И всю дорогу мы с сестрицей хохотали, вспоминая проведенный день, и что веселого за этот день произошло, потому что были молоды и задорны, а лето располагало к бесшабашности.
И вот в этом состоянии непреходящего праздника лета-солнца-моря я и встретила ЕГО!
И был он необыкновенным…
Разумеется.
Никаким иным он быть не мог, как вы понимаете.
Вернее сказать – мы с сестрицей Любаней его встретили.
Молодой человек был старше нас на пару с небольшим лет, звали его Вадим. Он приехал из города Риги в Крым один, без друзей и родни – погулять, позагорать и оторваться перед армией, в которую его призывали уже через месяц-полтора.
Он был по-мужски очень симпатичным и привлекательным, немного загадочным, носил длинные светлые волосы, чуть ниже шеи, говорил с мягким прибалтийским акцентом, как-то по-особому шикарно курил сигареты, одевался в настоящие импортные джинсы-клеш и футболки с иностранными картинками и надписями.
Он казался нам совершенно «не нашим», каким-то совсем заграничным.
Конечно, мы с сестрицей обе в него тут же влюбились и всячески с ним заигрывали, стараясь изо всех сил преподнести себя в самом шикарном свете: умничали ужасно, несли что-то там о литературе, которая была ему глубоко до лампочки, что-то там о современной музыке…
И подкрашивали глазки, и как-то одевались-наряжались, и прямо-таки – ух!
Мы прекрасно проводили время втроем: ездили на экскурсии по разным достопримечательностям, коих в моем городе и окрестностях – не счесть, проводили время на пляже и заседали в кафе – в общем, культурно так, в рамках простой дружбы.
По молодости лет мы с Любаней не очень понимали – что конкретно бы хлопцу прибалтийскому от нас хотелось, с учетом его скорого отбытия в ряды Советской армии и объявленной программы «отрыва на курорте перед вступлениями в ее ряды». Не то чтобы мы совсем уж идиотками малолетними были, но до сексуальных фантазий и раскрепощенности пока еще не дозрели.
Впрочем, надо отдать должное: Вадим вел себя по-джентльменски – пошлостей, намеков и прямых предложений себе не позволял.
Как-то мы пошли на пляж во время сильного шторма. Я девушка местная и про эти морские коварства все очень хорошо знаю, Любаня тоже барышня осторожная – в воду не полезла, да я бы ее и не пустила. А вот гость заграничный, бесшабашный решил порезвиться в волнах пятибалльного штормика, которого в их балтийской луже отродясь не бывает.
Вдруг видим: из волны Вадим кое-как с трудом выбрался, а идти не может, хромает…
Мы, две бесстрашные советские девушки, бросились на выручку товарищу. Выяснилось, что у него имелась какая-то давняя травма колена, и, когда он перегружает ногу или повернет неудачно, оно тут же выскакивает и болит.
Ну что? Потащили мы его вдвоем, как санитарки военные, на своих плечах в травмпункт – весело было!
Он тяжеленький оказался, еле доволокли – вспотели, ноги дрожат, тихо поругивались про себя, но тащили. В травмпункте ему колено обработали, сделали обезболивающую блокаду и посоветовали не нагружать хотя бы пару дней.
И вот тут я получила серьезные преференции по сравнению с любимой сестрицей.
Извини, Любаня!
Она уезжала домой, срок ее отдыха на море заканчивался, а я оставалась с раненым бойцом. Помахав на прощание по-честному, от всей души, Любочке ручкой, я обрушила на прибалтийского красавца всю мощь своего обаяния…
Ходить Вадим начал через два дня, как и прописали врачи, правда, чуть прихрамывая, но это лишь добавляло ему мужского шарма. Мы гуляли, плавали в море, сидели в кафе, и он угощал меня запретным шампанским и терпким крымским вином – по чуть-чуть! Никаких злоупотреблений! И учил меня целоваться под благоухающим олеандром и рододендроном, под аккомпанемент одуревших от жары цикад, и я совершенно и окончательно влюбилась…
И как-то само собой получилось так, что он назвал меня своей девушкой, и мы договорились, что я буду писать ему письма и дождусь его из армии.
