Я прошу его придумать обложку для моей новой книги.
Приходит Б, и жалуется, что сидеть не на чем, все стулья уже упакованы.
– Зачем тебе понадобилось сидеть? – любопытствует Макс. – У нас еще полно дел!
Он выходит, а Б, говорит обиженным тоном:
– Какой у вас энергичный муж!
Господи, посмотрел бы он на Макса в Англии, прилегшего «чуть-чуть вздремнуть» после ленча…
Я невольно вспоминаю Девон, красные скалы, синее море… Как здорово будет снова очутиться дома! Там моя дочь, мой славный пес, там кувшинчики с девонширскими сливками, яблоки и ванна. Я мечтательно вздыхаю.
Глава 6
Новый сезон
Прошлогодние находки нас очень вдохновили, и мы горим желанием продолжить раскопки. Мак поехал на другие раскопки, в Палестину, но надеется провести с нами несколько недель в конце сезона. А сейчас с нами поедет другой архитектор. И еще один новый член экспедиции – полковник. Макс надеется копать параллельно в Телль-Браке и Шагаре, полковник будет руководить работами на одном телле, а Макс – на другом. Макс, полковник и наш новый архитектор выедут вместе, а я присоединюсь к ним через полмесяца.
За две недели до отъезда новый архитектор звонит нам и спрашивает Макса, которого в тот момент нет дома. Голос У него явно расстроенный. Спрашиваю, не смогу ли я помочь. Он говорит:
– Я сейчас в агентстве Кука, пытаюсь зарезервировать билет в спальный вагон, а мне говорят, что того места, которое назвал мне Макс, не существует.
Я его успокаиваю:
– Они всегда так говорят. В те места, где мы копаем, обычно никто не ездит, поэтому, естественно, в агентстве о них никогда не слышали.
– Они говорят, что мне надо в Мосул.
– Ничего подобного. – Вдруг меня осенило:
– А как вы им назвали место назначения: Камышлы или Нусайбин?
– Камышлы. Разве оно не так называется?
– Все верно, но станция называется Нусайбин, это на турецкой границе, причем с турецкой стороны. А Камышлы – город сирийский.
– А-а, понятно. А Макс не говорил, что я должен еще взять с собой?
– Да нет, пожалуй. Вы захватили достаточно карандашей?
– Карандашей? – Он удивлен. – Конечно, карандашей у меня достаточно.
– Вам понадобится много карандашей, – уверяю его я.
Не уловив зловещего смысла этого предостережения, он кладет трубку.
До Стамбула я доехала без происшествий, и весь мой солидный запас обуви благополучно миновал турецкую таможню. В Хайдар-Паше я обнаруживаю, что мне придется делить купе с необъятных размеров турецкой матроной.
Она уже пристроила вокруг себя шесть чемоданов, две корзины странной формы, несколько сумок, а также кучу свертков с провизией. После того, как я добавила к этому багажу два своих чемодана и шляпную картонку, в нашем купе практически некуда поставить ноги.
Провожает мою увесистую попутчицу дама очень худенькая и бойкая. Она обращается ко мне по-французски, и мы оживленно болтаем. Ведь я еду в Алеппо? Ах, ее кузина едет не так далеко. Говорю ли я по-немецки? Ах, какая жалость, что нет. Ее кузина немного знает немецкий. А по-турецки я говорю? Тоже нет? Какое невезенье! Ее кузина не говорит по-французски. Но что же нам делать? Как мы будем с нею общаться? Да, соглашаюсь я, похоже, нам не придется общаться.
– Ужасно досадно, – продолжает сетовать бойкая кузина. – Ведь так приятно пообщаться. Ладно, давайте быстренько расскажем, что успеем. Вы замужем?
Я признаюсь, что замужем.
– А дети? У вас, наверное, много детей. У моей кузины только четверо, но зато трое – мальчики! – говорит она с гордостью.
Я чувствую, что должна поддержать честь английской семьи. Меня просто не поймут, если я признаюсь, что у меня только одна дочь, и я бессовестным образом прибавляю себе двух несуществующих сыновей.
