Розанов В В
В.В.Розанов
В тускло-серо-голубом платьице, с низким узким лбом, с короткими, по локоть, рукавами, и босая, девушка подходила ко мне навстречу, когда я выходил к кофе, со спичками, портсигаром и пепельницей ("ночное"), и, сблизившись,- нагнулась низко, до руки, и поцеловала руку. Я света не взвидел ("что"? "как"?). Она что-то сказала учтиво на неизвестном мне языке и прошла дальше ("что"? "зачем"?). Выхожу к Евгении Ивановне 1:
- Что это?
Она с мамочкой. Уже за кофе. Залилась смехом:
- Ангелина. Я выбрала ее из села в горничные. Мне показалось - она подходит. В ней есть что-то тихое и деликатное. Крестьянка, но, не правда ли, и немножко фея?
"Немножко"...
Голоса ее ? никогда не слыхал. Она ни с кем не заговаривала. Она только отвечала, когда ее спрашивали,- тем певучим тихим голосом, каким приличествовало. И вообще в ней все "приличествовало". Евгения Ивановна умела выбрать.
- Поцеловала руку? Но это же обычай, еще из старины, когда они были помещичьи. Я оставила, так как обычай ничему не вредит, и для них нисколько не обременителен.
"Не обременителен"? Значит - я "барин"? В первый раз почувствовал. "В голову не приходило". Но, черт возьми: до чего приятно быть "барином". Никогда не испытывал. "Барин". Это хорошо. Ужасно. "Не обременительно". Она же вся добрая, у нее нет другой жизни, чем с крестьянами,- и если говорит, что "не обременительно", то, значит, так и есть. Разве Евгения Ивановна может угнетать, притеснять, быть груба. "Господи!.."
Но я слушаю сердце.
Эта так склонившаяся передо мной Ангелина, так покорная, вся - "готово" и "слушаю",- но без унижения, а с каким-то тупым непониманием, чтобы тут содержалось что-нибудь дурное и "не как следует",- стала вся, "от голых ножонок" до русо-темных волос (ах, на них всех - беленький бумажный платочек),- стала мне необыкновенно миньятюрна, беззащитна, "в моей воле" ("барин"),- и у меня сложилось моментально чувство "сделать ей хорошо", "удобно", "чтобы ее никто не обидел" и чтобы "она жила счастливая". Была "чужая". "Не знал никогда". Поцеловала руку, скромно наклонясь,- и стала "своя". И - "милая". Привлекательная.
Ее недоумевающие глазки в самом деле были привлекательны. Я еще дрожал, когда и в следующие разы она наклонялась
и целовала руку. Но не отнимал. Всякий раз, как поцелует руку,-у меня приливало тепла в грудь.
- Ангелина! Ангелина! - неслось по комнатам. И Евгения Ивановна говорила что-то на непонятном языке ("выучилась по-тутошнему для удобства"). После чего Ангелина куда-то уходила, к чему-то спешила.
Решительно, без Ангелины дом был бы скучнее. Она - как ангел. И неизменно этот робкий и вежливый взгляд глаз.
" - Ангелина! Ангелина!" - Решительно, мне скучнее, когда я не слышу этого несущегося голоса. А когда слышу - "все как следует".
"Домочадцы"?
Она не член семьи, ничто. Кто же она? "Поцеловала руку". Так мало. Евгения Ивановна говорит, что "ничего не стоило". Но во мне родило к этой безвестной девушке, которую никогда не увижу и никогда не видал, то "милое" и "свое", после чего мы "не чужие". Не чужие... Но разве это не цель мира, чтобы люди не были "чужими" друг другу? И ради такого сокровища разве не следовало "целовать руку"? Да я, чтобы "любить" и "быть любимым",- за это поцелую что угодно и у кого угодно.
* * *
"Мы соль земли" 2.
- Да, горькая соль из аптеки. От которой несет спереди и сзади.
("наша молодежь").
Да: устроить по-новому и по-своему отечество - мечта их, но когда до "дела" доходит - ничего более сложного, чем прорезать билеты в вагонах, не умеют. "Щелк": щипцы сделали две дырочки,- и студент после такой "удачи" вручает пассажиру его билет.
* * *
- Сердит. Не хочу слушать лекции.
- Вы на каком?
- На медицинском.
