Гитлеровская фраза «Через четырнадцать дней мы выступаем» обрела новую актуальность. Теперь его мозг был целиком сосредоточен на необходимости действий. «Ганфштенгль, единственный выход для организации путча – начать его в выходные, – сказал он мне. – В конторах не будет никого из администрации, а в полиции будет только половина состава. И это как раз время для удара». Он вкладывал в борьбу каждый грамм своей энергии. Как-то он арендовал огромный зал «Циркус-Кроне» на целую неделю подряд и выступал там ежедневно днем и вечером. Там были произнесены несколько из его самых лучших речей, которые он когда-либо говорил, а одна, специально адресованная студентам, была совершенным шедевром.
В последний день, это было воскресенье, власти запретили всем группировкам маршировать с развернутыми знаменами и лозунгами. Как только митинг закончился, штурмовики CA тяжелой поступью направились к Марсову полю со свернутыми флагами. Но либо из-за недопонимания, либо из-за сознательного пренебрежения к приказам властей второй батальон под командой Брюкнера развернул знамена и, повернув на Арнульф-штрассе, столкнулся с сильным полицейским заграждением. Произошла стычка, и история, как я слышал, гласит, что одному из знаменосцев полицейская сабля отсекла запястье. Как бы там ни было, в штаб-квартире все взбудоражились, и Гитлер послал Геринга и меня встретиться с Каром, чтобы высказать жалобу на жестокость его сил безопасности. Каким-то образом инцидент был улажен. Даже Кар не был готов подавить нацистов, настолько запутанной стала ситуация.
Я в тот вечер сидел в канцелярии Гитлера вместе с ним, и он был настолько неспокоен, что решил, что Геринг, Ульрих Граф и я должны сопроводить его на вылазку по городу, чтобы выяснить, произошли ли какие-нибудь новые события. Это было типично для него: его никак нельзя было оторвать от улицы. Примерно к восьми часам вечера мы добрались до Хофбраухаус, и у Гитлера возникла мысль подговорить людей, сидевших на заднем дворе, присоединиться к нам в марше протеста, просто ради того, чтобы поднять шум. Любители пива совсем не имели такого желания и, обозвав нас всеми именами, существующими под солнцем, забросали нас своими массивными кружками. Одна просвистела мимо моего носа и вдребезги разбилась о стену, расплескав пиво во все стороны. Я даже не уклонился, что выдает, каким новичком в таких делах я был. Нам пришлось поспешно отойти.
Для того чтобы начался путч, достаточно было любой причины. Однажды в выходные дни – должно быть, дело было в октябре – я застал Розенберга в состоянии возвышенного возбуждения: «Мы как раз выпускаем наши прокламации!» – «Аза каким дьяволом?» – спросил я его. Он немного придвинулся ко мне и произнес своим всезнающим прибалтийским тоном: «В следующие несколько дней откроется новая глава, и мы должны быть к этому готовы». Я порасспрашивал и выяснил, что он сочинил безумный план захвата принца Рупрехта и его персонала вместе со всем правительством на церемонии открытия памятника неизвестному солдату перед военным министерством.
Мне с Германом Эссером удалось остановить это, возражая, что любое нападение на персону Рупрехта неизбежно приведет к тому, что против нас двинут рейхсвер. За этим планом стояли также Людендорф и Шубнер-Рихтер, что являлось хорошим свидетельством того, насколько оторваны эти люди были от реальной ситуации в Баварии. Это дало мне шанс сделать еще один подкоп под Розенберга и предупредить Гитлера о риске быть слишком тесно связанными с этими прибалтийскими заговорщиками. Однако время было неудачное для того, чтобы я мог оседлать свою любимую лошадку. «Америка слишком далеко, – сказал мне Гитлер. – Мы должны, прежде всего, думать о марше на Берлин. Как только мы разберемся с нынешней ситуацией, мы оглядимся, и я смогу подыскать Розенбергу другую работу».
