Уже в ходе предварительного следствия наци осознали, что, скорее всего, потерпят поражение. Однако к тому моменту дело настолько разрослось, что тихо свернуть его уже не получилось бы. Как писала пресса, ожидаемый процесс заранее попал под пристальное внимание всего мира. Поскольку власти назначили обвиняемым адвоката, тактика которого не устраивала болгар, защиту собирался представлять сам Димитров.
21 сентября 1933 года слушания скандального дела начались в Верховном суде рейха, во дворце юстиции Лейпцига. Поскольку после пожара рейхстага в сказки о причастности к этому террористическому акту коммунистов в мире никто не поверил, гитлеровцы решили оправдать себя в глазах общественного мнения, организовав заведомо «липовый» процесс. Незавидная участь воплощать в жизнь этот спектакль выпала на долю престарелого судьи Бюгнера и четырех заседателей. Эти люди, надо сказать, приложили массу усилий, чтобы придать вид хотя бы минимальной пристойности судебным прениям. А они в ходе 54 судебных заседаний то и дело выходили из-под контроля суда.
120 журналистов из разных стран мира (отсутствовали только не допущенные на процесс советские «акулы пера») с интересом следили за разворачивавшимися действиями. Даже самому недалекому наблюдателю становилось ясно: пятерых обвиняемых свело вместе только случайное стечение обстоятельств, использованное стороной обвинения. Тем не менее, Гитлер надеялся, что суд вынесет «суровый приговор», который сыграет на руку антикоммунистической пропаганде.
Еще до начала слушаний в Лейпциге это дело разбиралось в Международной комиссии в Лондоне, в работе которой принимали участие видные французские, английские, американские, бельгийские, швейцарские общественные деятели. Немецкие эмигранты, нашедшие себе убежище во Франции, в Голландии, Англии и США, подняли на ноги мировую общественность. Они сами провели расследование, собрали свидетельства, опубликовали фотографии и документы, доказав: рейхстаг был подожжен самими нацистами ради введения чрезвычайного положения и оправдания массовых репрессий. Ведь Гитлер назвал этот пожар «даром небес» не случайно. Он начался очень своевременно для нацистов – в самый разгар предвыборной кампании, за неделю до выборов. График выступлений фюрера был крайне напряженным, однако по непонятным причинам ни одно предвыборное собрание не было намечено на 25–27 февраля, а 27 у Гитлера значился свободный от публичных выступлений день!
Консервативный еженедельник «Ринг» во втором мартовском номере опубликовал статью, оканчивавшуюся такими вопросами: «Как же все это стало возможным? Или мы и в самом деле нация слепых баранов? Где искать поджигателей, столь уверенных в своей безнаказанности?.. Может быть, это люди из высших немецких или международных кругов?». Естественно, «Ринг» немедленно запретили, но подобные вопросы задавали все здравомыслящие люди.
Еще несколько фактов заставляли о многом задуматься. Так, некий доктор Белл рассказывал любопытные вещи про ван дер Люббе и сообщал, будто хорошо знает о том, что же на самом деле произошло в день пожара. Когда же информация об откровениях Белла дошла до гестапо, за болтуном установили слежку. Доктор запаниковал и поспешил перебраться в Австрию. Там 3 апреля его убили приехавшие из Мюнхена боевики…
Судьба доктора Оберфохрена, председателя группы немецких националистов в рейхстаге, тоже оказалась незавидной. Он рассказал о подготовке поджога в памятной записке, которую разослал нескольким друзьям, указав, что пожар был делом рук группы штурмовиков, доверенных людей Рема, действовавших при содействии Геринга и Геббельса. Один из экземпляров письма попал за границу и был опубликован английскими, французскими, швейцарскими газетами. А 3 мая Оберфохрена нашли мертвым в его квартире. Полиция поспешила закрыть дело, заявив, что в данном случае имело место самоубийство. Тем не менее, все личные бумаги и документы доктора исчезли.
