Часть 6
Не берусь судить, откуда и как, но подрыв на мине МТЛБ и «поход за бизонами» стали известны в Ростове.
Ну, о подрыве, скажем, понятно, не сообщить никак не могли, а вот о коровах? Ну кто мог такую мелочь раздуть до констатации полного разложения части? Полный бред! Разве что у Дагестанова были какие-нибудь влиятельные конкуренты? И подставляли его?
Так или иначе, но к нам на перевал должна была прибыть комиссия из штаба СКВО. С проверкой.
А перед этим генеральную репетицию решил провести лично сам майор. Для этого он второй раз за все «харамийское сидение» прибыл на наш второй блок.
Личный состав был построен, и Дагестанов прохаживался перед строем, заглядывая каждому в глаза, и осматривая с ног до головы.
М-да… Первый раз сведенные вместе, наши бойцы производили жуткое впечатление.
Дагестанов особенно долго разглядывал Папена, у которого из всего тела белыми были только зубы. А руки… Руки старого негра… Черт возьми! Как-то незаметно Женя Попов превратился в негра преклонных годов, а я только сейчас это заметил.
— Отмойте его, — приказал майор. — Если надо, трите наждачкой. Его кроме нее, наверное, уже ничем не отчистишь.
Пимон так и стоял в зимней шапке. Одно ухо у нее, которое он вроде бы приладил утром на место, снова отвисло на сторону.
— Это что за дед Мазай? — спросил Дагестанов.
Мы с Васей покраснели. Все ржали. Ладно — ладно, дойдет и до вас очередь.
— На хера ты ее вообще одел? — толкнул Вася Пимона.
— Так приказали в головных уборах, а у меня другого все равно нет. Одел этот.
Вася уже «строил» Крикунова и Костенко, которые за время «сидения» обленились как кастрированные коты.
— Доставайте мыло, горячую воду, наждачку и отмойте своих подчиненных! И сами приведите себя в порядок.
Вася замер, а потом подозрительно спросил у «негритянина» Папена:
— А ты хоть раз здесь в баню ездил?
— Нет, — ответил Папен, — все дела какие-то находились.
— Вот, б…ь, деловой! Чтобы сегодня к вечеру стал белым человеком. Нам иностранный легион не нужен. У нас и своих черных хватает!
После осмотра наших огневых точек, ходов сообщения (если эти канавы, об которые было проще споткнуться, чем по ним пробраться, можно было назвать ходами сообщения), и палаток с землянками, настроение Дагестанова не улучшилось. Уехал от нас он какой-то неопределенный. Даже про корову, за которую, по слухам, он должен был порвать сегодня Лебедева на немецкий крест, ничего не сказал. Сел в «таблетку», и укатил обратно на ПХД.
Начблок ходил весь день гоголем, и насвистывал популярные мелодии. Тягач непрерывно сновал на родник и обратно, привозя по нескольку «капель», а солдаты разбирали воду на помывку, побривку и пострижку.
Я же оценивал себя довольно прилично, и потому весь день провалялся в землянке. «Фауста» я уже прочитал. Делать мне было нечего.
Комиссия прибыла на трех вертолетах.
Мы все утро выглядывали в небе, не приближаются ли винтокрылые машины, но их что-то уж очень долго не было, так что даже как-то все перегорели. В результате приподнятость расстроилась, личный состав разбрелся, а слегка почищенный Папен непостижимо быстро стал приобретать прежний «негритянский» лоск.
И уж когда все окончательно решили, что сегодня никого не будет, кто-то из глазастых детей гор, которые присутствовали в расчете зенитки, закричал:
— Летят!
И точно. Неторопливо, с достоинством, вертолеты полетели на ПХД, а капитан Лебедев цинично сплюнул им вслед. Я лично обрадовался, потому что предстоящая проверка была хоть каким-то развлечением в сплошной тягомотине будней. Солдаты тихо радовались по другой причине: сейчас начальничков построят и порвут, а мы покайфуем. Но они немного ошибались. Большинству из «начальников» это было по барабану. Очень многие перевелись бы куда-нибудь подальше от нашего места постоянной дислокации с удовольствием. Вплоть до Дальнего Востока. Самое смешное, что прошлой осенью у нас в части появился новый начхим из ДальВО, и как раз по той же самой причине.