– Превосходно! – Кузина сияет. – А сколько у вас было выкидышей? У моей кузины было целых пять – два в три месяца, два в пять месяцев, один мертворожденный младенец, семимесячный!..
Пока она прилежно перечисляет, я размышляю, не придумать ли выкидыш и мне, чтобы возбудить в собеседнице еще более дружеские чувства, но тут, на мое счастье, локомотив дает свисток, и бойкая кузина, промчавшись по коридору, спрыгивает на перрон.
– Все остальное вам придется объяснять жестами! – кричит она мне на прощанье.
Перспектива пугающая, но все утряслось: мы вежливо киваем и улыбаемся друг другу. Этого оказывается вполне достаточно. Моя спутница щедро угощает меня то тем, то другим из своих припасов провианта, щедро приправленных пряностями. В ответ я, как человек воспитанный, приношу ей из ресторана яблоко. Когда из корзин извлечены все пакеты с провизией, места в купе стало еще меньше, а запахи пищи и мускуса страшно меня угнетают.
С наступлением ночи моя спутница тщательно проверяет, закрыто ли окно. Я лезу на верхнюю полку и терпеливо жду, пока с нижней не донесется ритмичный храп. Я тихонько прокрадываюсь вниз и чуть приоткрываю окно.
Наутро изумлению турчанки нет границ: как окно могло оказаться открытым, ведь она его проверила вечером? Она дает мне жестами понять, что она не виновата, а я, в свою очередь, уверяю, что ни в чем ее не виню – дескать, окна иногда открываются сами собой.
Мы подъезжаем к станции, где моей соседке выходить, она прощается со мной необыкновенно сердечно. Мы опять улыбаемся друг другу и выразительно качаем головой: дескать, очень жаль, что нам не удалось хорошенько познакомиться.
Во время ленча я оказываюсь за столом с милой старушкой, она американка. Задумчиво глядя на женщин, работающих на полях, мимо которых мы проезжаем, она вдруг изрекает:
– Бедные созданья! Интересно, они ощущают себя свободными или нет?
– Свободными? – Я озадачена.
– Ну да, свободными. Ведь они могут не носить больше паранджу. Мустафа Кемаль[53] покончил с этим. Они теперь свободны!
Я с сомнением гляжу на работающих турчанок. Что-то непохоже, что в их жизни произошли какие-то изменения.
Дни напролет они гнут спину на полях, и, по-моему, они отродясь не носили паранджу, для них это роскошь. Впрочем, я не спорю. Это бесполезно.
Американка зовет официанта и требует стакан горячей воды.
– Je vais Prendre, – объясняет она, – des remedes[54].
Официант в недоумении.
– Кофе или чай? – спрашивает он.
Довольно долго мы втолковываем ему, что нужна просто горячая вода!
– Не примете ли со мной соли?[55] – спрашивает она меня таким тоном, как будто угощает коктейлем.
Я благодарю и объясняю, что в этой соли не нуждаюсь.
– Но это же очень полезно, – настаивает старушка.
Я с трудом уклоняюсь от подобного насилия над моим организмом. Возвращаясь в свое купе, я вспоминаю старого Абд эс-Салама – как-то поведут себя его кишки в предстоящем сезоне?
В Алеппо мое путешествие временно прерывается – Макс велел мне здесь кое-что купить. До следующего поезда в Нусайбин целые сутки, и я соглашаюсь примкнуть к экскурсии в Калат-Симан. Со мной вместе едут некий горный инженер и почти глухой священник. Святой отец, неизвестно с чего, решил, что горный инженер, которого я впервые вижу, – мой муж.
– Ваш муж превосходно говорит по-арабски, дорогая моя, – замечает он, покровительственно похлопывая меня по руке, когда мы возвращаемся с экскурсии.
Я очень смущена и кричу:
– Безусловно, он хорошо говорит по-арабски, но он не мой…
– Да-да, не спорьте, дитя мое, – отвечает он, ничего не слыша. – Он очень хорошо знает арабский!
– Но он не мой муж! – надрываюсь я.
– А вот ваша жена, полагаю, ни слова не знает по-арабски, – продолжает священник, повернувшись к инженеру, который становится красным как рак.