Гитлер продолжал безнаказанно наезжать на центральное правительство в Берлине, и в начале октября фон Сект приказал Лоссову закрыть «Фолькишер беобахтер». Под давлением Кара, который, в свою очередь, полагал, что сможет использовать силы Гитлера – Людендорфа, ничего не было сделано, а когда Лоссову не удалось выполнить следующий категорический приказ 20 октября, его отстранили от командования. В столкновении лояльностей он предпочел оказать поддержку своим соседям. Вековая традиция прежде независимой баварской армии вновь заявила о себе, а нелюбовь к Генштабу в Берлине взяла верх над воинской дисциплиной. Вместе с фон Каром и полковником фон Зайсером, начальником государственной полиции, фон Лоссов создал триумвират для управления Баварией как независимым государством. Их целью было восстановление виттельсбахской монархии, а в их планы, как стало ясно впоследствии, входило вначале использовать силы Людендорфа – Гитлера, а потом сокрушить их. Была подготовлена сцена для следующего акта.
Глава 5
Фиаско при Фельдхернхалле
В течение двадцати дней, последовавших за уходом фон Лоссова из баварского армейского корпуса, Мюнхен буквально кишел заговорами, контрзаговорами, демонстрациями и слухами. Лучшим местом для того, чтобы прослеживать ход событий, была редакция «Беобахтер». Каждый день часть времени я проводил там, и примерно в полдень 8 ноября сидел в кабинете Розенберга, когда Гитлер сообщил нам, что решил начать свой путч.
Розенберг был таким непривлекательным типом! Он только что женился, но его коллеги на бумаге подробно пересказывали бесчисленные истории о его отталкивающей любовной жизни, которая обычно состояла из групповых сексуальных актов с полдюжиной партнеров и партнерш одновременно где-нибудь в грязной квартирке на задворках. В нем, должно быть, было что-то татарское. В одежде у него был вкус какого-то осла, принадлежащего уличному торговцу овощами и фруктами, и по этому случаю, как я хорошо помню, он надел темно-лиловую рубашку с алого цвета галстуком да еще коричневым жилетом и синим костюмом. У него была какая-то теория о том, что стирать рубашки – просто трата денег, а посему, когда их уже было невозможно носить даже по его стандартам, он их выбрасывал.
Однако я сидел у него в его маленьком белоснежном кабинете. Его стол располагался по диагонали в углу комнаты, на столе лежал пистолет, который он всегда держал нарочито на виду. Нам было слышно, как Гитлер топает по коридору взад-вперед и как щелкнули каблуки, когда он выкрикнул: «Где капитан Геринг?» Все было в чисто военном стиле. Потом он ворвался в нашу комнату, мертвенно-бледный от возбуждения, спортивного покроя плащ туго подпоясан, с хлыстом для верховой езды в руках. Мы оба поднялись со своих мест. «Поклянитесь, что не расскажете об этом ни единой душе! – произнес он тоном сдержанного нетерпения. – Настал час. Вечером мы выступаем. Ты, товарищ Розенберг, и ты, товарищ Ганфштенгль (я все еще не вступил в партию), будете входить в мою непосредственную охрану. Встреча – возле Бюргербрау в семь часов. Захватите с собой пистолеты».
Вот такой был план. На тот вечер Бюргербраукеллер был заказан правящим триумвиратом для крупного собрания всех ведущих личностей Баварии, на которое были приглашены и Гитлер с Людендорфом. Наши информаторы в министерствах и в полиции доложили нам, что это собрание станет предвестником провозглашения реставрации Виттельсбахов и окончательного разрыва с социалистическим правительством в Берлине. И в этом конкретном пункте Гитлер и Людендорф весьма радикально расходились со своими коллегами по заговору. Национал-социалисты и «Боевой союз», кроме того, желали покончить с красной республикой в столице, но они не хотели националистической Германии, объединенной под черно-бело-красным флагом, и не допускали присутствия баварского сепаратизма под его бело-синим знаменем. Еще менее готовы они были заслушивать планы некоторых баварцев о создании Дунайской федерации вместе с Австрией.
Будучи такими неудобными союзниками, каждая из этих двух политических групп поддерживала другую тактически, пока видела в этом сотрудничестве выгоду для себя. Двумя днями ранее члены «Боевого союза» и Гитлер были вызваны в канцелярию Кара, где тот вместе с Лоссовом предупредил их о недопустимости подстрекательств к какому-либо путчу, пока временное правительство само не даст сигнала. И только после этой встречи Гитлер выяснил, что католические сепаратисты имеют свои собственные планы перехвата инициативы. Теперь он предложил с помощью путча объединить силы брожения в обществе.
