делам до Америки и обратно. За ним прилетали прямо в Пулково, где «патрон» дал указание заправлять американские самолеты за счет скудных валютных заначек из городского бюджета, столь необходимых для лавинно нарастающих нужд его жителей даже по части закупки обычных лекарств. Порой, когда авиаторы категорически отказывались бесплатно заливать керосином баки иноземного самолета, «патрон» в запальчивости мчался на летное поле и истерично кричал, требуя наказания неисполнительных заправщиков, готовый сам их тут же заменить.
По частоте американских вояжей Нарусова старалась мужу не уступать и ползала по глобусу на серебристых лайнерах от материка к материку, как навозная муха. Кроме того, купленный за океаном дом требовал постоянного хозяйского пригляда. Правда, летала она, как правило, рейсовыми «бортами», зато не реже раза в месяц, пока не произошла известная встреча со съемочной группой «600 секунд», запечатлевшей ее очередной загранотлет. Помню, Невзоров тогда показал, как она в новой дубленке — счастливом воплощении своих многолетних местечковых грез и брезгливо-заносчивым выражением лица, покрытого морозным инеем морщин на вянущей шелушащейся коже, стоя на трапе специально выделенного для вояжа самолета, продемонстрировала зрителям кукиш, озвучив его текстом искренне сорвавшегося «ку-ку». Причем это «ку-ку» в паре с кукишем было показано во время всеобщего аэропортовского столпотворения, когда задержали все прочие рейсы по причине отсутствия керосина и самолетов.
В общем, дабы исключить репортерские наскоки, Собчак решил поручить начальнику отдела КГБ в аэропорту Воронину лично провожать Нарусову до трапа самолета в обход таможенных и пограничных заслонов. Кроме сей предосторожности, загранконсультанты рекомендовали собчачьей жене, в случае обнародования ее межконтинентальной «вертежки», прикрыться своей якобы кипучей деятельностью на благо умирающих в организованном неким англичанином городском «хосписе», где наша «кандидатка исторических наук», наряду со званием «жены Собчака», совмещала не столь для куражу, но, главное, на потребу пост председателя правления «дома обреченных». Не правда ли, странное совпадение названия дома с перспективой жителей всего нашего города?
Нарусова, находясь, в общем-то, на самой невысокой ступени биоразвития, была одержима идейкой стать во всем себе с мужем полезной. Поэтому, обуреваемая лошадиной деловитостью, повадилась в услужливо предлагаемых телеинтервью давать внимающим разные советы космического масштаба на тему «Как жить дальше», разумеется, такой же по глубине межгалактической глупости. Не видеть этого Собчак не мог и даже на людях пытался ее одергивать, но делал это как-то трусовато, лишь только в мечтах пытаясь катапультироваться от такой «соратницы».
Этот «хоспис» своим рождением обязан вовсе не заботе о безболезненном уходе на тот свет безнадежно больных, они использованы тут лишь для декорации и прикрытия самой цели. Как-то к Собчаку, находившемуся в Лондоне вместе с женой, на одном из приемов привязался некий Виктор 3., худосочный седобородый пожилой польский еврей, когда-то работавший на советскую разведку, но затем перебежавший к врагу.
Это был обычный русскоговорящий предатель с гнилодушным выдохом изо рта и всем спектром мерзопакости, присущей подобным типам. И хотя он вел себя, как оса на пикнике: был надоедлив и неотгоняем, Собчак, узрев в нем изменника, враз проникся симпатией единомышленника. «Патрона» восхищало мужество предающих. Этот бывший разведчик, а ныне британскоподданный проходимец, подрабатывающий журналистикой, вился вокруг собчачьей четы весь вечер, облизываясь, как кот, налакавшийся сметаны, завлекая жену «патрона» «ароматными» темами воспаленного сладострастием воображения, похоже, крепко настоянного на желаниях обычного пожилого импотента светски поболтать о сексуальной распущенности. При этом он был прямолинеен, как милицейская дубинка, и свои откровения не рядил в овечьи шкуры, демонстрируя тактичность на уровне общения пилы с деревом.
Однако жену, да и самого Собчака такая манера почему-то не задевала. Желая сделать знакомство обоюдополезным, этот «журналист» под занавес встречи предложил Собчакам неплохо заработать. С напористостью и одновременно чуткостью волка из тамбовских лесов, он поведал супружеской чете о хорошо воспринимаемой всюду в социально-политическом аспекте идейке благотворительного призрения безнадежно больных, которым, кроме утоления боли, ничего не нужно на этом свете.
