Мыло только успевало мелькать в моих энергичных руках. Белая пена смешивалась с черной грязью, становилась серой, и на внешний взгляд могло показаться, что я моюсь дегтярным мылом — есть такое. Теперь мне уже не казалось, что полбачка будет достаточно. Но долг есть долг, и оставить Васе воды меньше, чем договорились, я себе позволить не мог.
Поэтому я ограничился одноразовой чисткой, вылил все, что осталось на мою долю, и с восторгом кинулся к полотенцу.
«После такого купания вернусь домой, осенью буду в речке плавать, как морж. Что уж тут такого невозможного? Сумел же я выдержать сегодняшнее летнее купание, когда все вокруг в бушлаты кутаются?».
Так бы я и занимался самовосхвалением, если бы не увидел, как медленно и методично обливает себя водой Вася. Меня взяла за сердце жаба зависти: как же он может так спокойно стоять на таком холоде? Ну почему я-то так скверно себя чувствовал?
Но вслед за кратковременной вспышкой завистливых и недобрых мыслей, ко мне вернулся стыд. Я решил немедленно исправиться, и подойти к Рацу со словами восхищения и одобрения.
Однако, стоило мне подойти поближе, как я чутко потянул носом от очень знакомого, старого доброго запаха. Очень, очень знакомого. Этот запах был мне знаком настолько, что я мог бы определить его из десятков, да что там! сотен других. Это был резкий и свежий запах алкоголя.
Ба! Так вот в чем весь секрет героизма Сэма и Васи. Вот в чем отгадка их спортивного успеха. Пока я, значит, честно боролся с непогодой, эти два брата — акробата использовали допинг, и под его действием и показывали чудеса стойкости и морозоустойчивости!
Мне стало неинтересно; поздравлять Васю расхотелось, и я побрел обратно в землянку, чтобы засунуть свои деревянные трусы и носки в пакет, в ожидании лучших времен. Ну не может же быть, чтобы весь июнь стоял такой дубарь и такая сырость?! Но что-то внутри меня грустно поднимало голову, и печально, с легкой укоризной, говорило: «Может… Может…».
Да, скука и туман. Туман и скука.
Через три все таких же серых, промозглых и ветреных будней рядовой Бабаев начал косить. Подкашивать он начал почти с самого начала. И рожи недовольные корчил, и кряхтел громче всех, и садился раньше, и вставал позже. И вообще был вялый какой-то и безынициативный, хотя, например, как я помню, в части Бабаев обладал не хилой предприимчивостью. Не лез на глаза, не выделялся особо, но свой кусок урвать всегда успевал. А здесь как-то даже промахиваться начал.
И, похоже, этот жук начал промахиваться с того момента, как не попал в землянку к сержантам и водителям, а стал ночевать с нами и прочими рядовыми. И вот это мне сильно не нравилось, и я даже некое злорадство стал испытывать, глядя на его маету. Уж простите, не люблю я таких, примазывающихся. Уж эти самые поганые люди. Так сказать, нападающие второго эшелона.
Какой-нибудь пассионарий согнет человека, ну, бывает, что ж поделаешь, он сильнее. С этим смиряются. А за ним вторым эшелоном такие бабаевы вцепятся в подранка и начинают по полу таскать как тузик грелку. Вот тут бывают срывы. Вот этого униженные и оскорбленные часто не выдерживают. А потом берут в руки автомат и поливают всех подряд. М-да, перспективка…
В общем, рядовой Бабаев стал жаловаться на высокую температуру, на боль в грудной клетке, на кашель нехороший по ночам, на ломоту в костях и общее тяжелое самочувствие. Признаться, кашля его я не слышал. Но, с другой стороны, если бы он и кашлял как проклятый, все равно я бы не услышал. Меня невозможно было разбудить даже стрельбой из пушки, самым буквальным образом. А кашель, сопение и бухтение в нашей землянке и не переводились. И Рамир бухтел, и Папен кашлял, но, тем не менее, от них жалоб на самочувствие не поступало.
— Что делать будем с кадром? — спросил я у Васи.
Рац насупился и непреклонно сказал:
— Таких как Бабаев надо давить. Поэтому никуда он с перевала не уедет. Но! На ПХД, к врачу, свозить его придется. Понял? Ты с ним поедешь сегодня. С «Уралом». С Ваней Коротковым.
