Когда я захожу на посадку, то вижу что все дороги, ведущие к аэродрому, забиты бесконечными потоками румынских солдат, стремящихся на юг, местами колонны замерли в транспортных пробках. Среди них тяжелая артиллерия всех калибров. Но немецких частей здесь нет. Я оказываюсь очевидцем последнего акта трагедии. Целые сектора на передовой были брошены румынскими частями, которые прекратили оказывать какое-нибудь сопротивление и сейчас отступают по всему фронту. Советы преследуют их по пятам. Там, где отступают румыны, немецкие солдаты сражаются до последнего, поэтому они будут отрезаны и взяты в плен. Они думают, что наши румынские союзники никогда не позволяет Советам вторгнуться в Румынию без боя и бросят свой народ на произвол судьбы. Они просто отказываются этому верить.
После посадки наши самолеты немедленно начинают готовить к вылетам. Я докладываю о прибытии в штабе полка. Они рады, что мы вернулись и будем воевать вместе с ними. Они полагают, что дел у нас будет очень много. Русские танки уже в Фоскарах, их цель – быстрый захват Бухареста и Плоешти. Далее к северу все еще ведут бои немецкие войска из Группы армий «Юг».
Тем временем наши самолеты готовы к вылету и мы немедленно взлетаем, набираем высоту и идем над главной дорогой, идущей на север в Фоскари. В десяти километрах к югу от этого города мы видим гигантские облака пыли: да, это русские танки! Мы атакуем, они съезжают с дороги и бросаются врассыпную по полям. Но это их не спасает. Мы расстреливаем некоторых из них, затем возвращаемся, чтобы пополнить амуницию и продолжаем наш бой с той же самой колонной. Куда ни брось взгляд, везде массы людей и военной техники, в основном это монголы. Неужели их людские резервы столь неистощимы? Мы получаем свежее наглядное доказательство, что производительная способность СССР была сильно недооценена всеми и никто не знает подлинного положения вещей. Массы танков, вновь и вновь в невообразимых количествах являются наиболее убедительным доказательством этого. Много автомашин американского производства. Одна наша атака следует за другой, с восхода солнца до заката, как и все эти годы.
***
Один из последних дней августа. Я вылетаю рано утром чтобы отправиться в район к северу от нас, где прорвались красные, и поднимаюсь на высоту 50 метров над аэродромом. Неожиданно наши зенитки открывают огонь, их обслуживают румынские расчеты, которые, как предполагается, должны защищать наш аэродром от атак русских и американских самолетов. Я смотрю туда, где взрываются снаряды и обшариваю небо в поисках вражеских бомбардировщиков. Неужели американцы этим утром поднялись так рано? Я, вместе с другими самолетами делаю разворот над взлетной полосой, чтобы под защитой ждать как развернутся дальше события. Но снаряды летят ниже и некоторые разрываются в неприятной близости от моего самолета. Я смотрю вниз на стреляющие батареи и вижу, что стволы зениток поворачиваются следуя нашим маневрам, один из снарядов разрывается совсем близко. Вражеских самолетов не видно. Сомнений больше нет, эти зенитки стреляют по нашим самолетам. Я не могу этого никак объяснить, но факт остается фактом. Мы летим на север против наступающих Советов, которые большими силами рвутся на юг из района Хуси-Барлад-Фоскари.
Во время нашего возвращения на аэродром я готов к новым абсурдным выходкам румынских зенитчиков, наземный контроль уже сообщил мне на обратном пути, что орудия были нацелены именно на меня. С сегодняшнего дня румыны вступили с нами в войну. Мы немедленно опускаемся на малую высоту и садимся по одному. Отдельные румынские орудия вновь открывают по нам огонь, но как и раньше, не добиваются никакого успеха. Я немедленно направляюсь к телефону и соединяюсь с румынским генералом Йонеску. Он командует всей румынской авиацией а также зенитными батареями и я хорошо знаю его лично еще по Хуси, он имеет несколько немецких наград. Я говорю ему, что недружелюбное внимание этим утром было адресовано мне и моей эскадрилье, и спрашиваю его, так ли это? Он не отрицает этого и говорит, что его зенитчики видели, как немецкий истребитель сбил румынский связной самолет и что соответственно они сильно разгневаны и стреляют по всем немецким самолетам, которые оказываются в их поле зрения. Он еще ни разу не упомянул о состоянии войны, существующем между Германией и Россией. Я отвечаю на его жалобы, что не имею ни малейшего намерения слушать всю эту чепуху и что я собирался совершить новый боевой вылет против русских к северу от Рамникул Саррата. Тем не менее, сейчас я, с помощью моих «Штук» намерен вначале разбомбить и расстрелять из пулеметов все зенитные батареи вокруг нашего аэродрома чтобы устранить любые помехи нашим вылетам. Затем, с помощью другой эскадрильи мы атакуем его штаб, я совершенно точно знаю, где он находится.
