Однажды в ответ на признание одного из поклонников «Нового мира»: «Рано или поздно наступит конец цензурным ограничениям, тогда-то мы и поработаем с вами, Александр Трифонович», – Твардовский весьма неприязненно ответил: «Тогда мы сможем оказаться с вами по разные стороны баррикад. Это только сейчас, против нынешних глупостей мы едины».
Сказанное А. Твардовским звучит сегодня как предсказание неминуемого: та разящая правда, которой чужды любые сантименты, всякие дружеские пристрастия. Человек проверяется, когда он свободен в своем выборе. Те десять, коим ничто не угрожало, были свободны решать. Они выбрали ту сторону баррикады.
Расставшись со своим народом, трудно сохраниться с ним в одних измерениях – утрачивается чувство времени. Лишились его и авторы письма. Вроде бы собрались писать о настоящем, но что ни строчка – то от прошлого.
Хлопочут, к слову, о копировальной технике. О какой? Неужто все еще находятся в плену у самиздата? Это сегодня-то, когда едва успеваешь прочитывать то, что переписывалось, бывало, по углам, а теперь публикуется периодикой, выходит книгами. Рассуждают как о невероятном по поводу «независимых издательств». А тем временем Союз писателей СССР рассматривает предложения об организации кооперативных издательств. Одно из первых – «Весть», создается при поддержке В. Каверина, Э. Межелайтиса. Где же они, голосующие за «публичную дискуссию, в которой каждый может участвовать и не бояться преследований, независимо от выражаемых взглядов»? Могли и они, если бы не боялись, быть среди тех, кто сегодня рассматривает, поддерживает, создает. Нет, по-прежнему среди обвиняющих издалека. И воображают, будто их письмо – столь немыслимая, невероятная, недопустимая откровенность, что опубликуй его в советской печати, и станет это «самым убедительным доказательством искренности заявлений о гласности». Опубликовали. Что дальше?
Да ничего! Для них все останется как и было. Писал же еще Герцен об эмиграции: «Притом ни шагу вперед. Они, как придворные версальские часы, показывают один час – час, в который умер король… и их, как версальские часы, забыли перевести со времени смерти Людовика XV».
Задумайтесь, каким ограниченно-культовским мышлением надо обладать, чтобы запрашивать доказательства благополучного будущего великой державы у одного человека – пусть и занимающего чрезвычайно ответственный пост, пусть и располагающего сегодня небывалым признанием во всем мире. Может, повторить тем, кто хотел бы прослыть «отцами русской демократии», мысль, неоднократно высказываемую Михаилом Горбачевым: одно лицо или группа лиц не могут быть в нашем обществе носителями истины в последней инстанции. И то же самое можно повторить о силах обновления. От всех нас зависит, чтобы «оттепель» превратилась в «лето», говоря словами авторов письма, а по-нашему, чтобы от «революции ожидания» перейти к революционной перестройке, энергию замыслов превратить в энергию дел.
Есть лишь одна гарантия от повторения ошибок, которые так дорого нам обошлись: последовательная и повсеместная демократизация. Этому и следуем, помня: больше демократии – значит больше социализма. В этом прежде всего и расходимся с авторами письма. Не решаясь произнести, к чему же в конце концов призывают, они скрывают за ширмой частных предложений свои глобальные намерения: лишить наше общество исторической перспективы, взяв под сомнение его «конечные цели и основополагающие принципы».
Поразительно, но, высказывая общие места о том, что революционная теория устарела, нынешние критики В. Ленина первыми и обнаруживают архаичность своего мышления. Они выдвигают его фигуру в положение сверхчеловека, поскольку допускают, что за все в ответе может быть тот, кто умел видеть сквозь годы, но кому не дано было – не дано уже более полувека – жить, работать, решать вместе с нами. Все ли делалось вчера и выполнено теперь, как советовал, настаивал Ленин? А сегодня, обращаясь к его наследию, мы имеем возможность идти дальше Ленина. Да, дальше: с высоты нашего времени дано оценить и суть былых противоречий, и смысл принимаемых тогда решений. К тому же мы свободны от того, что особенно тревожило Ленина: кроме закона есть еще культурный уровень, который никакому закону не подчинишь.