Подобные приюты на Западе действуют и называются «хосписами». Правда, они обычно находятся под сенью церкви, проповедники которой муки несчастных усмиряют больше исповедью и молитвами, чем обезболивающими наркотиками, а тем более ядами в ответ на желание просящих. Для того чтобы из этого богоугодного дела извлечь доход, британскоподданный указал путь без церкви, но с наркотиками и ядами, ибо приобщение к этому бизнесу считается в мире наиболее прибыльным. Узнав о возможности заработать, Собчаки тут же решили разговор перенести на следующий день в более деловую и конкретную обстановку, где состоялось распределение ролей меж будущими компаньонами. «Патрон» с женой по разработанному планчику взяли на себя подбор и завладение какой-нибудь, желательно близкопригородной (подальше от глаз или еще чего), ленинградской больничкой с минимальным числом коек, ибо нужна была лишь сама вывеска с декорацией, но не больные. А английский «подельник» брался устроить шквал публикаций в западной прессе о хвалебном начинании жены Собчака и ожидающими ее на этом благородном поприще проблемами, связанными, в основном, с отсутствием в таком «тоталитарном государстве», как «коммунистический Союз», даже самых примитивных наркотиков для утоления боли страждущих.
После этих подготовительных мероприятий Нарусова должна будет повсюду на разных встречах, не сдерживая и так обильную, чисто болезненную слезливость своих глаз, гнусавя и корча подбородок в куриную гузку, плаксиво разглагольствовать о муках умирающих, к примеру, от рака, лишенных в этой жуткой стране (СССР) всех болеутоляющих средств, а также ядов, если кому-то из них уже терпеть невмоготу. В завершение подобного «выступления» ей также предписывалось сразу заручиться конкретным желанием присутствующих прислать требуемые наркотики в виде гуманитарной помощи, а посему безвозмездно. Данный список желающих поставщиков в дальнейшем нужно переправить британскому партнеру, который обязан будет позаботиться о получении и реализации наркотиков и ядов. В общем, план был небольшой, но дерзновенный. В его исполнение я напрочь не верил. Трудно себе представить, что в итоге не найдется хоть один честный служака, способный проанализировать наверняка поступающую информацию о выпрошенных собчачьей женой, полученных и использованных наркотиках для пары десятков больных. Но так думал я, а «хоспис» возник и существует, бесспорно, принося болеутоление небольшому числу пациентов, прикрываясь которыми можно творить невообразимое.
* * *
Это было время, когда маховик разрушений еще только начинал раскручиваться и толпы людей купались в упоении от самих ожиданий грядущих перемен. В начале затеянной Собчаком катавасии он являл собой не более чем изумительный ораторский инструмент: певуче игривый и велеречивый, по-балаганному беспечный и трагически-серьезный, порой бросавший в дрожь министров и прокатывающийся раскатами эха даже по дальним закоулкам нашей страны. Он всюду симулировал боязнь катастроф, но, как впоследствии стало ясно, страстно их желал.
Был ловок в своем неистовстве и расчетлив в порывах, поэтому не ссорился с властью, а с подхихикиванием покусывал ее. Публично выступал не с программными речами, а только «кстати», сводя на нет своей чудовищной посредственностью все низкое и все высокое, оставляя на виду лишь себя самого, что, вместе с приобретенной к тому времени парой-тройкой костюмов, придавало ему этакое дипломатическое достоинство представителя заносчивого посольства некой страны в стране.
Влекомый модой, взяв наскоро урок, как правильно креститься, но порой путая правую сторону с левой, «патрон» зачастил в церковь, с трудом усвоив, по каким-то ведомым только ему чисто внешним признакам, различие между, скажем, католическим костелом и православным храмом.
В связи с ежедневно ухудшающимся продовольственным положением в городе, Собчак всерьез начинал рекомендовать населению переходить на самодобычу пропитания в собственных огородах, публично разглагольствуя без тени улыбки о желаемом наступлении такого «прекрасного, деклассированного времени», когда свиньи с кроликами станут повсеместно жить на балконах и лоджиях городских квартир вперемешку с собаками и избирателями. Как ни странно, но от этих речей многие кандидаты во владельцы обещанных им участков пригородных земель застывали вокруг него в избытке почтительности, мечтая лишь прикоснуться и облобызать собчачью длань. Покорность людей, внимающих с влюбленными глазами, распаляла его еще больше, и он начинал выказывать столь необычную даже для него пылкость обещаний, что слушатели уже не могли верить свидетельству собственных чувств, стремительно переносясь во власть бредовых грез. Число желающих сразу врезаться в сильно приукрашенный Собчаком капитализм быстро росло. Они тянулись к «патрону» всей душой, лишь мечтая дотронуться руками, и никто не способен был тогда догадаться, что дрянь во все времена полагалось трогать, разве что, метлой.