– Но она не моя… – кричит он, но священник перебивает:
– Нет-нет, вы должны ее научить.
И уже хором мы орем, чтобы он все-таки услышал:
– Но мы не женаты!
Священник меняется в лице.
– Почему? – спрашивает он сурово.
Инженер поворачивается ко мне:
– Я сдаюсь.
Мы оба хохочем, и лицо патера проясняется.
– А-а, я вижу, вы подшутили надо мной.
Машина подъезжает к отелю, и он осторожно выбирается из ее недр, разматывая длинный шарф. Потом поворачивается к нам с улыбкой:
– Благословляю вас, дети мои. Желаю вам долгой счастливой жизни вместе.
Наконец-то прибываю в Нусайбин. Поезд, как всегда, не дотягивает до перрона, и под подножкой вагона оказывается пространство в пять футов – и куча острых осколков щебня. Один из попутчиков спрыгивает и расчищает для меня площадку, чтобы я, не дай Бог, не вывихнула ногу.
Издали вижу бегущего Макса, а позади него – Мишеля.
Сразу вспоминаются три его любимых заклинания: «Forca» (что-то вроде «Вдарь!» или «Наддай!» – обычно с плачевным результатом), «Sawi proba» и наиболее излюбленное – «Economia», благодаря которому мы часто оказывались посреди пустыни без бензина.
Еще до того, как они до меня добегают, турецкий чиновник в форме требует мой паспорт, потом карабкается обратно в вагон. Наконец мы с Максом обнимаемся, радуясь долгожданной встрече. Я трясу грубую руку Мишеля, а он говорит мне: «Бонжур!» – «Здравствуйте», потом по-арабски возносит хвалу Аллаху за мое благополучное прибытие. Кто-то из наших рабочих успевает подхватить мои чемоданы, которые кондуктор швыряет через окно. Я требую назад паспорт. Но тот чиновник куда-то запропастился, а с ним и мой паспорт.
Меня встречает верная «Синяя Мэри»; Мишель открывает заднюю дверцу, и моему взору предстает привычная картина: несколько живых куриц, связанных за ноги, канистры с бензином, и тут же какие-то груды тряпья, которые при ближайшем рассмотрении оказываются человеческими существами. Мишель сваливает чемоданы прямо на кур и отправляется вызволять мой паспорт. Опасаясь, что Мишель может применить вариант «Forca», и тогда не избежать международных осложнений, Макс идет за ним. Через двадцать минут они возвращаются с победой.
Итак, мы отправляемся – с треском, грохотом, подпрыгивая на ухабах и проваливаясь в ямы. Мы покидаем Турцию и едем в Сирию. Еще пять минут – и мы уже в нашем бесподобном Камышлы.
Здесь у нас еще много дел. Отправляемся в местный «Харродз», иными словами, в магазин знакомого уже нам М, Яннакоса. Здесь меня радостно приветствуют, усаживают на стул и специально для меня варят кофе. Мишель тем временем успевает купить лошадь. На ней будут возить воду из реки Джаг-Джаг на Телль-Брак. Мишель уверяет, что он нашел превосходную лошадь.
– И дешевая. Отличная economia! – говорит он.
Макс обеспокоен:
– А это хорошая лошадь? Она большая? Выносливая?
Лучше переплатить за хорошую лошадь, чем купить какую-нибудь клячу по дешевке.
Одна из кучек тряпья выбирается из грузовика и превращается в субъект довольно бандитского вида – это, оказывается, наш водовоз и, по его собственным словам, знаток лошадей. Его посылают вместе с Мишелем, чтобы тот хорошенько осмотрел будущую «коллегу». А мы пока закупаем консервированные фрукты, бутылки сомнительного вина, макароны, сливовый и яблочный джем и прочие деликатесы от Яннакоса, затем идем на почту, где находим нашего приятеля почтмейстера, небритого и в грязной пижаме. Похоже, эта пижама ни разу за год не побывала в стирке. Мы берем пачки газет и свои письма. Он по обыкновению хочет отдать нам и чужие, присланные некоему мистеру Томпсону, Но мы опять отказываемся – к его огорчению.