- Как же вы будете прописывать лекарства? Помолчав:
- Я от всего хину.
(студ. забастовки).
* * *
Игорный дом в Храме Божием.
(духовенство и роль его в браке) (еще семейная история в Шерлоке Холмсе).
* * *
Самое семя души нашей сложно.
Т. е. не факты и состояния "теперь" противоречивы; а "из чего мы растем" уже не было 1) "элементом азотом" или 2) "элементом кислородом", а семенем:
- Жизнью.
- Противоречием.
Жизнь есть противоречие.
И "я" хотя выражено в одной букве, заключает весь алфавит от "А" до "V".
В мамочке, однако, этого нет: за 23 года - она одно, и мне кажется это одно - благородным монолитом. Она никогда не изменялась и не могла бы измениться; я думаю, "изменение себя" привело бы ее в моральный ужас и она бы покончила с собой.
И еще я знал 2-3 примера людей "без противоречий" (в себе).
* * *
Не понимает книги, не понимает прямых русских слов в ней, а пишет на нее критику...
Вот вы с ними и поспорьте "о браке". Человек не знает самого предмета, самой темы: и в сотый раз переписывает или "пишет" семинарскую путаницу, застрявшую у него в голове.
И никогда не скажет: "Бедная моя голова". Куда: все они "глаголют", как Спаситель при Тивериадском озере 3, также уверенные в себе.
(читаю свящ. Дроздова 4в "Колоколе"об "Опав. листьях").
* * *
- Вам нравится этот цветок? (Евгения Ивановна).
- Колокольчик?.. Наш северный колокольчик?
- Вы не умеете глядеть. Всмотритесь.
Я взял из ее рук. Действительно, несколько другое строение. А главное цвет: глубокий синий цвет, точно глубина любящих глаз женщины. И весь благородный, нежный, точно тянущий душу в себя.
- Я думаю, наши молдаванские хижины красятся особенно охотно в синий цвет в подражание этому цветку. Это - delfinium.
И Евгения Ивановна повертывала так и этак цветок, забыв меня и впиваясь в него.
Небольшие ее глазки лучились из-под ресниц, и вся она лучилась сама какою-то радостью навстречу цветку. Она вообще лучащаяся.
Горькое не живет на ней.
Кислого нет возле нее.
Нет дождя и грязи.
Она вся пшеничная. И этот чистый хлеб "на упитание всем" живет и радуется.
"Счастливая женщина".
Как гармоничен их дом, в окрасках, в величине. Цвета - белый (преобладающий), синий (полоса по карнизам) и темно-зеленый (пол и стены в прихожей, т, е. нижняя половина их, дощатая). В прихожей - соломенники по стенам (предупреждающие трение повешенного платья). Да и золотистый цвет крупной" толстой соломы - прекрасен.
На подъезде - из песчаника 2 "сказочные фигуры": птицы и зверя. С первого взгляда - безобразно, но как это "народные изделия" - то необъяснимо потом нравятся вам, чаруют, притягивают.
Ведь все "народное" - притягивает.
* * *
В собственной душе я хожу, как в Саду Божием. И рассматриваю, что в ней растет,- с какой-то отчужденностью. Самой душе своей я - чужой. Кто же "я"? Мне только ясно, что много "я" в "я" и опять в "я". И самое внутреннее смотрит на остальных, с задумчивостью, но без участия.
* * *
...поправил. Переписала и порвала свое на мелкие-мелкие кусочки и бросила а корзину. Я заметил.
Ночью в 2 часа, за занятиями, я вынул. Сложил. Мне показалось днем, что сказалось что-то удивительно милое, в сущности, к посторонней женщине, говорящей с затруднением по-русски (шведка, массаж).
"Милая дорогая Анна Васильевна1, здравствуйте! Каждый день [в] два часа2 я бываю [душою] с вами. Рука моя3 [опять] тяжелая становится. Очень, очень скучаю по вас. Доехала [в Бесарабию] хорошо, не устала, местность здесь чудная, удобства все есть. Хозяева ласковы, жары [пот] нет, только сильный ветер, что мешает быть на воздухе, но это скоро пройдет. Простоквашу кушаю натощак. Зелени [тоже] много. Стол свежий и легкий. Стул [имею] без слабительного, [желудок и кишки] действуют. Взвесилась. 3 [4] пуда 6 фунтов. Каждую неделю буду взвешиваться. Можно много быть ["одинокой" зачеркнуто] одной, чему я очень рада. Из общих знакомых увидите - если вспоминают меня,- пожалуйста, им привет передайте. Надеюсь вы напишете о себе, где будете [летом жить]. Не забывайте меня, которая очень вам благодарна и [зачеркнуто: любящая вас] уважающая и любящая пациентка
Варвара"
1 Макокен, из Стокгольма"- приехала в СПб. лет 10 назад.2 Час массажа в СПб., когда приходила Анна Васильевна"3 "Больная" - полупараличная после удара.