Все невинно и о-о-о-чень романтично!
Вадим уехал.
А у меня начался новый учебный год.
Ну, школа, держись! Я и так-то была деловая колбаса, а сейчас, при наличии почти заграничного жениха, так и вообще стала «на кривой козе не объедешь!».
Крутизна!
Объясню.
Вообще-то в школе я резвилась. Не я была для школы, а скорее школа для меня. Училась хорошо, правда, не на золотую медаль, не напрягалась я до такой уж степени – не видела в этом особого смысла, но на твердый пятибалльный аттестат преспокойненько себе шла, знания давались мне легко и не мешали отрываться от всей души.
Я была комсоргом класса, принимала самое активное участие во всех общественных мероприятиях.
Учителем математики была у нас классный руководитель параллельного класса – совершенно потрясающая, необыкновенная женщина Маргарита Алексеевна Мещерская. Преподаватель от Бога, строгая, порой сурово требовательная – могла так словами отхлестать, что ученик ходил потом пару дней красным как рак – но она была настолько свой человек, что мы ее обожали. Она была и великая придумщица, талантливый организатор. Под ее руководством у нас сложился такой творческий коллектив из учеников обоих классов – мы дружили очень тесно, как одна семья – человек двенадцать, и мы ставили театральные костюмированные постановки, инсценировки песен, спектакли и капустники. На таком высоком уровне ставили, что наши выступления посещало разнообразное городское начальство.
Как-то так получилось, что я в этом возрасте была такой совсем не по-советски раскованной, задиристой, ни черта не боялась.
Например, мы с моей близкой подругой из параллельного класса и соседкой по дому Леной, изображая чрезмерную общественную озабоченность школьными проблемами, просто тащились от игры в социалистический энтузиазм, хотя и на самом деле много чего делали на благо родного учебного заведения.
Ну, эдакие затычки в любую бочку: то рояль в актовом зале расстроился, а у нас «капустник» на носу, то надо бы инвентарь спортивный обновить, то не мешало бы учителям принимать участие в политинформациях и прочее.
И со всеми этими проблемами – надо, не надо – к директору!
С деловым видом и комсомольскими повадками крутых общественниц.
Директор выходила из своего кабинета, замечала нас с Ленкой в другом конце коридора, шустро-шустро разворачивалась и стремительно исчезала, а иногда – просто пряталась назад в кабинет.
Мы квалифицировали такое поведение как побег.
Я могла подбить коллектив на что угодно, на любую авантюру, особенно если заявляла, что как комсорг всю ответственность беру на себя. И брала между прочим, и отстаивала потом перед педсоветом и черт знает кем из начальства грозного своих одноклассников, и они знали, что если понадобится – я за них горой встану где угодно.
А отстаивать приходилось частенько, и делала я это с огоньком. Однажды, например, «выступила» на уроке труда. Была у нас такая учительница, не стану ее называть, неплохая, в общем-то, нормальная женщина, учила нас готовить, шить на машинке, вязать и другим хозяйственно полезным для девочек навыкам. Но имелась у нее одна неприятная привычка – когда ей что-то сильно не нравилось в поведении учениц – только учениц, ибо уроки труда у нас проводились отдельно от мальчиков, – она обзывала нас дебилами.
Вот так, с чувством, на нерве: «Дебилы вы эдакие!»
И как-то раз, после очередного оскорбления встала я, комсорг класса, и спокойно обратилась к учительнице:
–?Дебилизм, как известно всем, это физический недостаток, болезнь мозга, а наша коммунистическая партия запрещает критиковать физические недостатки человека, – и нежненько так поинтересовалась, со всей своей душевностью: –?А вы что, не согласны с политикой нашей партии?
Бедная тетка покраснела, закашлялась и, махнув рукой, выскочила из класса.
Ну а вы что хотели? Я – дочь убежденного коммуниста, имеющего сертификат лектора-международника, состоящего в общесоюзном обществе «Знание», политического работника со стажем, который и дома почитывал нам лекции, доводя дочерей до белого каления. Я эту демагогию могла часами разводить, если понадобится!