Следующий наш визит – в банк. Это основательное каменное здание, внутри прохлада и тишина. В центре – скамья, на ней сидят два солдата, старик в живописных лохмотьях, с рыжей, крашенной хной бородой, и мальчишка в рваной европейской одежде. Они с отсутствующим видом смотрят куда-то в пространство и время от времени сплевывают сквозь зубы. В углу стоит какая-то странная постель, покрытая ветошью. Клерк за стойкой встречает нас очень радушно. Макс предъявляет чек к оплате, и нас проводят в кабинет мосье директора. Директор – смуглый крупный мужчина, очень разговорчивый – принимает нас со всем возможным дружелюбием. Опять посылают за кофе. Он печально поведал нам, что сменил прежнего директора совсем недавно, а прибыл он из Александретты, Там хоть какая-то жизнь, а здесь (руки его при этом вздымаются к небесам) «on ne peut meme pas faire un Bridge![56]
Нет, – поправляет он себя с нарастающей обидой, – pas meme un tout petit Bridge!»[57] (Интересно, в чем разница между un Bridge и un tout petit Bridge? Вроде бы в любой бридж играют вчетвером!).
С полчаса обсуждаем политическую ситуацию, вперемешку с бытовыми проблемами здесь, в Камышлы. «Mais tous de meme on fait des belles constructions»[58] – признает он.
Он и сам живет в одном из таких новых зданий. В нем нет ни электричества, ни канализации, вообще никаких удобств, но зато это здание – une construction en pierre, vous comprenez![59] Мадам увидит его по пути в Шагар-Базар.
Я обещаю обязательно его разглядеть. Мы обсуждаем местных шейхов.
«Все они один другого стоят, – уверяет он. – Des proprietaires – mais qui n'ont pas Ie sou![60] И вечно в долгах»
По ходу беседы появляются то кассир, то клерк, со всякими бланками. Макс все подписывает и выкладывает шестьдесят сантимов pour les timbres[61].
Приносят кофе, и минут через сорок кассир приходит с последними тремя бумагами на подпись и последним требованием: «Et deux francs quarante cinq centimes pour les timbres, s'il vous plait»[62], что подразумевает окончание всех процедур, теперь мы можем наконец получить деньги. На скамейке сидят все те же личности, так же глядя в никуда и поплевывая. Макс холодно напоминает кассиру, что подал заявку на получение наличности еще неделю назад. Кассир пожимает плечами, улыбается: «Посмотрим!» На счете деньги нашлись, «les timbres» уплачены.
Мы возвращаемся в «Харродз». Там нас поджидает наш курд-водовоз. Он докладывает, что лошадь, выбранную Мишелем, назвать лошадью нельзя. Это старая немощная кляча. Вот вам и «economia»! Макс идет смотреть на лошадь, а я усаживаюсь на стул у прилавка. Яннакос-младший развлекает меня светской беседой. «Votre roi – vous aves un nouveau roi!»[63] Я подтверждаю, что в Англии новый король. Мосье Яннакос пытается выразить свои чувства, но слов ему катастрофически не хватает: «Grand roi – Plus grand roi dans tiut monde – aller – comme za». Он делает выразительный жест: «Pour line femme!»[64] – Это выше его разумения: «Pour une femme! – Нет, невероятно! Неужели в Англии так ценят женщин? – Le plus grand roi au monde», – благоговейно повторяет он. Макс, курд и Мишель возвращаются. Мишель, впавший было в уныние из-за лошади, которую все единогласно забраковали, через минуту с апломбом рассуждает, что надо бы купить мула. Правда, бормочет Мишель, мул стоит очень дорого. На что курд резонно замечает, что мул гораздо ценнее, поэтому и дороже. Они вдвоем отправляются на поиски человека, у коего имеется родственник, который знает, кто продает мула.
Внезапно является наш дурачок-бой, Мансур. Он с сияющей физиономией пылко жмет мне руку. Это его мы целый сезон учили накрывать на стол, и все равно он до сих пор, бывает, подает вилки к чаю, а заправка постелей для него – почти непосильная задача. Движения у него медленны и неуверенны, собаку и то проще научить какому-нибудь трюку.