Широко декларируемые им повсюду преимущества «рыночных» отношений были осмыслены самим Собчаком на уровне знаний континентальной части Сибири островными аборигенами Полинезии времен Миклухо-Маклая. Но люди ему почему-то верили, и он, ничуть не боясь разоблачения своих знаний, а точнее незнаний, продолжал всех, кого попало, призывать к воспитанию у населения «предприимчивости муравьев», колонии которых живут, по его мнению, только ради того, чтобы рыть галереи и строить магазины, куда перетаскивать провизию заодно с разными подвернувшимися по пути материалами и миллиардами собственных яиц для обеспечения муравьиного воспроизводства, столь необходимого в «здоровой» конкурентной, но ожесточенной борьбе со своими соседями по растаскиванию окружающей среды. В подобном идеологическом угаре Собчаку виделся высший смысл обитания своих избирателей на поверхности земли на данном историческом этапе. Ему было невдомек, что со времен жития Ивана Калиты Россия собиралась и сохранялась. Благодаря только этому, а вовсе не «переходу к рынку», сейчас было чего растаскивать. Но одно всем Собчакам трудно уяснить, либо они просто не желают этого: если на собирание великой страны были ухлопаны века, то растащить ее можно за несколько лет.
Иногда в полемическом задоре приходится слышать многократно повторенное на разные лады сравнение сегодняшних «демократов» с фашистами. Отдавая дань софистической запальчивости полемистов, все же нужно признать, что подобное сравнение, как говорили в Одессе, «верно до наоборот». Только сослепу можно не увидеть различие: фашисты грабили и уничтожали другие народы, а свою страну укрупняли и обогащали; «демократы» же разоряют свою страну и уничтожают свой народ — это, между прочим, «две большие разницы», независимо от цвета униформ и национальностей авторов доктрин. Поэтому если кто-то будет продолжать обзывать отечественных «демократов» «фашистами», то вполне уместно присовокуплять слово «импортные».
* * *
«Патрон» понемногу уже начинал носиться с невероятной быстротой по заграничному свету, иногда коротая минутки в обществе довольно сносных, сопливого возраста барышень, порой переодетых матросиками либо тирольскими пастушками в белых панталончиках, напоминавших Собчаку красноармейские «кальсики». И если же раньше хотение выливалось на всех, кто подворачивался под руку, то теперь наступало время вожделенного выбора и употребления только экологически чистых женщин. Такое времяпрепровождение «патрон» находил более приятным, нежели бесконечные препирательства с ленинградскими депутатами, чьи наскоки он, возвратясь, запросто отражал десятиминутными интервью Бэлле Курковой с рассказами о жгучей, леденящей душу обывателя необходимости быстрейшей выработки «свежей концепции отношений между всякими странами», где наш «турист» изловчился на сей раз погостить.
Собственницу «Пятого колеса», млеющую от возможности принародно прильнуть к нему, хотя бы с микрофоном в подрагивающей руке, Собчак обычно нагло-снисходительным тоном принимался уверять, что, мол, этот очередной визит куда-то был, оказывается, нужен вовсе не ему, а уже начинающему бедствовать населению Ленинграда, жизнь которого, только благодаря теперешнему его вояжу, должна будет враз резко улучшиться. Куркова Бэлла, как обычно, умиленно глядя на «патрона», с проникновенно-притворным чувственным выдохом, тут же соглашалась и от имени всех «без исключения» телезрителей твердым, но заискивающим голосом благодарила Собчака за мужественно переносимые им тяготы своей «славной деятельности» и хлопоты, вызываемые частыми заграничными разъездами «на благо жителей нашего города». В общем, дуэт был спетый и смотрелся неплохо. Однако, после таких выступлений я предельно вежливо, с учетом своего ничтожества и памятуя о неутолимой жажде Собчака чаще красоваться по телевидению, пытался все же вразумить «патрона» не нести подобную околесицу людям, ибо не исключена вероятность когда-нибудь всеобщего изумления по поводу случайного открытия истинных мотивов его шатаний в чужие нам страны и абсолютной никчемности для горожан других, сугубо личных затей. Но он всегда небрежно отмахивался, давая мне понять, что незачем метать бисер перед публикой, которая удовлетворяется любым вздором.