Живет своей жизнью двухсотвосьмидесятимиллионный народ – хуже или лучше, но занят своей судьбой. И, представьте себе, не подозревал до сих пор, что где-то далеко-далеко расположилось несколько его бывших соотечественников, которые желают для себя особых гарантий, одобряют «стремления советских руководителей» или же, наоборот, видят «немало поводов для опасения», диктуют, как следует проводить политику гласности, требуют «для начала пересмотреть господствующую идеологию», размышляют, стоит ли им «провести открытый диалог с властями», так и не выяснив, а хотят ли этого «власти», прикидывают, что необходимо для «примирения народа с правительством».
И лишь об одном не думают: как самим найти путь к своему народу. Потому что оставили его не в лучшие времена. Наслаждаясь, как пишут сами, «воздухом свободы», они обеспокоены, видите ли, тем, как дышится в Москве… Не знал, признаться, не знал до сих пор из всей истории русской эмиграции, кому жизнь на чужбине представлялась бы желаннее, чем дома, кто не хотел бы воспользоваться первой же возможностью, чтобы вернуться.
Среди прочих фраз есть у авторов письма и такая: «Если они действительно хотят вписать новую страницу в нашу историю, им нужно…» – и так далее, и тому подобное. Но кто это, собственно говоря, – «они»? Кому это – «им»? А главное, чья это – «наша»? С вашей позицией к нашей современной истории вы не имеете отношения.
Когда-то у кого-то из авторов письма были свои заслуги в развитии общественного самосознания – их и теперь не станут обделять в этом. Но зачем же раздувать щеки, тянуться на цыпочках, чтобы представиться большим, чем есть на самом деле? Зазнайство, право же, уничтожает талант быстрее, чем запреты. Вот и письмо свое они написали на редкость посредственно.
Каждый из них профессионал в своем деле и знает, как важно быть им. А тем не менее тянут самодеятельное начало в политику, не стыдясь домотканости своих суждений. Почему, – вопрошают, – не вывести из Афганистана «сразу все войска, не ставя предварительные условия и не растягивая сроки»? Все очень просто: махать рукой на тех, кому стремились помочь; уйти, не думая, что произойдет за твоей спиной. Нет, так политика не делается, да и они сами это прекрасно понимают. Однако продолжают нарочито валить все в одну кучу: борьбу за мир и похороны Тарковского, события 1968 года и выборы в Сальвадоре, военно-патриотическое воспитание школьников и Уголовный кодекс.
А венчают всю эту мешанину следующим: в результате процесса демократизации «мы только чуть-чуть приблизимся к положению черного населения Южной Африки». Прав был Белинский, утверждая в письме к Гоголю: «Какая это великая истина, что, когда человек весь отдается лжи, его оставляет ум и талант».
Чем обеспокоены авторы письма? Тем, что почва у них уходит из-под ног. Могли, например, прежде ссылаться на высланного в Горький Сахарова, а теперь он сам замечает, что не прочь на время съездить в Горький – бесконечные московские визитеры мешают работать. Рассуждали, бывало: нет, мол, хода личной инициативе, – нынче она приветствуется. Не миловали когда-то художников-авангардистов – труби об этом на весь мир. Сейчас у них одна выставка за другой. Так и без работы можно остаться!
Но что же это за работа, если в основе ее давно известное своей безнравственностью утверждение: чем хуже, тем лучше. Не удастся, не состоится то, чем заняты ныне в Советском Союзе, – это обернется поражением на уровне национальной трагедии. Авторы же письма станут потирать руки. В беде народа готовы обрести и самоутверждение, и самооправдание. Во зло молящиеся!
Нам и без всяких голосов хватает забот: за перестройку надо бороться, ее надо защищать. И люди идут на это, меньше всего думая о собственных удобствах, не вспоминая прежних обид.
«Нужна ли горькая память о прошлом?.. Без нее мы просто никуда не уйдем и рискуем снова стать жертвами трагических ошибок и непреодоленного опыта», – пишет на страницах «Московских новостей» критик Владимир Лакшин. Когда-то лишенный любимых занятий в «Новом мире», он привык к неторопливой работе над рукописями своих статей и книг. И все-таки согласился стать заместителем главного редактора журнала «Знамя». Надо не только помнить о прошлом, но и преодолевать его.