"Ради Бога, не делайте этого. Мы всегда были лучшими друзьями и я не могу нести ответственность за действия нашего правительства. Я делаю вам предложение: ни мы, ни вы не будем ничего предпринимать и не будем обращать на объявление войны никакого внимания, как будто его не существует. Я даю вам свои личные гарантии, что пока я остаюсь командующим, по вашим «Штукам» не будет сделано ни одного выстрела.
Он клянется нашей с ним старой дружбой в частности и своими теплыми чувствами к нам, немцам, в целом. После того, как между нами объявлен этот сепаратный мир, у меня больше нет причин для жалоб. Любопытная ситуация: я здесь один с моим летным персоналом на этом аэродроме в стране, которая находится с нами в состоянии войны. Две румынские дивизии со всем их снаряжением, включая тяжелую артиллерию, окружили наш аэродром. Кто помешает им немедленно нас ликвидировать? В ночные часы мы чувствуем себя не очень уютно, днем мы опять сильны. Даже две дивизии не очень готовы проявлять агрессивность по отношению к моим «Штукам», когда они так сильно сосредоточены и находятся на открытой местности.
Наш запас бомб и горючего на аэродроме подходит к концу и к нам не поступает новых припасов, поскольку Румынию больше не удержать. Единственный для нас шанс – переместиться на другую сторону Карпат и попытаться образовать здесь новый фронт из остатков тех наших армий, которые смогли пробиться из Румынии, и любых других частей, которые можно наскрести из резервов. Совершенно ясно, что наша тяжелая артиллерия никогда не сможет преодолеть Карпаты и ее придется бросить в Румынии. Если бы только большая часть нашей отважной армии смогла выбраться из этого дьявольского котла измены, за которое следует винить румынское правительство! Оружие можно заменить, как это ни трудно, но людей – никогда! Наш наземный персонал готовится в путь по дороге, ведущей через перевал Базау, мы используем последние капли горючего атакуя русские клинья, которые подходят к Базау все ближе и ближе. Часто мы совершаем вылеты вглубь русских позиций, чтобы облегчить положение немецких войск, все еще участвующих здесь в ожесточенных боях. Какое печальное зрелище, достаточное, чтобы любого довести до отчаяния, видеть как эти ветераны русской компании, окруженные противником, бьются о приближающуюся стену численно превосходящего врага до тех пор, пока у них нечем сражаться кроме их личного оружия. Артиллерия уже давно выпустила все снаряды, вскоре у них не останется даже винтовочных или револьверных патронов. Единственный способ затянуть их сопротивление – атаковать и еще раз атаковать.
Сейчас наши запасы на аэродроме наконец истощены и мы летим на запад над Карпатами на нашу новую операционную базу в Сехсис-Реген в Венгрии. В этом городке почти все говорят по-немецки, это цитадель трансильванских немцев. Вон там немецкая кирха и немецкая школа, когда идешь по городу, в голову даже не приходит и мысли о том, что ты находишься не в Германии. Город живописно раскинулся между цепями холмов и небольшими горами, в окрестностях много лесов. Наш аэродром находится на возвышенности и окружен лесами, мы расквартированы в самом городе и в соседних чисто немецких деревнях к северу и северо-востоку от него. Наши операции в данный момент направлены против врага, рвущегося с востока через Карпаты. Здесь много отличных оборонительных позиции, но у нас нет достаточно сил, чтобы их удерживать, поскольку вся тяжелая артиллерия потеряна в Румынии. Даже самую благоприятную местность невозможно защитить против самого современного оружия с помощью одного лишь героизма. Мы совершаем атаки с малых высот на горные перевалы и ведущие к ним дороги. У меня есть опыт полетов в горах Кавказа, но здесь долины очень узкие, особенно в нижней части и прежде чем можно было развернуться, приходиться подниматься на значительную высоту. Дороги на перевалах извилисты и большие их отрезки проходят по выемкам, вырубленным в скалистых горных склонах. Поскольку машины и танки обычно держаться под защитой скал, приходиться быть дьявольски аккуратным, чтобы не врезаться в них то здесь, то там. Если другая группа самолетов пролетает в том же самом районе и в то же время, возможно, заходя на цель с другой стороны долины и с опозданием увидит нас сквозь дымку, затем на долю секунды «смерть костлявой рукой хватается за ручку управления», когда одна группа встречается с другой, летящей навстречу. Это еще большая опасность, чем зенитки, которых ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Часть их размещена на горных склонах. Справа и слева от дорог, проходящих через перевалы. Противник понял, что оставлять зенитки в составе конвоев на дороге относительно неэффективно, когда мы, например, атакуем цели внизу из-за группы скал. Истребителей пока немного. Неужели русские так долго тянут с перебазированием на румынские аэродромы? Я сомневаюсь, потому что у них нет проблем со снабжением и имеющиеся аэродромы в Бузау, Романе, Текучах, Бакау и Силистрии отлично расположены и вполне достаточны для битвы. Предположительно, иваны не очень любят летать в горах. Особенно они опасаются летать на низкой высоте в долинах из-за возможности неожиданно попасть в тупик, выход из которого блокирован резко вздымающимися горами. У меня было точно такое же чувство два года назад, когда мы летали над перевалами и долинами в горах Кавказа.