Что касается руководителя штурмовиков Эрнста, то он в пьяном виде хвастался своими подвигами при проведении этой операции. А некий Ралль, уголовник-рецидивист, арестованный через несколько недель после поджога рейхстага, попросил, чтобы следователь выслушал его как свидетеля «по другому делу». Оказалось, в феврале 1933 года он являлся членом личной охраны Карла Эрнста и участвовал в поджоге. Тогда 10 штурмовиков с коробками с зажигательной смесью просидели в подвале почти три часа, дожидаясь команды Эрнста. В это время должна была состояться какая-то параллельная операция (видимо, «запуск» прошедшего предварительную психологическую обработку ван дер Люббе). В течение 10 минут штурмовики подожгли коробки со смесью, разложенные по заранее условленным местам, и вернулись под крылышко к Герингу. Узнав о показаниях Ралля, гестаповцы вывезли его из тюрьмы Нойруппин и доставили в Берлин, в свою штаб-квартиру. Допрос уголовника длился 24 часа подряд, после чего в Лейпциге на почте было изъято письмо следователя в Верховный суд с приложением копии показаний Ралля. Секретарь суда, сообщивший в гестапо о необычно осведомленном правонарушителе, получил чин командира взвода за уничтожение оригинала показаний. А труп Ралля через несколько дней обнаружили при пахоте: его вывернуло на поверхность плугом, поскольку тело оказалось прикрытым лишь 20-сантиметровым слоем земли…
Следствие старательно обходило молчанием интересный вопрос: как могли 7—10 человек, тащивших громоздкое оборудование и приставную лестницу, проникнуть в рейхстаг, миновав усиленный контроль? Тут следует заметить, что из подвала сгоревшего здания по маленькой лестнице можно было попасть в подземный коридор, заканчивавшийся в здании Дворца председателя рейхстага, который находился через улицу от парламента, то есть домой к Герингу. Так что ему не составляло труда провести в здание незамеченными любое количество человек.
В то время два немецких писателя-коммуниста организовали публикацию «Коричневой книги» на многих языках, что, в свою очередь, помогло сделать достоянием гласности истинную подоплеку событий.
К моменту завершения работы комиссии стало ясно: ван дер Люббе действительно являлся поджигателем, однако служил лишь орудием в руках нацистов, и в частности Геринга. Так что суд в Лейпциге из шкуры вон лез, пытаясь скрыть очевидное и спасти лицо второго человека в государстве…
Четверо обвиняемых никаких хлопот судье и заседателям не доставляли, а вот Димитров настолько яростно нападал на обвинителей, что те вынуждены были уйти в глухую оборону. Наконец, в суд для дачи показаний вызвали руководителя штурмовых отрядов Силезии Гейне, префекта полиции Бреслау графа Хеллендорфа, руководившего берлинскими штурмовиками в момент пожара, префекта полиции Потсдама, штурмовика Шульца и самого Геринга. Последний, понятно, в восторг от этого не пришел, однако на процесс явился. Вот только разыграть роль железной личности ему явно не удалось: спустя несколько минут красный и потный от ярости Геринг сорвался на визг, ошеломленный поворотом судебного разбирательства. А судья Бюгнер с тоской смотрел на него, понимая, что этот процесс ставит точку в его карьере юриста…
Собственно, обвинение связывало подсудимых в группу заговорщиков только на основе того факта, что ван дер Люббе являлся коммунистом. Однако уголовная полиция быстро обнаружила свидетельства ухода поджигателя из компартии еще в начале 1931 года. Попал же он в эту историю, скорее всего, из-за своих гомосексуальных наклонностей. Среди штурмовиков также вовсю процветала «мужская дружба», причем пример здесь подавал сам глава генерального штаба Рем. Окружение Эрнста, он сам, Гейне и многие другие входили в «голубое содружество» и набирали среди гомосексуалистов своих личных охранников, шоферов, доверенных лиц. Именно по этой причине голландец оказался в стане заговорщиков, решивших обработать этого полусумасшедшего, разжечь в нем враждебность в отношении существующей системы и использовать в качестве «официального» поджигателя. По всей вероятности, ван дер Люббе перед самой акцией к тому же напичкали наркотиками. Да и на самом процессе он находился в состоянии отупения, что можно было объяснить действием наркотиков.
