А бегущие заразили паникой основной лагерь. В это время на него напал с тыла Кривонос. Некоторые из его бойцов переоделись татарами, и шляхта сочла, что это подошел крымский хан. С воплем «Татары!» все устремились в бегство. Бросали барахло, дорогие доспехи, оружие. Казакам досталось 120 000 возов с припасами, 80 орудий, драгоценностей на 10 млн. злотых. Польская армия, превратившись в беспорядочную толпу, драпала 300 км, до Львова. Только Вишневецкий отступил организованно. Во Львове на пожертвования жителей он нанял солдат для обороны города, но сам не остался — уехал в Варшаву на элекционный сейм.
Хмельницкий, чтобы очистить от поляков всю «русскую землю», разослал своих атаманов по Волыни, Полесью, в Белоруссию — там действовали отряды Михненко, Небабы, Кривошапки. Были взяты Пинск, Туров, Мозырь, Бобруйск, Брест. Сам Богдан подступил ко Львову, осадил его, но удовлетворился откупом в 200 тыс. Казаки были недовольны, что город, суливший массу добычи, уплыл из рук, и гетман повел их на Замостье, где предпринял штурм, оказавшийся неудачным. Поэтому с Замостья тоже взяли выкуп. Дальше Хмельницкий не пошел, остановился табором и вступил с поляками в переговоры, требуя избрания на престол Яна Казимира и ожидая решения сейма.
Западнее лежали чисто польские, католические земли. Серьезной поддержки украинцы там не получили бы. Наоборот, вторжение и погромы католических святынь сплотили бы шляхту и здешнее простонародье. А полустихийное казачье войско запросто могло разложиться, увлекшись грабежами городов — из-за этого Богдан и оставил в покое Львов. Да и его идея о воссоединении с Россией вряд ли еще вызрела окончательно. Хмельницкий был хотя и неопытным, но умным политиком. Понимал, что раз уж он начал восстание, его предстоит каким-то образом закруглить. И имел в виду разные варианты. С одной стороны, завязывал дружбу с Москвой, а с другой, еще не терял надежды по-хорошему договориться с королем. Особенно если тот после разгрома под Пилявцами соблазнится опереться на казаков и прижать магнатов.
6 октября открылся элекционный сейм. Притязания на корону предъявил было Вишневецкий, но его дружно отвергли. Выставлял свою кандидатуру князь Трансильвании Ракоци, а Москва предложила Алексея Михайловича или новорожденного Дмитрия Алексеевича. Конечно, всерьез на их избрание не рассчитывали. Зато о себе заявили красноречиво — ведь еще совсем недавно польский король претендовал на русский престол. Реальных же претендентов было двое. Епископы и магнаты стояли за брата Владислава — Карла. Мелкая шляхта — за Яна Казимира. Этот кандидат воспользовался ситуацией, установил тайные связи с казаками и раздавал щедрые посулы. Хмельницкий клюнул. И грозил, что в случае избрания Карла продолжит наступление. Несомненно, этот фактор сыграл на сейме решающую роль. Разорения своих имений шляхта не хотела. И 7 ноября королем стал Ян Казимир.
Он тут же направил гонцов к Богдану, утвердил его гетманом и предписал отвести войско на Украину. При этом король признавал, что в разыгравшихся событиях виноваты сами поляки, обещал отменить унию и запретить польским частям заходить восточнее Староконстантинова. Обещания были заведомо ложными. Ведь одновременно Ян Казимир поддерживал интенсивные контакты с папой Иннокентием X. Который для вступления на престол разрешил его от монашеского иезуитского обета, дозволил вступить в брак. Однозначно подразумевая, что за такое одолжение он в новой роли обязан быть верным орудием католической экспансии. Но на это в победной эйфории не обратили внимания.
В декабре 1648 г. полки Хмельницкого торжественно вступили в Киев. Впрочем, далеко не все православные встречали их с восторгом. На посту Киевского митрополита умершего Могилу сменил его последователь Сильвестр Косов, который держался линии предшественника: развивать просвещение, отгораживаться от Москвы и искать компромисс с католицизмом и польскими властями. Косов и верная ему часть духовенства восприняли победу повстанцев очень кисло. Но в это время в Киеве оказался Иерусалимский патриарх Паисий, ехавший с визитом в Москву. Он полностью поддержал и благословил гетмана. Хмельницкий воспользовался случаем и попросил Паисия ходатайствовать перед царем о помощи казакам и принятии Украины в подданство. А для сопровождения патриарха выделил полковника Силуяна Мужиловского, передав через него грамоты Алексею Михайловичу.