Я в меру своих небольших возможностей помогал довести дело до конца. Один из журналистов, который благодаря мне оставался в курсе событий, отвечал мне взаимностью, рассказывая о тех высказываниях, которые ему удавалось услышать в правительственных кругах. Этот газетчик жил в гостинице «Реджина», и, чтобы меньше привлекать внимания к нашим контактам, я обычно объявлялся в гостинице под именем Георга Вагнера, с которым связана одна история, о которой я расскажу в свое время. За пару недель или вроде этого до путча этот газетчик побывал у фон Кара и извлек из него информацию о том, что тот не имеет никакого намерения ввести Гитлера в правительство, несмотря на их внешне благополучный альянс. Эта информация, когда я передал ее Гитлеру, не стала для того большим сюрпризом. «Это вполне типично для этого старого коварного мерзавца», – прокомментировал он.
Подобный намек пришел и от графа Лерхенфельда, бывшего премьер-министра, который все еще оказывал значительное влияние на происходившие события. Я сидел с моим другом-журналистом в его кабинете, когда объявился Лерхенфельд. У меня не оставалось времени на то, чтобы уйти, не столкнувшись с графом в коридоре, поэтому я поспешно ретировался в ванную комнату. Я смог услышать очень мало из того, что обсуждалось, но когда Лерхенфельд поднялся, чтобы уйти, он, должно быть, повернулся в направлении моего тайника, и я уловил его слова: «Нет, нет, нам не понадобятся национал-социалисты, для наших целей они слишком радикальны!»
Это встревожило Гитлера, но в то время царила типичная атмосфера двойного, а то и тройного обмана. Даже некоторым из наших внешне надежных соратников в «Боевом союзе» нельзя было доверять ни в коем случае. На Рема и его «Военное знамя рейха» можно было положиться. И действительно, на следующий день он штурмовал и удерживал военное министерство с кадетами. С другой стороны, Эрхардт был куда более сомнительным элементом, хотя некоторые из его людей из «Викинга» все еще несли охрану редакции «Беобахтер», хотя сохранял внешнюю видимость теснейшей гармонии с национал-социалистами. За несколько дней до этого я позвонил туда из Уффинга, по ошибке меня подсоединили не к тому номеру, и я, таким образом, стал свидетелем разговора, из которого было ясно, что люди Эрхардта распоряжаются некоторыми общими запасами оружия в определенно подозрительной манере. Я предупредил Гофмана, адъютанта Геринга, но так как тот тоже был членом организации «Викинг», дело каким-то образом прикрыли. Однако мои подозрения получили подтверждение, когда в день путча Эрхардт стал на сторону Кара.
И Эрхардт был не одинок. Еще один из помощников Геринга – капитан Кауттер – также перешел на чужую сторону, а когда пришло время для принятия решения, защищал министерство Кара. Пенер, смещенный с поста президента полиции, но все еще сохранявший огромное влияние, был еще одним сомнительным союзником. Он до этого защитил Гитлера не раз, и на него очень полагались, но, когда путч провалился, он утратил свою выдержку, и Геринг с Ремом не получили от него никакой поддержки, хотя сам он оказался под подозрением, достаточным для того, чтобы оказаться под судом вместе с другими.
Многие титулованные офицеры из примыкавших патриотических организаций придерживались двойных приверженностей. К кронпринцу Рупрехту обычно обращались как к «его величеству», и часть состава «Боевого союза» была явно монархических взглядов, поддерживая Виттельсбахов. Так что в течение многих лет Гитлер делал вид, что намерен восстановить монархические формы правления, и такая тактика позднее одарила его существенной поддержкой Брунсвика, Гессена и Гогенцоллерна, но для последних она обернулась тем, что им в конце оставалось лишь жаловаться, что их предали.