Лейпцигский процесс закончился совсем не так, как планировали его устроители. Только один из обвиняемых, сам поджигатель, был приговорен к смертной казни, а четверо других участников процесса оказались оправданными. Судьи так и не рискнули вынести обвинительный приговор невиновным, несмотря на полученные «сверху» указания. Узнав о провале дела, Гитлер впал в истерику, а Геринг… отправил четверых оправданных в тюрьму. Только 27 февраля, под сильным давлением международного общественного мнения, их освободили. Правда, Торглера сразу же отправили в концлагерь. Выйти оттуда оратору удалось только после согласия перейти на службу к нацистам…
10 января 1934 года в прессе появилось сообщение о том, что приговор в отношении поджигателя рейхстага приведен в исполнение. Тем не менее, семье ван дер Люббе отказались выдать останки казненного для захоронения в Нидерландах. Но говорить о том, что голландец оказался «подсадной уткой», избежал казни и прожил еще много лет под чужим именем, не стоит. Как известно, гестапо не любило оставлять свидетелей…
«Процесс 16-ти»
Процесс по делу мнимого «объединенного троцкистско-зиновьевского центра», состряпанный Сталиным и его подручными для ликвидации политических противников «вождя всех народов».
15 августа 1936 года советские газеты опубликовали сообщение прокуратуры СССР о том, что дело «объединенного троцкистско-зиновьевского центра» передается на рассмотрение в Верховную коллегию Верховного суда СССР. Следствие утверждало, что этот центр был организован в 1932 году по личному указанию Троцкого. Обвиняемым по данному делу вменялось в вину убийство С. М. Кирова, совершенное 1 декабря 1934 года; при этом особо отмечалось, что за подготовкой этой акции также непосредственно стоял Троцкий.
Естественно, благодаря стараниям СМИ страсти вокруг предстоящего процесса разгорелись нешуточные, причем задолго до объявления даты его начала. В газетах ежедневно мелькали статьи и резолюции «митингов трудящихся», резкие нападки на обвиняемых. В итоге о вине последних стали говорить как о неоспоримо доказанном (!) факте, а приговор по делу фактически оказался предрешенным. «Правда» старательно подливала масла в огонь, напыщенно вещая о «смраде бандитского подполья», «гадине, подползающей к тому, что для нас дороже всего», и тому подобных вещах. На страницах прессы повествовалось о связи зиновьевцев с контрреволюционной организацией Троцкого, существующей за рубежом, а также с фашистской охранкой – гестапо. Газетчики, старательно выполнявшие поступивший «сверху» заказ, кричали о том, что подсудимые – враги народа, которым нет пощады. Они, мол, посягнули на жизни «вождей народа» и посему слово принадлежит закону, который знает только одну меру для преступлений, совершенных троцкистско-зиновьевской бандой… В таком же ключе поспешили высказаться известные писатели, ученые, работники искусства. О какой же непредвзятости во время самого процесса вообще могла идти речь?! Заморочить головы пролетарским и крестьянским массам, уже давно привыкшим к тому, что они существуют среди огромной армии шпионов и врагов народа, оказалось довольно легко.
Так что общественное мнение к началу судебных разбирательств было подготовлено вполне надлежащим образом. Никому даже в голову не приходило, что большая часть сказанного – откровенная «липа».
Собственно, подсудимые «процесса 16-ти» оказались разделены на две группы, между собой практически не связанные. Пятеро молодых «врагов народа» являлись членами германской компартии, эмигрировавшими в СССР. Трое из них в начале 30-х годов примкнули к немецкой группе левой оппозиции, за что были с треском выдворены из КПГ. Правда, после принесения ритуальных покаяний эти молодые люди оказались восстановлены в компартии. В Советском Союзе эти граждане отличились тем, что увлеченно разоблачали «троцкизм», стряпая соответствующие статейки. Работали они в аппарате Коминтерна и в паре советских учреждений. Что же касается второй группы подсудимых, то в нее вошли 11 известных большевиков, которые в 1926–1927 годах принимали участие в так называемом «объединенном оппозиционном блоке». Наиболее известными лицами, угодившими на скамью подсудимых, были Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Смирнов и Мрачковский. Предварительное следствие подготовило документы, свидетельствующие о преступной деятельности арестованных. Эти материалы якобы со всей наглядностью «демонстрировали белогвардейскую сущность контрреволюционного троцкистско-зиновьевского блока». Речь шла о методе индивидуального политического террора, который должен был привести членов блока к захвату партийного руководства и власти в стране. Что же касается конспирации, то, по мнению следствия, обвиняемые пользовались «изощренным двурушничеством»: демонстрировали свою лояльность к политике партии, а также полнейшую преданность ЦК. Совершение же собственно терактов возлагалось на специальные группы и некоторых отдельных лиц. В деле фигурировали сведения о том, что секретарю Зиновьева Богдану, террористу-одиночке, поручили совершить убийство Сталина в секретариате ЦК осенью 1933 года. После того, как Богдан не смог выполнить возложенное на него поручение, руководители центра якобы довели его до самоубийства… В октябре 1934 года должно было состояться новое покушение на главу государства, подготовкой которого непосредственно руководили Каменев, Евдокимов и Бакаев. Ворошилова же поручалось устранить группе под руководством Дрейцера. К тому же, как доказывали материалы следствия, Зиновьев и Каменев одновременно разрабатывали операцию по уничтожению собственных агентов-террористов – для того, чтобы лишить ОГПУ возможности подобраться к ним лично. Все подсудимые с известными политическими именами твердо отказались признать себя виновными в данном случае. Зиновьев ядовито констатировал, что это все «из Жюль Верна, это арабские сказки».