Его перевод напомнил мне старый анекдот про обмен постельного белья. Между двумя ротами.
К нашему с Васей вящему удивлению, спустя всего час суперкомиссия прибыла к нам. Неужели Дагестанов решил, что мы лучшие? Не ради же того, чтобы загасить капитана Лебедева отправил он «товарищей полковников» сюда?
Вася подумал, и сказал, что, судя по слухам, которые доносились до него со всех сторон, наш второй блок действительно самый организованный. Дело в Скружде, который заложил основы нашего существования. На двух других блоках такого яркого и безжалостного организатора не было, поэтому там вообще отстой и сливай воду.
Я немедленно расправил плечи и состроил на лице выражение мудрой задумчивости.
И вовремя — не теряя времени, инспекторы направлялись на наши огневые позиции.
Полковник был тих, моложав и подтянут. Но мне показалось, что жизнь ему портила огромная лысина, которая обнаружилась, как только он снял фуражку, чтобы вытереть пот со лба.
Два других полковника подошли позже. Они молча разглядывали панораму, открывшуюся их глазам, и по той тихой задумчивости, в которую они впали, увиденное произвело на них большое впечатление.
Из светлой грусти проверяющих вывел не вовремя очнувшийся капитан Лебедев:
— А вот с той высоты почти каждую ночь наши позиции осматривают боевики в приборы ночного видения.
Он показал рукой влево, на широкий утес, который возвышался над нашими позициями на несколько метров. Освещение было прекрасное, и он открывался во всем великолепии.
Не знаю, какого эффекта от своего сообщения ожидал мистер Лебедев, но получил он за него по полной программе.
— А почему вы не заняли господствующую высоту? Ваш лагерь с нее наверняка как на ладони. Даже странно, почему вас оттуда ни разу не обстреляли? — сказал лысый полковник нехорошим голосом.
Физиономия Лебедева приобрела очень глупое и обиженное выражение. Действительно, это было что-то! Помалкивал бы, товарищ командир, целей был бы.
— Вам надо немедленно занять эту высоту.
Дагестанов быстро застрочил умные мысли в своем блокноте. Лебедев вытянулся во фрунт.
То ли на зло, то ли на счастье, но на глаза проверяющим попался «негритянин» Папен. Конечно, если бы они видели его до того, как сержанты слегка его отмыли, то они оценили бы их труд. Но, вообще-то, сравнение производилось с нормальными людьми, а на их фоне бедняга по-прежнему выглядел довольно удручающе.
— Дитя Олимпиады? — тихо спросил у Дагестанова один из полковников.
— Да, — наш майор нервно сглотнул, — почти.
Полковники покачали головами, и отправились в сторону зенитчиков. Мы с Васей слегка перевели дух.
И как оказалось, совершенно напрасно: яд, который комиссия впрыснула в нашу спокойную устоявшуюся жизнь, должен был вскоре дать метастазы.
Первым неприятным сюрпризом, о котором мы узнали после отлета комиссии, стал приказ о занятии Макажоя. Того самого населенного пункта, в котором, как говорил Сэм, располагалась местная чеховская банда.
Витя донес до меня довольно резкое и запальчивое высказывание Швецова, которое он позволил себе на совещании у Дагестанова:
— Атака Макажоя на «Уралах» — это последняя изъёбка наших вооруженных сил!
Майор только мрачно посмотрел на командира минометки, но ничего не сказал. Хотя, как все поняли, был с ним совершенно согласен.
Мы сидели в палатке у Сэма и пили водку. Настоящую водку, которую привезли с Большой земли прапорщики, ездившие за продуктами. Поленый купил несколько бутылок в долг. Он долго прикалывался, что, интересно, будут делать прапорщики, если вдруг при штурме этого драного Макажоя он отдаст Богу душу?
— Это было большой ошибкой с их стороны! — сказал Сэм.
В палатке было тепло, сухо, и ощущалась та приподнятая и слегка нервная атмосфера, которая обычно предшествует наступлению серьезного события. Возникла какая-то невидимая близость между присутствующими, как результат ощущения того, что, возможно, это те последние люди, которых ты видишь в этой жизни. Так бывает не всегда. Но бывает, и так случилось и в этот раз. А после первых двух артиллерийских колпачков атмосфера стала просто задушевной.
