Сложившееся двоевластие они рассматривали как законное сотрудничество между буржуазным правительством и пролетарской «легальной оппозицией», и главной своей задачей Совет считал защиту рабочих перед лицом буржуазного государства. «Совет, — заявили они, — будет поддерживать Временное правительство постольку, поскольку оно будет защищать завоевания революции».
При этом ни один из лидеров Совета не должен был «запятнать» свое светлое социалистическое имя участием во Временном правительстве. Однако трудовик Александр Керенский оказался не столь щепетилен и занял-таки пост министра юстиции. «Социалистам нужен свой человек в буржуазном лагере!» — именно так он объяснил свое появление в правительстве.
Камнем преткновения для меньшевиков являлось их отношение к войне. «Если революция не победит войну, — считали они, — то все ее успехи превратятся в ничто». И тем не менее именно вопрос о войне разделил партию меньшевиков на «оборонцев», «центристский блок революционных оборонцев» и наиболее близких к большевикам «интернационалистов». Все они считали своим долгом оказывать давление на правительство, требуя выхода из войны на основе демократической программы. Но ничего конкретного при этом не предлагали.
Хватало в Петросовете и социал-революционеров, чья партия была создана в 1902 году из остатков разгромленной в 1881 году «Народной воли». По своим политическим воззрениям эсеры являлись наследниками народников и всегда считали, что Россия имеет свой собственный исторический путь развития (крестьянского социализма), отличный от Европы. Тем не менее и они отошли после Февраля от своих программных требований и приняли политическую линию меньшевиков, считая, что Россия еще не готова к социалистической революции.
Да, пока меньшевики были сильнее, и все же заглавную роль могли сыграть именно эсеры, поскольку считались партией крестьянской революции. И по мере того как армия разлагалась, количество их сторонников быстро росло. Особенно если учесть, что Советы рабочих депутатов уже очень скоро станут Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. В состав Петросовета входили и анархисты. Их было гораздо меньше. Как и Ленин, они сразу же заняли непримиримую позицию по отношению к Временному правительству.
Большевики тоже имели свое представительство в Исполкоме Петросовета (6 из 39), но особой роли в нем не играли, да и не могли играть: все их лидеры находились за границей и в ссылках. Ленина в России никто не знал, и все его общение с ней ограничилось для него беседами с попом Гапоном и матросом с «Потемкина» Матюшенко. Хотя в то же время есть данные и о том, что уже на третий день революции большевики вели революционную агитацию. И, как мы увидим дальше, все предпосылки у них для этого были.
Возглавившие Русское бюро ЦК Шляпников, Залуцкий и Молотов оказались в сложном положении. С одной стороны, тезисы и указания Ленина обязывали их проводить ту самую вызывающую политику, которой были недовольны многие большевики, и призывать к гражданской войне и поражению своего Отечества. С другой — партийная резолюция от 1905 года предусматривала образование временного революционного правительства и признавала желательным участие в нем большевиков «в целях беспощадной борьбы со всеми контрреволюционными попытками и отстаивания самостоятельных интересов рабочего класса».
Располагая лишь этими руководящими указаниями, Шляпников, Залуцкий и Молотов в конце февраля составили проект партийного манифеста, в котором призвали к созданию «Временного Революционного правительства» и немедленному прекращению «кровавой человеческой бойни». Однако всего через неделю лидеры Русского бюро принялись на все лады осуждать его как «правительство капиталистов и помещиков» через возродившуюся 5 марта газету «Правда». При этом они постоянно высказывали мысль о том, что Советы должны созвать Учредительное собрание для установления «демократической республики».
Что же касается войны, то резолюция Бюро призывала к превращению империалистической войны в гражданскую, но в то же время пока воздерживалась от прямого призыва к национальному поражению. Обстановка еще более осложнилась после воссоздания Петербургского комитета партии, который привлек к себе много новых членов, между которыми имелись серьезные разногласия практически по всем вопросам. В целом он оказался ближе к правым и поддерживал Временное правительство.
Такова была политическая ситуация весной 1917 года, и в отсутствие вождя очутившемуся на передовых партийных позициях Сталину предстояло разыгрывать сложнейшую шахматную партию...