Что оказалось еще более решающим фактором – это пренебрежение Гитлера к необходимости успокоить мнение католиков. Людендорф и значительная часть северогерманских националистических оппозиционеров, нашедших убежище в Баварии, были либо протестантами, либо рьяными врагами церкви, и особенно католической. Было ошибочным полагать, что путч был бы успешным с одной лишь их помощью. Генерал фон Эпп, сам римский католик, был так глубоко оскорблен Розенбергом, что стал безразличен к любому путчу, возглавляемому Гитлером и Людендорфом. Поступок фон Эппа, приказавшего отслужить благодарственный молебен на самой большой площади Мюнхена при освобождении в 1919 году, привел к тому, что Розенберг стал неоднократно упоминать его в саркастически статьях в «Беобахтер» как «генерала Богородицы». Это так оттолкнуло фон Эппа от нас, что в дальнейшем он имел мало общего с нацистами. И тем не менее, у него был персонал из примерно 25 тысяч резервистов лейб-гвардии, а его влияние на Гитлера могло бы склонить чашу весов.
В тот момент сложилась фантастически запутанная ситуация, и вот Гитлер отдает приказ Розенбергу и мне застегнуть кобуру с пистолетом и идти освобождать Германию. В то утро, кокетливо поглядывая в сторону фон Лоссова, «Фолькишер беобахтер» вышла с огромной фотографией на первой странице генерала Йорка фон Вартенбурга, который перешел с прусской армией на сторону русских в бою против Наполеона под Тауроггеном, с заголовком: «Найдем ли мы еще одного генерала Йорка в свой час нужды?» Мы с Розенбергом обсуждали ее возможный эффект, когда перед нами внезапно появился Гитлер. Бросив одобрительный взгляд на копию газеты на столе, Гитлер сказал мне перед тем, как уйти: «Я буду полагаться на вас в том, что касается защиты наших интересов в иностранной прессе». Почти сразу же я ушел вслед за ним. Объявление Гитлера, по крайней мере, положило конец возмутительной привычке Розенберга насвистывать сквозь зубы, когда я с ним разговаривал, но явно пришло время для действия, а не для дальнейших проявлений невежливости.
Моей первой мыслью было позаботиться о жене, которая только что опять забеременела, и моем сыне Эгоне, которому было два с половиной года, и увезти их из Мюнхена. Быстро вернувшись в свою квартиру на Генцштрассе, которую я все еще держал в качестве временного жилья, сказал им, что надо собираться и отправляться после полудня в Уффинг. Мне также надо было переговорить с такими иностранными журналистами, как Х.Р. Никкербокер и Ларри Рю из Chicago Tribune, которые съехались в Мюнхен в ожидании волнующих событий, и передать им, что они любой ценой должны побывать сегодня вечером на митинге в «Бюргербраукеллер», хотя я, конечно, не мог объяснить им, почему. Я сам терялся в догадках, какой оборот могут принять эти события, и хотя и пытался повидаться с Гитлером после полудня, чтобы путем обсуждения проветрить мозги, я так и не смог отыскать его. Мне сказали, что он на совещании с капитаном Дитлем из баварского Генштаба, который был одним из его главных информаторов в рейхсвере и который впоследствии командовал дивизией в Норвегии и Финляндии.
Позднее я выяснил, что план путча был фактически разработан Шубнер-Рихтером, который также получил информацию, что фон Кар вот-вот перехватит инициативу. Как бы там ни было, Гитлеру перешли все заслуги, потому что Шубнер-Рихтер был одним из тех, кто погиб на Фельдхернхалле на следующий день.
Здание «Бюргербраукеллер», этот исключительно уважаемый пивной зал, в то время часто посещавшийся людьми из зажиточных классов, находился примерно в километре верх по Розенхаймерштрассе от центра Мюнхена, на том берегу Изара. Я пришел туда рано, около семи часов вечера, и увидел, что район оцеплен полицией, которая не пропускала в зал ни меня, ни иностранных журналистов, которые уже были там. Происходящее мало смахивало на революцию, хотя, возможно, это было свидетельством неорганизованной и любительской сути всего этого предприятия. А потому мы там стояли, я пытался как-то выкрутиться, а тем временем не было никаких признаков Гитлера. Прошло, должно быть, полчаса или более, пока не подъехал красный «бенц», который он недавно приобрел, и он выбрался из машины вместе с Аманом, Розенбергом и Ульрихом Графом. «Эти господа – со мной», – безапелляционно бросил он дежурному полицейскому инспектору, и мы ускорили шаг.