Был и еще один, запомнившийся многим, случай.
Непонятно, каким чудом прорвался на киноэкраны нашей страны сильно капиталистический японский фильм «Легенда о динозаврах». Ребята! Это был первый настоящий «ужастик» после пресловутого отечественного «Вия», снятого черт знает когда, да и на страхи-ужасы особо и не тянувшего.
А тут! «Их» фильм! Да еще не просто «их», не какой-нибудь там соцлагерь дружественный, а японский! Там же капитализм сплошной!
Да еще и ужастик! Это же явление!
Все было устроено по-хитрому – вроде и разрешили фильму капиталистическую партийные начальники, но – в затрапезных кинотеатрах, но – единственный сеанс в двенадцать часов дня, и всего на неделю. То есть купить билет простому гражданину на выходные в этот небольшой кинотеатрик было вообще нереально – все места распродали еще до выхода фильма горкомовским и всяким иным начальникам!
Народ в классе обсуждал данный факт, негодовал и вдруг я предложила, перебив балаган возмущенных выступлений:
–?А пошли прямо сейчас!
Любимые однокласснички обалдели: «В каком смысле – сейчас?»
–?Да в таком: прямо сейчас, – объясняю я. – Как раз на двенадцать успеем. Ответственность беру на себя.
Ну, мы и пошли всем классом.
Кроме одной девочки, нашей отличницы и гордости всех учителей. Она спокойно так объяснила, что прогуливать уроки не собирается – хоть скопом со всеми, хоть в одиночку, считает это неправильным.
Никто отговаривать ее не стал, а я прониклась к ней еще большим уважением, чем прежде – это же смелость надо иметь, пойти против всех! Смелость отстаивать свою позицию!
Фильма иностранческая нам понравилась! Визжали, пищали девчонки, мальчиков за руки хватали со страху, глазки закрывали, когда там динозавры всех жрали, за раз половину тела откусывали…
Но, понятное дело, за все надо платить, а уж за такую возмутительную самоволку – и подавно.
Переполох в школе поднялся!
Ну, еще бы – целый класс сбежал с уроков. Ждали нас при входе в школу всем преподавательским составом во главе с директором и присоединившимися к учительской «комиссии по встрече» представителями комитета комсомола. Я с ходу оптимистично пообещала, что «щас все объясню» и под конвоем возмущенных комитетчиков была препровождена в учительскую, где и происходило заседание «трибунала».
Учителя и бравые комсомолята расселись за длинным столом, поставив меня перед собой, выступили с гневными обвинительными речами и дали слово мне.
–?Я намеренно повела весь класс на этот фильм! – заявила я.
–?Как?! – возмущенно выдохнул потрясенный трибунал.
–?Да, именно намеренно, – уверила я и пояснила с твердостью пламенного партийца в голосе: –?На очередном пленуме партии Леонид Ильич сказал, что мы должны знать методы воздействия наших идеологических врагов на умы и сердца нашей молодежи. Мы должны понимать и разбираться в их псевдокультурных ценностях, которые они всячески пытаются навязать нам через свои фильмы, книги и современную музыку. И особо подчеркнул: не просто знать, а и развенчивать их обманную привлекательность.
Педсовет дружно крякнул и приуныл. Про партию судьи явно не ожидали. Против такого «лома», как высказывание вождя с официальной трибуны, попереть было весьма проблематично. А говорил ли он об этом на том пленуме или нет – поди знай! Изучать все, что вещали в те годы наши канонизированные партийные старцы на всяческих официальных мероприятиях, дураков не было. Ну, еще выкладки съездов тезисно, спущенные из горисполкома – куда ни шло, а уж пленумы – извините! Им и счета не велось! Даже такой подкол был при приеме в комсомол, когда с непроницаемым выражением лица кто-нибудь из приемной комиссии спрашивал:
–?Какой последним по счету прошел пленум нашей партии?
И всенепременно требовалось четко и уверенно отвечать:
–?Очередной. Счет пленумам в нашей стране не ведется.