Увидала (проснувшись). Рассердилась:
- Какую ты все чепуху делаешь.
Не ответил. Почему "чепуха"?
Почему выдумывать (повести, романы) - не "чепуха", а действительность "чепуха"?
Мне же кажется, "состриженный ноготок" с живого пальца важнее и интереснее "целого" выдуманного человека. Которого ведь - нет!!!
Все, что есть,- священно.
И как я люблю копаться в этих бумажках, откуда "доброе движение моей Вари к массажистке", никогда не умрет (теперь) через Гутенберга...- которым, пожалуй, только не умели воспользоваться. Нужно рукописно пользоваться печатью,-и тогда она "ничего себе", "кой чему служит".
* * *
" - Посмотрите, коровы: ни одна не пройдет, чтобы не протащить спины своей под этими спустившимися низко ветвями дерев..." (Евгения Ивановна).
Я ахнул: "В самом деле". Ведь и я это замечал, но никогда себе не выговорил, а почему и не знал. Но действительно: вверху, против окон, по плоскогорий) проходили коровы, и так "любовно" что-то было у них, когда сучья почти скребли у них спину или ветви хлестали ее. Между тем деревья были в линию, и коровы могли бы пройти без "этого"... "некоторого затруднения". Они пролезали под ветвями - явно.
- Не понимаю,- сказал я Евгении Ивановне.
- Есть странности у животных... манеры, что-то "в крови", и, вернее, "в породе". Например - козочки: инстинкт встать на самое узенькое, маленькое место, где чуть-чуть только можно поставить 4 копыта, рядом. 4 точки: и тогда она стоит долго на одном месте - с явным удовольствием.
Действительно. Это что-то художественное. У животных есть некоторые движения, позы маленькие, явно имеющие в себе пластику и без всякой "пользы".
* * *
Если предложить "подать мнение о предмете спора" двум одинаково темным и злым господам, и еще третьему подчиненному им обоим (какой-то знаменитый "учитель семинарии",- будто нет профессоров Академии), то подано будет, конечно, "согласное мнение". Чтобы проверить такую аксиому, можно было и не тревожить Антония с Никоном,- причем первый из них прошел только Духовную академию, но вовсе не был в семинарии, где и проходится весь серый и скучный и очень важный материал богословия (например, где прочитывается с пояснением весь сплошной текст Св. Писания), и другой был только в семинарии, но не был в академии и, следовательно, слаб в методе философско-богословского рассуждения...
И разве в распоряжении духовной власти не было Бриллиантова и Глубоковского? Да для чего же тогда вообще, не для таких ли вот случаев, и существуют и учреждены Духовные академии? Но их избегали,- и непонятно, чего тут смотрел В. К. Саблер: это и была минута для вмешательства светской власти, блюдущей справедливость и необижаемостъ среди слоев и корпораций и переслоек духовенства. То-то заранее уже академиков "сокращают" и "презирают", чтобы "разгуляться нам" и в догматах и в философии, после того как "мы" сто лет только наживались в консисториях.
Просто какое-то вырождение. И все эти вырождающиеся "корректно" избраны и поставлены на должность... Что тут поделаешь, молчи и плачь.
(история с Булатовичем 5)(21 мая 1913 г.)
* * *
Итак, по литературе - русские все лежали на кровати и назывались "Обломовыми", а немец Штольц, выгнанный "в жизнь" суровым отцом, делал дела и уже в средних летах ездил в собственном кабриолете.
Читали, верили. И сложили студенческую песенку:
Англичанин-хитрец, Чтобы силу сберечь, Изобрел за машиной машину. А наш русский мужик, Коль работать невмочь, Запевал про родную дубину.Эй,- дубинушка,- ухнем.Эй, родимая, ............