Сколько сил, а главное, времени забрали у Элема Климова: его фильмы годами пробивались к экрану. Теперь бы снимать и снимать. Нет, пропадает в Союзе кинематографистов, согласившись стать первым секретарем его правления. «Речь идет о том, чтобы зафиксировать условия, в которых киноискусству станет легче дышать, полнее раскрываться», – говорит он в беседе с нашим корреспондентом.
Известность Николаю Губенко в последние годы принесли поставленные им фильмы. А он идет в Театр на Таганке: труппа избрала его своим главным режиссером. «Отлично понимаю, что я не театральный режиссер. Но я, очевидно, нужен труппе, нужен как некое объединяющее лицо, с кем связывает она возвращение определенных ценностей, утраченных театром за последние годы», – заявил в интервью для «Московских новостей» Губенко.
«Постоянно, через всю гражданскую жизнь каждого человека тянутся исторические комбинации, в которых обязан гражданин отказаться от известной доли своих стремлений, для того чтобы содействовать осуществлению других своих стремлений, более высоких и важных для общества». Так писал философ и публицист, возглавлявший самый прогрессивный журнал своего времени, человек, который почти два года провел в одиночной камере, а два десятилетия на каторге и в ссылке. Впрочем, авторы письма, скорее всего, и его не возьмут в расчет. Поскольку писал это революционер-демократ Чернышевский».
Одной из технологий политической войны, которую ЦРУ вело против СССР, было создание определенных политических публичных документов, на основе которых могли бы сплачиваться силы, выступающие за изменение конституционного строя в СССР. Заявление от имени «Интернационала сопротивления» было тогда одним из таких документов. Вот какую картину событий и действий дает Бобков в связи с этой технологией ЦРУ:
«Запад постоянно разрабатывал и пропагандировал такого рода документы, видя в них основу для соответствующей обработки общественного мнения. Вначале такую роль играли письма против отдельных правительственных решений и акций, затем возникла «Хроника текущих событий», вокруг которой стали сплачиваться «борцы за права человека в СССР». Запад активно поддерживал этих людей в их правозащитной деятельности, вплоть до оказания материальной помощи «пострадавшим». Позже стали распространяться программы «Демократическое движение в СССР» и «Тактические основы демократического движения в СССР», изготовленные западными антисоветскими центрами. И наконец, под «крышей» политического отдела посольства США в Москве возникли «хельсинкские группы», стал усиленно продвигаться призыв «к защите прав человека». Ставилась задача легализации нелегальной деятельности «борцов за права человека» против советской власти. Кстати, подобная легализация состоялась в Польше, тогда группы, выступавшие «в защиту прав рабочих», привели к власти те силы, которые сменили социалистический строй на капиталистический.
Тезис «Защита прав человека в СССР» звучал громко, западная пропаганда продвигала его с неослабевающей силой, а «хельсинкские группы», опираясь на поддержку Запада, активно дестабилизировали обстановку в стране. Силы, сплотившиеся под лозунгом «защиты прав человека» внутри страны, конечно, сыграли определенную (хотя и не решающую) роль в разрушении державы, вызывая недоверие к власти, к государству.
Этот лозунг не снят с повестки дня и после ухода в прошлое Советского Союза. Теперь место СССР заняла Россия. И сплочение сил, выступающих против власти российского государства, уже не коммунистического, продолжается призывом к защите прав человека в России. Не они ли легализуют цель тех, кто ставит задачу расчленения России, освобождения на ее территории «порабощенных наций»?
Все это говорит о том, что не в коммунизме дело. Как мы понимаем, сегодня речь идет о борьбе за ресурсы, за влияние, за коммуникации, где Россия выступает конкурентом. И о гуманитарном прикрытии этой борьбы».