* * *
Сталин ничем не выразил своего неудовольствия, но внутри него все дрожало от ярости. Как смели все эти «чистюли» бросать ему, признанному и закаленному борцу с самодержавием и «Ленину Закавказья» с барского стола кость в виде какого-то там совещательного голоса! Когда надо было уходить от охранки, устраивать подпольные типографии, кормить вшей в тюрьмах и замерзать на этапах, никто почему-то даже не вспоминал о его «личных чертах»! А тут...
Но спорить не стал. Как и когда-то сам Ильич, он решил идти другим путем. Обходным. Обстоятельно поговорил с Мурановым, и... уже на следующий день стал полноправным членом Русского бюро и редколлегии «Правды». Муранов ввел Сталина и в созданный для оперативного решения текущих дел Президиум Бюро, в котором он теперь вместе ним противостоял Шляпникову и Залуцкому. А чтобы избежать равного распределения голосов при решении спорных вопросов, в него была введена Елена Дмитриевна Стасова, давний и испытанный член партии.
В тот же день Муранов, Сталин и Каменев были избраны представителями большевиков в созданном меньшевистскими и эсеровскими лидерами Исполнительном комитете Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
Конечно, ничего нового Сталин не изобрел. Интриги и сила всегда были основными орудиями политиков. Да и не он один вел себя подобным образом в то буйное время. «Возвращавшиеся, — писал Питирим Сорокин о тех самых людях, которых еще совсем недавно так восторженно встречали из ссылок, — корчили из себя героев-покорителей и жаждали, чтобы их почитали как освободителей, отцов-благодетелей... Многие из возвратившихся «политиков» наглядно демонстрировали собой неуравновешенность сознания и эмоций.
Проведя годы в тюрьмах и ссылке, на тяжелых физических и изнурительных работах, они стали насаждать обществу методы и жестокость, от которых сами же страдали в свое время. Они навсегда сохраняли в себе ненависть, жестокость, презрение к человеческой жизни и страданиям людей... Советы, вербованные из таких «героев», буквально на глазах теряли чувство реальности...
Речи их лидеров и манеры вести себя были наполнены помпезным абсурдом. Казалось, что у них нет ни чувства юмора, ни способности увидеть комизм своей позы со стороны».
«Неуравновешенности сознания и эмоций» у прекрасно владевшего собой Сталина не замечалось, что же касается жестокости, тот тут преподобный Питирим не ошибался. Затем настала очередь Шляпникова и его молодых сотрудников. И, буквально вырвав из рук бразды партийного правления, Сталин превратился в главного «партийного организатора в Петрограде».
«Сталин, — писал американский историк Улам, — одержал победу в своем первом открытом политическом состязании. Вряд ли он мог рассчитывать на реальную помощь со стороны мягкого и нерешительного Каменева, но он был самоуверен и обладал властными манерами, которые, пусть и претили его товарищам, все же в те смутные времена оказывали свое воздействие. Он еще далек от того законченного интригана, каким станет через несколько лет, но все же одержал верх над соперниками... В этот момент Сталин был, несомненно, первым среди большевиков».
Не выдержал оказанного на него давления и Молотов. Он ушел из редакции. Вряд ли он уже тогда осознавал, что идти против Сталина себе дороже. По всей видимости, его уход был связан с нежеланием исполнять роль подчиненного там, где совсем еще недавно он правил сам. «Меня... из редакции вышибли, — вспоминал он потом, — так сказать, деликатно, без шума, но умелой рукой, потому что они были более авторитетные, без всякого сомнения».
Да и Троцкий не сомневался в том, что именно Сталин был инициатором переворота в руководстве «Правды». «С помощью Каменева и Муранова, — писал Лев Давидович, — он первым делом отстранил от руководства слишком «левое» Бюро ЦК и редакцию «Правды». Он сделал это достаточно грубо, не опасаясь сопротивления и торопясь показать твердую руку». «Пользуясь своим формальным старшинством, — вторил Троцкому И. Дойчер, — которое ему давал титул члена Центрального Комитета с 1912 года, он «сверг» петербургское трио (Шляпников, Залуцкий и Молотов) и вместе с Каменевым захватил редакцию «Правды».