В Москве делегацию приняли очень тепло. Хотя Мужиловский числился лишь сопровождающим, его встретили как настоящего посланника суверенной державы. Переговоры с ним вел дипломат и военачальник Трубецкой. Мало того, полковник удостоился особой чести — личного неофициального общения с царем. Правда, от вопроса о подданстве Алексей пока уклонился. Шаг был слишком ответственным, с бухты-барахты ввязываться в сложнейший узел противоречий было опрометчиво. Да и основания доверять Хмельницкому были пока не стопроцентными — он ведь и с Варшавой вел переговоры. Но Москва согласилась предоставить помощь оружием, деньгами, оказать дипломатическую поддержку, царь разрешил отпустить к Хмельницкому «государевых людей» — донских казаков. Однако добровольцы уходили и из других мест — торопецкий и хотмыжский воеводы доносили, что крестьяне «бегают за рубеж», вступая в казаки.
Русское правительство отправило на Украину своего представителя Василия Михайлова с несколькими дворянами — в основном для разведки. А к Хмельницкому тем временем прибыла польская делегация во главе с Киселем. Ян Казимир прислал грамоту на гетманство, булаву и знамя. В качестве «благодеяния» соглашался даровать амнистию повстанцам, увеличить реестр до 15 тыс. Но об отмене унии вообще как бы забыл, требовал, чтобы Богдан отступился от «черни», помог ее усмирить, разорвал отношения с Крымом и выступил против татар. В общем было ясно, что поляки всего лишь хотят расколоть повстанцев, поссорить с союзниками, а потом снова скрутить в бараний рог. И переговоры сразу зашли в тупик. Возмущенные казаки тыкали в булаву и знамя: «Зачем вы, ляхи, принесли нам эти цацки?» А Хмельницкий отрезал: «За границу на войну не пойду, саблю на турок и татар не подниму; достаточно дела и на Украине».
В Варшаву направили ответ: «Короля почитаем как государя, а шляхту и панов ненавидим до смерти и не будем им друзьями никогда». Перечислялись встречные условия: уничтожить унию, вернуть казачьи вольности, на Украине не восстанавливать костелов, запретить «селиться жидам», администрацию назначать только из православных, установить прямое подчинение казачьего гетмана королю, а Киевского митрополита допустить в сенат наряду с католическими епископами. Свою бывшую сожительницу Богдан нашел и вернул, но добавил в послании личное требование — выдать сбежавшего в Польшу Чаплинского. Хотя нетрудно понять, что условия, выдвинутые украинцами, никак не могли устроить поляков.
А Москва в марте 1649 г. прислала официального посла — Григория Унковского, что вызвало среди казаков взрыв восторга. Унковский привез для казачьей старшины «государево жалованье» и передал, что Алексей Михайлович готов принять Украину под свою руку, «если, даст Бог, вы освободитесь от Польши и Литвы без нарушения мира». То есть вступать в войну Россия пока остерегалась, чем Хмельницкий остался очень недоволен. И в обратную дорогу с Унковским отправил посольство Вешняка все с теми же просьбами о поддержке и подданстве. После переговоров с ним царское правительство постановило в случае необходимости предоставлять казакам убежище на своей территории, разрешило закупать «хлеб, соль и всякие запасы беспошлинно». Но на Украину направлялись не только хлеб и соль. Унковский доносил: «Козаки донские обещались выступить немедля, и многие из них уже пришли». А поляк Голинский жаловался: «Москва… хотя и подтвердила мир (с Польшей) тайно все доставляла Хмелю: продовольствие, порох, пули и пушки».
Богдан в это время чрезвычайно широко развернул свою дипломатию. Установил контакты с Молдавией и Валахией (Румынией). Хмельницкого посетили послы Трансильванского князя Юрия II Ракоци, который все еще мечтал о польской короне и искал союзников. Прибыл турецкий посол Осман-ага, и гетман заключил с Портой договор — стороны обязались не нападать друг для друга, обеспечить взаимный выкуп пленных, развивать торговлю. Турки при этом открыли казакам свободный вход во все свои гавани. Письмо к гетману прислал даже Кромвель, пышно величая его: «Богдан Хмельницкий, Божьею милостью генералиссимус греко-восточной церкви, вождь всех казаков запорожских, гроза и искоренитель аристократии, покоритель крепостей, истребитель римского священства, гонитель язычников, антихриста и иудеев».