Ваня Коротков был солдат — срочник, но водителем он считался бесподобным. Не знаю, где и как он учился, или талант такой, но на своем «Урале» он мог пробиться в любую погоду и по любой дороге. Доказательством творческих способностей Вани лично для меня служило хотя бы одно то, что сам Скрудж на него не орал. А это значило очень много. Наш вождь даже запретил контрактникам садиться за руль Ваниной машины. В довершение образа можно сказать только то, что к белобрысой голове были прикреплены круглые очки с треснувшими стеклами. В таком виде Коротков сильно напоминал Александра Демьяненко. Одно время как-то ваучеры даже пытались называть его Шуриком, но не прижилось. «Ванья» звучало значительно эффектнее.
Но предстоящая поездка на ПХД меня обрадовала не из-за того, что я поеду с Ваней — это, конечно, чушь и ерунда. Просто на ПХД я еще вообще не был за эти недели ни разу. А ведь там сейчас находился и Венгр, и знакомый прапорщик Гаджи — снабженец продуктами, и пара знакомых лейтенантов из штаба. Короче, было с кем встретиться и поговорить.
— Возьмешь у Гаджи тушенку, скажешь, что от Сэма. Он в курсе — чего и сколько, так что тебе надо просто привезти сюда, понял? — проинструктировал меня Вася негромким голосом, — без шума и пыли.
— А кроме закуски, больше ничего?
— Нет, за кроме закуски еще деньги нужны. У тебя есть? — все также не демонстрируя эмоции Вася легко меня урезонил. Денег у меня не было. Я вообще почему-то вообразил, что в нашей обстановке эти бумажки уже не имеют того значения, какое придают им штатские товарищи далеко от войны.
Надо быть справедливым, по большей части так оно и было. Но не всегда. В частности, в вопросе водки деньги были нужны. Хотя, с другой стороны, без нее я тоже пока прекрасно обходился.
— Давай там, — похлопал меня по плечу Вася, — не влипни в какую-нибудь историю.
Я поплевал через левое плечо и пошел забирать болезного Бабаева из землянки.
Наше доблестное ПХД разместилось в небольшой долине, со всех сторон окруженной холмами, поросшими мелкой, но яркой зеленью. Сырости здесь было еще больше чем у нас. Но что не отнимешь у эпикурействующих штабников, так это умения устраиваться. В каждом из холмов была сделана пещера, где со всеми удобствами разместились те из населения ПХД, у кого отсутствовал персональный кунг в машине, или не было уютной палатки, как, например, у медиков.
Ее не заметить было трудно из-за белого флага с красным крестом. Я сдал солдата на руки маленькому чернявому папоротнику для анализов, а сам побежал к связистам. Не найти Юрин кунг было также трудно, как и не разыскать медиков. Его антенны вздымались в воздух выше самих холмов.
Раскрыв незапертую дверцу, я никого не обнаружил. Зато на столике лежала пачка потрепанных газет, в которой я разглядел даже номер «Спорт Экспресса», а это было уже серьезно. Придет Юра или нет, и где он вообще это потеряло для меня значение. Я залез в кунг, и вцепился в прессу.
Мой мозг настолько соскучился по получению письменной информации, что мне казалось, я без малейших на то усилий запоминаю газетные тексты просто-таки наизусть. Знакомые футбольные фамилии зазвучали для меня как музыка: где-то люди смотрят матчи по телевизору, обсуждают результаты, пьют кофе или чай. А кто-то трясется от холода, жрет опостылевшую сечку и вместо телевизора наблюдает за передвижениями туманных масс.
Я оторвался от газеты, и заметил в углу скамьи предмет квадратной формы, бережно укрытый шинелью Карапузенко. Поддавшись импульсу, я обошел столик и поднял шинель. Ба-а! Да тут телевизор! Юра неплохо проводит время: наверняка чай, преферанс и телевизор. Черт! Плевать на чай, еду и карты. Но без информации, без развлечений для мозга я заплесну, закисну, просто не выдержу. Мне скучно!
— Ладно, хватит юродствовать. Юры нет, когда будет — неизвестно. Надо тихо уходить, — я с сожалением посмотрел на оставляемые газетки, и покинул теплый кунг. Надо же забрать Бабаева и зайти к Гаджи за продуктами. Иначе Сэм открутит мне голову, причем Вася будет ему усердно в этом помогать.