Субики слушали нас в университете, переписывали фамилии и доносили ректору,- который "по поводу неблагонамеренности" сносился с другими ведомствами,- по преимуществу внутренних дел. Так "писала губерния"...
Студенты были очень бедны, и томительно ждали стипендии или искали частных уроков. Они были в высшей степени неизобретательны, и к ним действительно применим стих, что, "кроме как тянуть Дубинушку,- они ничего не могут".
И никогда "всемогущий Плеве" не сказал Боголепову, а "всемогущий гр. Д. А. Толстой" не сказал московскому генерал-губернатору, добрейшему князю Владимиру Андреевичу Долгорукому, или ректору Николаю Саввичу Тихонравову:
- У вас студенты на лекции не ходят,- скучают; поют полную упреков Дубинушку. Послушайте, командируйте из них пятьдесят человек, они будут получать по 50 р. в месяц, "вместо стипендий", и я их отправлю в Людиново, на Мальцевские заводы (на границе Калужской и Орловской губерний) составить "Описание и историю стеклянного производства генерал-адъютанта Мальцева" 6,- с портретом основателя этого производства, генерала николаевских времен Мальцева, и с непременным сборником всех местных анекдотов и рассказов о нем, так как они все в высшей степени любопытны и похожи на сказку, былину и едва умещаются в историю. Это ведь местный Петр Великий, который даже во многом был удачнее того большого Петра Великого.
Другие 50 студентов будут у меня на Урале изучать чугуноплавильное и железоделательное производство на Урале,- Демидова.
Еще третьи пятьдесят - Строганова.
Еще пятьдесят - ткацкую мануфактуру Морозова.
И, наконец, в поучение покажем им и черное дело: как русские своими руками отдали нефть Нобелю, французам и Ротшильду;
ни кусочка не оставив себе и не передав русским".
Воображаю себе, как на этот добрый призыв министра отозвался бы мудрый Ник. Сав. Тихонравов, Влад. Андр. Долгоруков, а радостнее всех - студенты, изнывающие в безделье, безденежье и унизительном нищенстве ("стипендии"), гниющие в публичных домах и за отвратительным немецким пивным пойлом.
Проработав года три над книгами, в архивах заводов, в конторах заводов, на самих заводах, они вышли бы с совсем другим глазом на свет Божий:
- Какой же там, к черту, "Обломов" и "Обломовка": да этот генерал Мальцев в глухих лесах Калужской губернии создал под шумок почти Собственное Королевство, но не политическое, а - Промышленное Королевство. Со своими дорогами, со своей формой денег, которые принимались везде в уезде наряду и наравне с государственными "кредитками", со своими почти "верноподданными", подручными-министрами и т. д. и т. п. Он сделал все это на полвека раньше, чем появились Крупп в Германии и Нобель в Швеции. А его личная, человеческая, анекдотическая и романтическая, сторона так художественна и поэтична, что это ей-ей... одна из заметных страниц русской истории. Да даже и не одной русской, а общечеловеческой...
Знал ли об этом Гончаров, Гоголь? Что же такое их Обломов, Тентетников,- и "идеальные примеры купца Костонжогло и благодетельного помещика Муразова" 7, которым "в действительной жизни не было параллели, и они вывели воздушную мечту, чтобы увлечь ленивых русских в подражание" (resume критиков и историков литературы).
В этом отделе своем, довольно обширном, как русская литература была плоско глупа! Ударилась в грязь. Воистину "онанисты, занимавшиеся своим делом под одеялом", когда в комнате ходила красивая, тельная, полная жена и хозяйка дома, которую онанист-супруг даже не заметил.
Вот - литература.
Вот - действительность.
А еще туда же "претензии на реализм". Да вся наша литература "высосана из пальца", но русской земли и русской деятельности даже не заметила. И Островский, и Гончаров, и Гоголь. Все занимались любовью, барышнями и студентами. "Вязали бисерные кошельки",- как супруга Манилова,- когда вокруг были поля, мужики, стада, амбары и, словом, целая "экономия".
* * *
Несомненно, когда умер Рцы - нечто погасло на Руси...
Погасло - и свету стало меньше.
Вот все, что могу сказать о моем бедном друге.
Его почти никто не знал.
Тогда как "умер бы Родичев" - и только одной трещоткой меньше бы трещало на Руси.