Наши историки XIX в. захлебывались от восторга, освещая этот факт — надо же, мол, «культурный западник… видел что-то родственное себе в малокультурном сыне диких степей». Хотя в действительности все обстояло наоборот. Хмельницкий получил два образования, в том числе лучшее в ту эпоху, иезуитское, свободно владел латынью, французским, польским, турецким, татарским. А Кромвель не имел никакого образования, кроме домашнего, не знал ни одного языка, кроме родного, книг не читал, и все общавшиеся с ним иностранцы дружно упоминают о его полной неотесанности. Например, посол Бранденбурга Шлезер вынужден был разъяснять диктатору азы географии, рассказывать, какие государства существуют на Балтике, и учить читать карты. Да и масштабы деятельности этих двух лидеров слишком уж различаются. Один толокся в партийных междоусобицах своего острова, командовал в сражениях, где участвовало по несколько тысяч бойцов. А другой водил в битву стотысячные полчища и правил страной, где уместилось бы несколько Англий…
Международная обстановка благоприятствовала повстанцам. Главный союзник Польши, германский император, осенью 1648 г. только вылез из Тридцатилетней войны сильно потрепанным. При этом высвободилась и сохранившая силы Швеция, враждебная Польше. А у другой соседки, Османской империи, углублялся внутренний разлад. Правление султана Ибрагима Безумного оказалось для нее катастрофическим. Точнее, правил-то, конечно, не он. По турецким порядкам, султанских родственников, способных претендовать на престол, во избежание смут содержали в «клетке», особой комфортабельной тюрьме, где они были лишены связи с внешним миром, общаясь только с бесплодными наложницами. Угодил туда и Ибрагим, младший брат Мурада IV, и за 17 лет пребывания в «клетке» деградировал, тронувшись разумом. Но после смерти Мурада его мать не захотела терять своего положения и вместе с великим визирем Мухаммедом-пашой возвела на престол второго сына, чтобы править от его лица.
Ни к чему хорошему это не привело. Ибрагим кидал в Босфор золотые монеты — «рыб кормил». Приходил в экстаз от неимоверно толстых женщин, их для него искали по всей стране. Не хотел осязать ничего, кроме мехов, и ввели новый налог на покупку в России соболей, чтобы обить стены его покоев. Многие были недовольны таким султаном и узурпацией власти в руках женщины и визиря. Зрели заговоры. Правителям приходилось ублажать подарками янычар, покупать сторонников выгодными назначениями, наградами, возвышать не талантливых и деловых, а «своих» людей. Все это вело к ослаблению власти, коррупции. Казна пустела, а рост налогов вызывал новое недовольство.
Война за Крит затягивалась. Венецианцы применили действенный способ вредить туркам, засылая эмиссаров и подбивая на восстания черногорцев, сербов, албанцев, греков. Активизировался сепаратизм. В Ливане взял верх лидер антитурецкой партии кайситов Мельхем Маан и стал править почти независимо от Порты. Все меньше считались со Стамбулом Тунис, Алжир, Триполи, Крым. Правители вассальных Трансильвании и Валахии начали вести себя самостоятельно, а господарь Молдавии Лупул переориентировался на Варшаву. Поэтому договор о дружбе с Хмельницким турки сочли для себя очень выгодным — он обеспечивал безопасность хотя бы от запорожских набегов. За такое не жалко было открыть порты для беспошлинной торговли.
Пожалуй, здесь стоит упомянуть и о последствиях еврейской резни на Украине. Удар оказался настолько сильным, что дал трещину даже сам иудаизм. Евреи сочли, что для них пришли «последние времена». Но по теориям их мистиков, именно тогда, когда страдания народа достигнут высшей точки, должен явиться избавитель, «мессия». И таковой не заставил себя ждать — «мессией» провозгласил себя в турецкой Смирне некий Саббатай Цви. Он был адептом каббалы — учения, изыскивающего тайный смысл в текстах Ветхого Завета и Торы, магические значения букв и чисел. И при должном умении оказалось не так уж трудно вычислить, что «мессия» должен явиться именно в 1648 г. Дата рождения Саббатая тоже «совпала» с предсказаниями о времени рождения «мессия». Он женился на беженке с Украины, потерявшей всех родных. После такого потрясения ее посещали видения, будто она станет невестой «мессии». Это стало еще одним «доказательством». Прожила она недолго, а когда умерла, Саббатай еще раз вступил в брак… со свитком Торы.