Вообще ПХД показалось мне странно пустым. Шум шел только из одного места — огромного шатра метрах в двухстах от меня. Интуиция мне отчаянно подсказывала, что там происходит что-то интересное. Мой бедный рассудок разрывался между двумя противоположными желаниями: идти забирать Бабаева, иначе его выпустят, и потом ищи — свищи (спрячется как таракан, ей-богу, хрен найдешь!), или все же заглянуть в шатер — судя по отдельным звукам, которые я все-таки улавливал, там была столовая.
Чувство долга победило — я развернулся в сторону медцентра и поплелся за симулянтом Бабаевым.
Просунув голову в палатку, и слегка оглядевшись, я проскользнул целиком и тихим мягким шагом подошел к столику, перед которым спиной ко мне сидел голый по пояс Бабаев, а напротив него, склонив голову и усердно морща лоб, строчила ручкой женщина в грязном белом халате. Я мысленно охнул: о том, что на ПХД есть женщины, я и подумать не мог. Это просто невообразимо! Неужели в нашей части не хватило мужчин? Зачем отправлять молодую женщину, (а она была молода), в логово чрезвычайно возбужденных отсутствием женского внимания, полных сил и энергии… как бы это помягче выразиться?.. Ну ладно, не маленькие, понимаете.
Или она по своей воле приехала? Тогда это… Нет, так даже думать нехорошо, и нельзя. Но. на мой взгляд, на войне женщинам делать нечего. И пусть кричат феминистки всего мира что хотят! Другое дело, когда мужчин не хватает по тем или иным причинам. Ну, то есть, когда больше просто некому. Тогда согласен, тогда пускай, тогда совсем другая ситуация…
Пока я предавался несвоевременному умствованию, врачиха меня все-таки заметила. Но она даже не подняла головы, а просто процедила:
— В очередь, пожалуйста.
Я смущенно кашлянул:
— Прошу прощения, но я, вообще-то, за этим солдатом пришел.
— Что? — Она, наконец, взглянула на меня, (впечатления я не произвел понял по взгляду), — Вы собираетесь его вести на позицию?
Тут уж я пришел в полное недоумение:
— Естественно, я за тем сюда и явился.
— Он болен. Мы его отправим в Ботлих следующим рейсом.
Челюсть у меня, признаться, непроизвольно отвисла. Вот этого я не ожидал. Если Бабаев болен, то Рамир, Папен и Алик вообще находятся при смерти. Или близки к этому. И тем не менее, бегают и пашут как лошади. Ай да фрукт этот Бабаев! И как же он ухитрился-то, пока я отсутствовал? Невероятно… Просто фантастика…
Я бы, наверное, долго еще стоял столбом, если бы врач не попросила меня покинуть помещение. Тогда я очнулся от ступора и веско, на мой взгляд, возразил:
— Чтобы он уехал с позиций, вообще-то, разрешение командира нужно. Я должен, как минимум, доложить.
— А вы кто? Не командир?
— Я — взводный, и отпускать солдата права не имею.
— Ну и ладно, я подпишу у Дагестанова.
— Через голову нельзя.
— Слушайте, вы кто по званию?
Ее вопрос меня слегка покоробил. Но я не стал лезть в бутылку, а бесстрастно, как индеец, ответил:
— Лейтенант.
— Ну так вот, лейтенант. А я — капитан. Кругом, марш.
Но выгнать меня, когда я чувствовал свою правоту, было не так-то просто.
— Да что с ним такое? Хоть просветите на этот счет.
Капитанша слегка успокоилась, подумала, что выиграла спор:
— У него начинается воспаление легких. Надо срочно начинать лечить. Иначе могут быть осложнения. И тогда всю ответственность придется возложить на вас.
Ну… Это мне знакомо. Всегда виновато низшее звено. Ванька взводный. Он и с дедовщиной не борется, и за здоровьем не следит, и учит плохо, и матчасть не обеспечивает, и за техникой не смотрит. «На дворе январь холодный — в отпуск едет Ванька — взводный. Солнце яростно палит — в отпуск едет замполит». И так далее.
Во попал! Не заберу бойца — Скрудж начнет дохнуть, как говорит капитан Молчанов. Заберешь — капитанша настучит Дагестанову, тот спросит Скруджа, Скрудж поднимет кипеж — «Зачем вообще возили к медикам?».
Черт, влип!