На «процессе 16-ти» фактически не было приведено ни одного документа, ни одного вещественного доказательства. Все обвинения строились исключительно на оговорах и самооговорах подсудимых и свидетелей. Один из следователей, занимавшийся некогда «делом 16-ти», Г. С. Люшков, в 1938 году бежал за границу и там сделал ряд интересных заявлений. В частности, он утверждал, что на процессе, проходившем в августе 1936 года, обвинения троцкистов в связи с гестапо (через Ольберга), обвинения Зиновьева и Каменева в шпионаже, обвинения в том, что эти лица были связаны с так называемым «правым центром» через Томского, Рыкова и Бухарина, полностью сфабрикованы. Следователь заявлял: Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков, Бухарин и многие другие были казнены как враги Сталина, поскольку пытались противодействовать его разрушительной политике. «Вождь всех народов» воспользовался убийством Кирова (вполне возможно, его застрелили просто из чувства личной мести, из-за женщины), чтобы избавиться от надоедливых оппонентов. Для этого были сфабрикованы громкие «шпионские» процессы, документы о существовании террористических организаций и обширных антисталинских заговоров. Следователи же занимались выжиманием из подсудимых «правильных» показаний, мотивируя это тем, что таких свидетельств «требует партия». Начальник секретно-политического отдела НКВД Рутковский перед началом процесса беседовал с Каменевым, просил его подтвердить заранее написанные показания, убеждая, что ему в этом случае будет сохранена жизнь. Мол, на процессе будут присутствовать зарубежные корреспонденты, и нельзя уронить престиж СССР, оставив неотмщенным убийство Кирова. Обвиняемые прекрасно понимали, что своими «саморазоблачениями» этот самый «престиж» опускают до крайне низкого уровня, но доказать этого не могли. Тем не менее, ни один из главных подсудимых так и не признал свою связь с гестапо. На слушании дела по поводу этого момента Каменев заявил, что этот процесс является не юридическим, а политическим, и откровенно возмутился: мол, если вы хотите опорочить Троцкого и представить его организатором террористических актов, мы можем в этом помочь. Общественность в это поверит. Но никто не поверит в связи с Гитлером Каменева, Зиновьева, Смирнова и прочих участников процесса. Это слишком напоминает клевету на Ленина и того же Троцкого в 1917 году. К тому же, твердил старый партиец, прибегнув к столь явной «липе», можно скомпрометировать не только Троцкого, но и… само обвинение в терроре, «которое тоже не воздвигнуто на гранитном фундаменте». Собственно, если говорить откровенно, то все более-менее здраво мыслящие личности, не доведенные, по словам Троцкого, до состояния «тоталитарного идиотизма», понимали: разыгравшемуся страшному фарсу нельзя верить. Ведь после единственного выстрела Николаева, который оборвал жизнь Кирова, были расстреляны десятки людей, и при этом суду так и не было представлено ни одного достойного внимания документа. Все несуразности следствия и обвинения «замазывались» показаниями молодых подсудимых из числа политэмигрантов, которые охотно подтверждали все выводы обвинения. И не беда, что эти выступления ничего общего с достоверностью не имели, а подробностей «террористических приготовлений» так и не прозвучало. Ведь прокурор явно не скупился на обещания в случае «добровольной помощи»… А там, где фантазия обвиняемых буксовала, подключались к делу услужливые журналисты.