Впечатление было колоссальным. Его «мессианство» признала община Иерусалима, а за ней и другие, община Амстердама издала особый молитвенник с текстами о Саббатае. В него поверило более половины евреев мира, последователи стекались отовсюду, а он благословлял их странной фразой: «Хвала Тебе, Господи, Который позволяет запретное». Он и сам настолько занесся, что отправился в Стамбул, дабы обратить в иудаизм султана. Однако Ибрагим Безумный оказался все же не настолько безумным. Возмутился, посадил его в тюрьму и поставил условие: переход в ислам или смерть. И Саббатай, к ужасу иудеев, выбрал… ислам. Но на самых стойких почитателей даже это не повлияло. Они, следуя каббалистическим методам, нашли в его поступке высший смысл — дескать, для спасения мира «мессия» должен сойти в самую бездну греха, что он и сделал. Такое доказательство привело к массовому переходу его последователей в ислам. И возникла секта «дёнме» или «саббатиан».
Ну а основной поток еврейских беженцев с Украины, из Белоруссии, да и из Польши, куда, казалось, вот-вот ворвутся повстанцы, хлынул на Запад. Правда, в отличие от нынешних времен, в большинстве стран Европы иудеев тоже не жаловали — ведь религиозные проблемы стояли очень остро. Но за Польшей лежала опустошенная Германия. С мертвыми деревнями, бесхозными полями, бродившим по лесам одичавшим скотом. После Тридцатилетней войны она, по сути, заселялась заново. У большинства наемников из расформированных армий на родине и дома-то не было. Они и оседали в здешних обезлюженных деревнях и городах — французы, шотландцы, итальянцы, финны, поляки, швейцарцы. Оседали решившие остепениться полковые маркитантки, шлюхи.
А особенно рачительным хозяином проявил себя все тот же курфюрст Бранденбурга Фридрих Вильгельм. Он, кстати, одновременно являлся и герцогом Пруссии, входившей в состав Речи Посполитой. Международное право в Европе было крайне запутанным. И Фридрих Вильгельм в качестве властителя Бранденбурга считался вассалом императора, а в качестве герцога прусского — вассалом польского короля. Его владения пострадали в войну очень сильно, да и новых много нахапал. И он повел целенаправленную политику их заселения. Зазывал и принимал всех желающих, предоставлял самые льготные в Германии условия для новых подданных. И значительная часть беженцев-евреев потекла к нему: в Пруссию, Померанию, Бранденбург. Обретя пристанище после пережитых ужасов, многие вообще старались «забыть», что они евреи. И превращались в «немцев». Этому тоже препятствий не было. Хочешь быть немцем — будь, только селись. А если семью потерял — женись на любой уцелевшей местной вдове, выходи замуж за любого бродягу-солдата. Да, это еще один исторический парадокс: та самая «нордическая раса», которая станет в XX в. кичиться «арийским» происхождением и устроит антисемитский геноцид, на самом-то деле формировалась в XVII в. из самых разномастных субстратов. В том числе и вобрав в себя изрядную струю еврейской крови.
Империи великие и не очень
Важные события происходили в середине XVII в. и в других уголках земли. В Китае полыхала такая война, что битвы Тридцатилетней показались бы тут мелкими стычками. Маньчжуры, захватив Пекин и провозгласив империю Цин, контролировали только север страны. Вне их власти оставались обширные центральные и южные провинции с многолюдными городами, войсками, флотами. То есть для китайцев далеко не все еще было потеряно. Но среди них не было единства. На юге сохранились структуры прежней империи Мин, и знать, чтобы добиться национального сплочения, решила реанимировать оборвавшуюся династию. В Нанкине провозгласили императором одного из князей. Да только вместо сплочения вышло обратное — сразу нашлось несколько других претендентов на трон, вступивших между собой в свары. И среди повстанцев, сокрушивших империю Мин, после гибели их вождя Ли Цзи-чэна тоже произошел раскол. Второй предводитель, Чжан Сянь-чжун, укрепился в Сычуани и продолжал прежнюю политику, круто расправляясь с помещиками, чиновниками, купцами. Другая часть повстанцев, 300 тыс. во главе с Ли Цзинем и Хао Яо-ци, решила объединиться с минцами.