Сэм обнимался с прапорщиком Гусебовым, Рома Инин впал в блаженную расслабуху, Логвиненко чему-то улыбался про себя печальной улыбкой, мы с Витей просто балдели. Я точно знал, что мы с ним завтра никуда не идем, но это меня печалило. Я ощущал в себе готовность к подвигу, некую жертвенность… Да, не зря перед атакой раньше выдавали наркомовские, ох не зря. Наши деды были не глупее нас — кто бы сейчас не пытался доказать обратное.
Вот Сэм и Гусебов должны были завтра выступить. Поленый — со своими двумя пушками, а Гусебов… А черт его знает, с чем и с кем должен был выступить завтра Гусебов. После третьего колпачка мне это было без разницы. Если бы вот вошел Лебедев и сказал бы: «Яковенко и Рац, завтра поведете своих минометчиков на Макажой вместо Гусебова!» я бы только обрадовался.
Как-то в алкогольном дурмане не слишком мне лезли в голову умные мысли. А собственно, сколько пехоты должно брать этот поселок? А сколько там чехов? И вообще, какой план у отцов — командиров?
Частичный ответ на все это дал окончательно осоловевший прапорщик, который стал кричать, что этот поход — верная смерть, что он еще так молод, чтобы умирать, и прочее — уже, правда, лишенное осмысленного выражения. Сэм стал утешать его, говоря, что жизнь все равно одна, что прожить ее надо так… И все такое… И уже минут через пять Гусебов ревел песню про танкистов, и клялся умереть за Сталина, которого в глаза не видел, и который уже сам лет сорок назад как умер…
Короче, к бою мы готовились «основательно». Вася под шумок спрятал одну бутылку на утро. Еще одну, как я точно знал, Поленый убрал подальше сам, чтобы выпить непосредственно перед началом баталии.
Допивать до конца я не стал. Вышел на воздух, подошел к обрыву и присел на краешек. Вечернее солнце мягко освещало окружающий мир. Ветер казался теплым. Огромное пространство, расстилавшееся подо мной, перехватывало дыхание. Под влиянием винных паров мне хотелось плакать от этой красоты и непонятной грусти. Как знать, может быть, спустя много лет, эти воспоминания будут греть мне душу, сниться по ночам, сжимать сердце, как ушедшая молодость?
Неподалеку наши бойцы, под чутким руководством сержантов чистили автоматы. Я с трудом сконцентрировал на них взгляд, и вспомнил, что это же я сам утром передал им пенал с принадлежностями для чистки.
Мелькнула мысль: «Надо не забыть забрать его, а то уйдет в неизвестном направлении — концов не найдешь».
Я почувствовал, что хочу спать. Глаза просто закрывались помимо моей воли. Идти обратно в палатку к Сэму совершенно не хотелось. Идти в свою палатку, не слишком приятно пропахшую каким-то непонятным земляным запахом? Особого энтузиазма это не вызывало, но валяться на открытом воздухе в пьяном виде было совершенно невозможно. Это было не в моих принципах. Я же не алкаш, и не бомж какой-нибудь!
Пришлось подниматься и ковылять в палатку к себе. По дороге все же напомнил Крикунову, что за пенал он отвечает лично своей головой.
На этот раз Вася разбудил меня как положено — в три часа ночи. Я встал, потянулся: голова была ясной, ничего не болело — даже удивительно — и пошел на позиции. Выходя из палатки, услышал, как Рац рухнул на мое нагретое место. Как он, бедняга, выстоял-то столько в нетрезвом состоянии. А вообще… Может, он и не стоял?
На боевом посту находилась «святая троица» — Папен, Пимон и Рамир.
— Как самочувствие? — заботливо спросил Рамир.
Я прищурился: нешто издевается? Хотя не похоже. Уже язык повернулся, чтобы отрезать: «Сам не сдохни!», но я передумал. Зачем оскорблять Рамира таким ответом? Ведь он же не только солдат, но и человек, в конце концов! Я молча улыбнулся и просто кивнул головой.
Через полчаса тихого ступора что-то мне стало казаться подозрительным. Что-то было не то. Чего-то не хватало. О! Понял! Не было движений сбора. Ведь если сегодня выступать, должны уже начаться шарахания. Но тишина. Никто нигде. В чем же дело?
Я спросил бойцов, не слышно ли чего о походе? Они пожали плечами, не знаем, мол. Я решил просто ждать. Расслабиться и получать удовольствие. И правильно. Потому что ко мне из предрассветных сумерек нетвердой походкой направлялся пан Косач.