Пятое управление и партия: противоречивое сотрудничество
Конфликт людей и мировоззрений
Партия как огня боялась открытой дискуссии с оппонентами реального социализма, в первую очередь с так называемыми «диссидентами» – представителями инакомыслящей интеллигенции. В 70–80-е годы Бобков не раз готовил записки в ЦК КПСС, где звучали предложения вступить в прямую полемику с академиком Андреем Сахаровым, профессором Шафаревичем, историком Роем Медведевым и другими известными по тем временам оппозиционерами. Но партийные идеологи и пропагандисты настаивали на репрессивных мерах в отношении оппонентов. И возлагали на КГБ ответственность за них.
Сегодня можно вполне определенно сказать, что КГБ видел процессы в стране лучше, чем партия. Благодаря социальным исследованиям и агентурному аппарату и вследствие близости к кричащим проблемам. Да, и отчасти из-за присутствия умных голов на социально опасных участках.
Мир стоял на пороге взлета информационных технологий, на которые элиты возлагали особые надежды в сфере влияния на людей. Пока Кремль спал, в стране возникло подпольное производство видеопродукции: энергичные «теневики» копировали и продавали зарубежные видеофильмы, видеоигры, видеопрограммы. Пятое управление неплохо представляло масштабы этого бизнеса, возможности его влияния. Здесь социологическая пропаганда предстала в чистом виде, это была пропаганда образом жизни и технологиями, круто замешанная на криминальной энергии. Мир уходил вперед, а власть жила прошлым.
И тогда Бобков ставит вопрос о создании отечественного производства видеомагнитофонов и видеозаписей. Со скрипом ЦК КПСС назначил комиссию, которую возглавил идеологический секретарь Михаил Зимянин. Известные люди, члены комиссии – министр связи, заместитель министра культуры, председатель Гостелерадио – все отвергли предложение КГБ: «Нам этого не надо. Пусть таможня и пограничники делают свое дело – изымают видеокассеты на границе». Через два года, когда председатель КГБ Ю. В. Андропов стал секретарем ЦК партии, эта комиссия собралась вновь и после дебатов передала вопрос о видеотехнике в Совет министров. Но и там его ждала нелегкая участь. В КГБ понимали: на информационном поле партия проигрывает борьбу за мысли и настроения людей.
А на поле прав человека?
Уже в середине 70-х годов в Пятом управлении отмечали откровенные симптомы игнорирования людских забот и переживаний. Москву тогда наводнили десятки граждан, чьи права, жалобы и просьбы не волновали местную власть. Но их не хотели слушать и в больших столичных приемных. Что же они просили? Чаще всего решить вопрос с жильем, притом на вполне законном основании. Просителями были многодетные матери, пенсионеры, инвалиды. Бездушие бюрократии доводило людей до истерики.
И однажды журналисты из английского агентства «Рейтер», поработав с некоторыми жалобщиками, опубликовали заявление от их имени об образовании «независимых профсоюзов». А в комментарии пояснили, что эти профсоюзы выступают против советской власти. Из ЦК партии в КГБ понесся грозный оклик: что происходит?
Ф. Д. Бобков вспоминает: «В приемную КГБ (она находилась на Кузнецком мосту) пригласили всех „жалобщиков“. Собралось человек сто измученных, доведенных до отчаяния людей. Некоторые пришли с детишками. Разговор налаживался с трудом, многие перестали кому-либо верить, но в конце концов все-таки нашли контакт. Сотрудники „пресловутого“ Пятого управления, которое больше других удостаивается внимания прессы, уже имели немалый опыт и выработали определенные подходы. Мы выслушали всех и свои предложения по каждой жалобе доложили в ЦК КПСС, чтобы оттуда дали указания местным органам власти решить проблемы этих людей. На сей раз к нам прислушались, и через неделю мы подвели итоги: из ста жалоб остались неудовлетворенными лишь пять или шесть. Такой результат нас настолько воодушевил, что мы составили второй список жалоб. Однако это уже вызвало неудовольствие в ЦК: видимо, КГБ решил предстать перед народом добреньким! Из общего отдела, которым руководили К. У. Черненко и К. М. Боголюбов, пошли звонки более высокому начальству – мол, КГБ занимается не своим делом, и соответствующая записка легла на стол к Генеральному секретарю ЦК КПСС».