Поэтому точно знать, что там говорил Леонид Ильич и его соратники на пленумах и съездах, добровольцев находилось мало и уж точно – не из числа нормальных учителей и обычных граждан.
–?Вот почему, – продолжала я тоном честнейшей партийки, – я и предложила просмотреть этот фильм всем классом. Ознакомиться с творчеством, так сказать, вражеских режиссеров. Завтра мы планируем провести политинформацию после уроков и обсудить этот фильм и его негативное воздействие.
Повисла тишина. Где-то через полминуты директриса спросила строгим голосом:
–?Почему не предупредили преподавателей о намеченном мероприятии?
–?Времени не было, – перешла я на покаянный тон: а почему нет, можно и покаяться, чтобы людям приятно было. – Нам сказали, что сегодня он идет последний день, и мы еле успели на сеанс.
–?Это неправильно, – взбодрилась директриса, – предупредить учителей и завуча вы были обязаны. – ?Да, я понимаю, простите, – еще разок покаялась я и с честной наивностью во взоре предложила: –?А приходите к нам завтра на политинформацию! – заранее зная, что желающие слушать идеологическую дискуссию после целого дня работы вряд ли найдутся.
–?И как фильм? – спросил вдруг с искренним интересом председатель комитета комсомола.
–?Ужасно! – честно призналась я.
Никакого наказания, понятное дело, после такого моего выступления с упором на Леонида Ильича ни я, ни наш класс в целом за самовольную отлучку не получили.
Ну еще бы! Никто не стал раздувать скандала, а то вдруг дойдет до горисполкома… Наш побег в кино обозначили как «запланированное мероприятие», которое прошло официально по всем отчетам школы: «Ознакомление с иностранной пропагандой и объяснение ее разрушительного воздействия на умы молодежи». Разумеется, «в свете постановлений и рекомендаций нашей партии».
Кстати, мне удалось сходить на этот фильм еще разок с подружкой, нам нечаянно перепали два билета на выходной день.
Ох, мы и попугались от души!
Теперь этого кинотеатрика уже нет.
А жаль: им заведовал замечательный директор, который какими-то совершенно неведомыми путями умудрялся заполучать в прокат интересные заграничные фильмы. Там я, помнится, посмотрела «Жизнь взаймы» по Ремарку – американский фильм, который меня просто потряс…
В девяностые здание кинотеатра долго стояло заколоченным, потом в нем обосновался какой-то банк, вскоре разорившийся, потом еще какой-то банк, ну а сейчас там находится магазин продуктов.
Еще в плане приколоться-повеселиться от души я любила уроки НВП. Кто не знает, объясняю: так сокращенно называли уроки начальной военной подготовки.
Вел их подполковник в отставке по фамилии Жмыкин. Это был полный улет!
Маленький, с круглым выпирающим вперед животом, с короткими руками, которые тонули в рукавах его любимого длинного кожаного форменного плаща – лишь кончики пальцев были видны. Он был на всю голову советский военный с эдакой завышенной самоидентификацией себя в жизни и с полным отсутствием чувства юмора.
В подсобке класса по НВП среди сложенных горкой противогазов, длинного сейфа с автоматами Калашникова, стопкой плакатов и пособий, муляжами гранат и всякой другой ерунды размещался столик для работы преподавателя над планами и тетрадками, на самом же деле – удобный уголок для приватных посиделок. А в небольшом личном сейфике у военрука хранилась бутылочка «беленькой» и ядреная закуска к ней с такой чесночной составляющей, что можно было от духа, который он распространял, «чисто забалдеть». Правды ради, надо отметить, что опрокидывал Жмыкин рюмашку-другую только после уроков или в случае большого нервного потрясения. Мог делать это в одиночестве, но по большей части предпочитал компанию трудовика.
Если бы я знала, что стану писателем, то обязательно бы записывала за подполковником Жмыкиным все его высказывания! Это были настоящие шедевры. Мы дружно ухохатывались над ними, но терпели и изображали видимость должного подобострастия и солдатского рвения.
Так вот, это все была присказка, а теперь – вот вам и сказка.