Я глянул на часы. До отхода Вани обратно на блок оставалось даже меньше часа. А я еще не забрал у Гаджи тушенку. Поэтому из палатки мне пришлось выйти, а симулянт Бабаев в ней остался. Его удовлетворение я ощущал даже через спину.
«Ну и хрен с ним», — думал я со злостью, — «без этого фрукта обойдемся. Толку от него было все равно как с козла молока!». Пока я добрался до палатки начальника продсклада, так распалился, что пришлось постоять минуты две, чтобы успокоить разбушевавшиеся нервы. Затем я размял рот, и внутрь зашел уже с широкой американской улыбкой.
Эта улыбка медленно потухла у меня на губах, когда я понял, что Гаджи там нет. Сидело несколько ваучеров, пара продвинутых сержантов, посторонний прапорщик, играли в карты, в углу сипела автомагнитола, присоединенная к аккумулятору с «Шишиги», а в другом углу валялась приличных размеров куча из пустых банок.
Я поздоровался с каждым за руку, (здесь это строго обязательно, иначе обида), и спросил, где завпродскладом. Они пожали плечами, и сказали, что сейчас должен вернуться, там в столовой какие-то разборки идут. Разберется и вернется.
Я присел на свободный ящик с твердым намерением ждать Гаджи до тех пор, пока до отхода «Урала» не останется пять минут, и только тогда я могу с чистой совестью возвращаться, как сделавший все возможное в пределах своей компетенции.
Магнитола играла музыку местных исполнителей. Я не могу сказать, что все они на один манер — это неправда. Но и отличить песню Северного Кавказа от среднеазиатской или индийской я тоже вполне в состоянии. Кстати, для этих мест она подходила идеально. Строго говоря, на мой взгляд, народную музыку надо слушать там, где она создавалась. Лезгинку — в горах; «Полюшко поле» — в поле, само собой; а «степь да степь кругом» — естественно, в степи. Глупо орать хриплыми пьяными голосами песню о степи посреди многомиллионного города, где куда ни плюнь, а в кого-нибудь попадешь, а чтобы залезть в автобус надо обладать мощью старины Шварца.
Под мирное шлепание карт и убаюкивающую мелодию я почти задремал. Через силу все-таки поднял руку и посмотрел на часы. Блин, осталось пятнадцать минут. Теперь точно аут: жратвы не привез, бойца упустил. Съедят меня сегодня с говном. Мысленно я уже начал репетировать оправдательную речь.
На мгновение в палатке стало светлее, это распахнулся вход, и я облегченно перевел дух. Гаджи все-таки пришел, и на моих часах оставалось еще десять минут.
Он явно чем-то был расстроен, и хотя он узнал меня, поздоровался слегка суховато, что, вообще-то, я от него не ожидал. Когда же я сказал про Сэма, он начал бурчать что-то себе под нос, но куда слазил, повернулся, что-то пробормотал, и выставил передо мной две банки свиной тушенки, две банки тушенки говяжьей, и банку птичьего мяса. Я рассовал полученное добро по всем карманам, пожал ему руку, причем улыбался как можно шире и убедительнее, и откланялся.
До «Урала» мне пришлось мчаться галопом.
Паче чаяния, а точнее, просто потому, что я привез все желаемое Сэмом и Васей, и даже несколько более того, никаких разборок чинить со мной из-за болящего Бабаева они не стали. Рац даже сказал, что сам сообщит Скруджу эту не слишком приятную новость, и я могу расслабиться. Я расслабился.
Мое расслаблению поспособствовало еще и то, что меня пригласили к столу, а стол был неплох. Хотя Вася и читал мне лекцию о полной невозможности достать что-нибудь бодряще — веселящее, это была полная лажа. На самом деле предприимчивый Поленый несколько ранее лично съездил к Гаджи и получил от него дрожжи и сахар. Путем нехитрых химико-биологических действий ему удалось получить не водку, конечно, но пищевую, спиртосодержащую жидкость определенной крепости. Крепость была не слишком высокая, зато этого пойла было много.
Компания была приличная. Помимо нас троих в углу палатки сидел по-турецки Логвиненко, возился с магнитолой маленький командир гранатометчиков Рома Инин, и конечно, ну куда же без него! прапорщик Гусебов. Да кроме того, пока я лицезрел почтеннейшую публику, в палатку залез Маркелов, отчего сразу стало как-то очень тесно. Он скинул свои сапоги и полез по застеленным одеялам к противоположной стене, а я разуваться не стал, и потому присел не край около входа.