В это время я получаю приказ принять командование полком и сдать мою третью эскадрилью. В качестве моего приемника имя обер-лейтенанта Лау, он с отличием служил в эскадрильи еще с Греции. После первой фазы русской компании он был направлен на штабную работу и сейчас снова вернулся на фронт. Что касается моих собственных полетов, это изменение меня никак не затрагивает. Я располагаю для полетов всеми типами самолетов, которые стоят на вооружении полка и могу летать с тем или иным подразделением в любое время.
Однажды, в начале сентября, я вылетаю рано утром с моей третьей эскадрильей, вторая сопровождает нас в качестве эскорта, я сам, вместе со звеном противотанковых самолетов занимаюсь охотой на танки в районе Ойтоцкого перевала. Ситуация там не кажется особенно приятной. Я решаю, следовательно, сразу же после возвращения подняться в воздух на ФВ-190. Тем временем самолеты остальных летчиков проходят обслуживание перед следующим вылетом. Лейтенант Хофмейстер готов к вылету и будет сопровождать меня в качестве разведчика.
Мы возвращаемся к Ойтоцу, проводим несколько атак с малых высот и разведываем состояние дел на всех карпатских перевалах и высотах, из чего мы получаем общую картину положения дел в нашем секторе. Я возвращаюсь, буквально без капли бензина и без единого патрона, на наше летное поле, когда я вижу сорок серебристых самолетов которые летят ко мне на той же самой высоте. Мы проносимся совсем близко друг от друга. Скрываться больше нельзя. Это американские мустанги. Я говорю Хофмейстеру: «Немедленно приземляйся»! Я выпускаю шасси, закрылки и иду вниз, прежде чем Мустанги успевают развернуться и атаковать. Скольжение к земле отнимает много нервов, потому что это тот момент, когда твой самолет абсолютно беззащитен и ничего нельзя сделать, только терпеливо ждать, пока он остановится. Я все еще качусь по земле, когда, оглянувшись, вижу как Мустанги начинают атаку и один из них идет прямо на мой самолет. Я торопливо откидываю фонарь – я все еще двигаюсь со скоростью километров 50 в час, вылезаю на крыло и бросаюсь на землю всего за несколько секунд до того, как начинают лаять пушки Мустанга. Мой самолет, который укатился сам по себе уже довольно далеко, загорается после первой же атаки. Я доволен, что сумел из него вовремя выбраться. У нас на аэродроме нет зениток, потому что никто не ожидал и не был готов к нашему отступлению на венгерские аэродромы. Наши враги, которые располагают неограниченными ресурсами могут размещать зенитные батареи на каждом углу, мы, к сожалению, этого позволить себе не можем. Мустанги рассыпались над всем аэродромом и спокойно занимаются тренировочной стрельбой по мишеням как в мирное время. Моя эскадрилья, которая должна была быть заправлена и снабжена боеприпасами, все еще находится на земле. Несколько транспортных самолетов, которые доставили нам боеприпасы, горючее и бомбы стоят на открытом месте. Пригодные к полетам самолеты находятся в импровизированных ангарах в лесу и в них трудно попасть. Но ремонтируемые самолеты и транспортники с бомбами и горючим взлетают на воздух, пушки сорока Мустангов грохочут без передышки, превращая все, что видят пилоты в пламя и обломки. Мною овладевает беспомощная ярость, приходится смотреть на все это и не иметь возможности ответить. Под всему аэродрому горят самолеты, над ними поднимаются клубы черного дыма. В этой сумятице можно подумать, что пришел конец света. Как это ни звучит абсурдно, я пытаюсь на мгновение заснуть. К тому времени, когда я проснусь, все уже закончится. Если тот парень, который продолжает кружить надо мной сможет в меня попасть, мне будет легче принять это, если я засну.