Он топал в разгрузке, с подсумком и лентами для гранат к подствольнику. Все ясно. Политрук собирался обстреливать местность. Что за удовольствие создавать грохот и мешать спать приличным людям? Ну, я понимаю, если бы он стрелял по мишеням, тренировался, набивал руку и оттачивал зоркость. Но ведь палит Косач в белый свет как в копеечку. Да в порядке ли у него с головой?
— Что, опять безобразия нарушать собрался? — не очень дружелюбно встретил я его. — Лучше скажи, почему никто в великий поход не собирается?
— А не будет никакого похода, — пробурчал Леонид, заряжая подствольник. — Вчера Дагестанову передали приказ об отмене.
— Ну и слава Богу! Целее будем! — вчерашний энтузиазм вылетел из меня напрочь.
На трезвую голову вся эта затея с походом выглядела ужасным издевательством: голой жопой на колючую проволоку. Мне, честно говоря, было бы жалко Сэма, если бы ему пришлось идти выполнять этот дурацкий приказ. Что, спрашивается, трогать мирную банду? Ну, сидят в Макажое — починяют примус. Ну и что?!
Минут на пять мысли в моей голове застыли. Это замполит открыл ураганный огонь. Я бессмысленно смотрел на его дергающийся автомат, и думал только одно — когда же это все закончится?
Наш блок продолжал мирно спать. Издевательства Косача над тишиной никого, по-видимому, не разбудили.
Собственно говоря, уже можно было и привыкнуть.
Внезапно пальба прекратилась. Косач повернул ко мне усталое лицо свое и неожиданно, как-то ни к месту, сказал:
— На втором блоке замена. Приехали Молчанов, Гаджиханов, Аманат и Дадаш.
Меня словно подбросило: приехал Молчанов! Игорь Молчанов! Мой самый большой друг после Васи.
Кажется, жизнь только начинается…
Однако началось все не с приезда Игоря, а с устранения недостатков, замеченных ростовской комиссией.
Часть нашего блока надо было перевести на утес. Лебедев подошел к этому процессу творчески. Он просто спросил у Маркелова, с кем бы тому хотелось оказаться на новом миниблоке вместе.
Маркелов думал не слишком долго.
— Поленый, — начал он перечислять, — Гусебов и…
— И все, — оборвал его капитан, — вас троих там хватит за глаза. Позови мне Поленого.
Быстро подошедшему Сэму были поставлены следующие задачи:
— Оставишь одно орудие Рацу, а у него заберешь один миномет с расчетом. Один «Урал» оставь здесь, а второй забирай с собой. За продуктами будете ездить сами… Гусебов пусть ездит.
Узнав, что Сэм заберет у нас один «поднос» и трех человек, я тут же предложил Вася отправить с Богом и отеческим напутствием наверх Крикунова, Костенко и Зерниева. Вася в сомнении покачал головой:
— Стоит ли обоих командиров орудий отправлять?
— Стоит! Стоит, — продолжал я его убеждать, тщетно пытаясь придать своему голосу некую мефистофельскую искорку. — Там же Маркелов будет. Он их нам воспитает. Они нас потом ценить будут. И все такое…
Вася все-таки неуверенно молчал. По его глазам я понял — колеблется.
— Блин, Вася! — зашипел я, — что им тут делать? Мы прекрасно без них обойдемся. Зато не надо будет трястись, что они какую-нибудь подлянку в любой момент нам соорудят.
По-видимому, Рац что-то вспомнил, потому что неуверенность из его глаз исчезла. Он решительно мотнул головой:
— Согласен. Пусть катятся…
У меня, в принципе, была некоторая неуверенность в том, согласиться ли Крикунов ехать на один блок с Маркеловым? Вот упрется рогом, и все! Хоть убей его!
Но он как-то пропустил этот момент, и был очень рад той компании, в которую попал. Разобрали и погрузили им миномет Папен, Рамир и Пимон. Те же лица сняли палатку и добавили ее к миномету. Я с усмешкой смотрел на этот процесс, и думал: как же наши сержанты будут у Сэма разбираться, кто из них что должен делать? Ну, понятно, что Костенко будет главный. А вот кто из двух других бойцов подомнет один другого — вопрос? И довольно интересный.