После того, как пилот Мустанга поджег мой самолет во время первой атаки, он, должно быть, заметил меня, лежавшего в поле. Возможно он на самом деле видел, как я спрыгнул с крыла, в любом случае он возвращается снова и снова и пытается попасть меня из пушек и пулеметов. По всей видимости он не видит меня четко через прицел, должно быть он не может поверить, что еще не попал в меня, потому что зайдя один или два раза он с ревом проносится надо мной, снижается до высоты несколько метров и смотрит на меня. Я лежу на животе не шевелясь, только немного поворачиваю голову чтобы бросит на него взгляд из-под полуопущенных век. Каждый раз, когда он приближается ко мне спереди, на меня падает песок от пулевых фонтанчиков. Попадет ли он в меня в следующий раз? Бежать нельзя, они стреляют по всему, что движется. И так это и продолжается, до бесконечности. Наконец у него, как я совершенно уверен, кончились боеприпасы, пройдя надо мной еще раз он летит прочь. Его коллеги также израсходовали свои боеприпасы, очень толково, нужно признать. Они строятся над летным полем и улетают. Наш аэродром представляет собой ужасное зрелище, в особенности, на первый взгляд. Первым делом я ищу лейтенанта Хофмейстера. Его самолет лежит на краю летного поля, должно быть, он не смог быстро приземлиться и был застигнут во время посадки. Он ранен: одну ногу придется ампутировать. На летном поле горят и взрываются самолеты, к счастью, среди них только несколько боеспособных машин, которые были хорошо замаскированы и представляли собой не такую простую цель. Когда я посещаю каждое подразделение в лесу, мне говорят, что во время атаки наземный персонал, как им и было приказано, вел непрерывный огонь из стрелкового оружия. Сбито четыре Мустанга. Учитывая, что у нас не было зениток, это особенно отрадно. Значит, у Мустангов не получилась их безопасная тренировочная стрельба по мишеням. Через несколько дней прибывают зенитки и маловероятно, что такие же успешные рейды когда-нибудь снова повторятся.
***
В нашем секторе часто встречаются немецкие самолеты, пилотируемые румынами, которых мы сами же ими и снабдили. Сейчас на них румынские опознавательные знаки и они летают на стороне русских. Румынская операционная база находится не очень далеко от нашей. Поэтому мы проводим две атаки с малой высоты на их аэродромы в районе Карлсбурга, Кронстадта и Херманстадта. Злые языки предполагают, что мы пытаемся подражать Мустангам, те поступали точно также. Мы уничтожаем более 150 самолетов на земле, некоторые из них – в воздухе, это в основном тренировочные и связные самолеты, но и в этом случае они используются румынскими ВВС, пусть даже для тренировки. Успех этих атак в очень большой степени зависит от силы вражеской обороны.
***
Боевые действия в Румынии завершились. Советское наводнение затопило всю страну и сейчас они пытаются нащупать проходы в Венгрию. Русские колонны одна за другой идут по перевалу Ротер-Турм в направлении Херманстадта. Вылеты против этих особенно трудны, потому что их армии очень сильно защищены от воздушного нападения. Во время одного из полетов над северными склонами перевала 40-мм зенитный снаряд срывает фонарь, к счастью, ни один из осколков меня не задевает.
В тот же самый вечер мой офицер по разведке говорит, что он почти каждый день слышит по радио пропагандистские передачи на немецком, это истории о зверствах немецких солдат и подстрекательства к партизанской войне. Передача всегда начинается со слов: «Говорит Кронстадт». Поговорив с группой, мы назначаем на завтра первую атаку на радиостанцию, так мы сможем разобраться с этими провокаторами. На рассвете мы вылетаем в направлении Кронстадта, старого поселения трансильванских саксонцев. Прямо впереди, в утреннем тумане показался городок. Нам не приходится пролетать над ним, передающая станция с ее двумя высокими мачтами стоит на главной дороге в семи километрах к северо-востоку. Между гигантскими мачтами находится небольшое здание, нервный центр всей передающей станции. Подлетая ближе и уже готовясь спикировать, я вижу автомобиль, выезжающий из внутреннего дворика этого здания. Если бы я был уверен, что именно ее пассажиры подстрекали партизан нанести нам удар в спину, я мог бы без труда накрыть их во время атаки. Автомобиль исчезает в лесу и пассажиры наблюдают за нашей атакой радиостанции издалека. Во время атаки следует быть очень внимательным и не спикировать слишком низко, потому что мачты соединены друг с другом множеством кабелей, за которые легко задеть. Маленькое здание прямо в центре моего прицела, я нажимаю кнопку, выхожу из пикирования и кружусь вокруг мачт, ожидая увидеть результат пока моя эскадрилья снова построиться в боевой порядок. По случайности одна из моих маленьких 10-кг бомб попала в самую верхушку мачты, та надломилась и изогнулась под прямым углом. От здания радиостанции ничего не осталось, бомбы сделали свое дело. Теперь они долгое время не смогут вести отсюда свои злобные пропагандистские передачи. С этой утешающей мыслью мы возвращаемся на базу.