Трудно сказать почему, но, по сути дела, спасший Сталина Муранов проработал в Питере всего две недели и уже в середине марта отправился по «распоряжению партийного руководства», то есть Сталина и Каменева, в свой родной Харьков. Каменев и Сталин стали полновластными хозяевами «Правды». Вряд ли Сталин испытывал хоть какую-то благодарность столько сделавшему для него человеку, но Муранова в годы «большой чистки» он не тронул. В отличие от остальной ленинской гвардии, тот почил в бозе в 1959 году, когда самого Сталина давно уже не было в живых.
Во многом эта лояльность объяснялась поведением самого Муранова. Умный и осторожный, он ни словом не обмолвился о том позоре, через который прошел в марте 1917-го вождь всех народов. И известие о том, что именно Сталин «клеймил позором трусливое и предательское поведение Каменева на суде над большевистской «пятеркой» — депутатами IV Государственной думы», он воспринял как должное. Клеймил так клеймил...
Таким образом, всего за каких-то три дня Сталин получил тройное повышение и в отсутствие Ленина и его сподвижников стал одним из самых видных партийных деятелей. Ну а полученный им еще в 1912 году мандат члена Центрального Комитета настолько усиливал его и без того крепкие позиции, что он мог без особого труда противостоять практически любому сопернику. Хотя этот мандат по тем временам вовсе не означал «зеленой улицы» для его обладателя. Тот же Шляпников являлся точно таким же членом ЦК, как и Сталин, и тем не менее получил, как говорится, по шапке.
Да, в известном смысле прибывшая из Сибири троица переворот совершила, но до полной победы было еще очень далеко, и Сталину еще предстояло укрепить завоеванные позиции. Что для этого было надо? Да только одно: доказать свою способность выдвигать идеи, которые смогли бы увлечь за собой как членов партии, так и рабочих. Но если с амбициями у Сталина все было в порядке, то с новыми идеями, как мы уже очень скоро увидим, дела у будущего вождя обстояли намного хуже...
* * *
Как и следовало ожидать, первую скрипку в «Правде» стал играть наиболее близкий к Ленину и остальным членам заграничного ЦК Каменев. Непонятно только, в чем выражалась эта близость, поскольку с первых же номеров он повернул газету на 180 градусов и принялся призывать... к поддержке Временного правительства, которое «действительно боролось с остатками старого режима». Никакие суды оказались не властны над его убеждениями, и Каменев быстро вернулся на позиции «революционного оборончества». «Когда армия стоит против армии, — писал он, — самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политикой, которую с негодованием отверг бы свободный народ». И этот самый «свободный народ», по его мнению, был обязан «на пулю отвечать пулей и на снаряд — снарядом».
Столь резкий поворот в политике партийной газеты вызвал возмущение у сторонников ленинской линии, и этот вопрос разбирался на заседании членов Бюро и Петроградского комитета. Однако все дебаты ничем путным так и не кончились. Ну а что же сам Сталин? Дал ли, как верный ленинец, отпор «оборонцу» Каменеву, который презрел все ленинские идеи? Да ничего подобного! И все, что он писал в своих первых статьях, полностью противоречило... прежде всего самому Ленину.
Как это было ни удивительно, но Сталин проявил прямо-таки полнейшую неосведомленность относительно практически всех ключевых проблем большевистской политики в том виде, в каком они были определены его вождем. О чем бы он ни писал: о войне, о Советах, о Временном правительстве или будущем русской революции, нигде не чувствовался самобытный мыслитель. Все его речи, статьи и замечания так или иначе повторяли в общем-то уже сотни раз сказанные другими политиками мысли. Потом будут говорить о том, что на Сталина так повлияло его нахождение в Исполнительном комитете Петросовета, где правили бал социал-демократы.
Думается, вряд ли, и дело было не в оторванности Сталина от центра (Ленин тоже не в Выборге жил), а в слабой теоретической подготовке и догматичном мышлении. Это вовсе не обвинение Сталина в глупости. Глупым он не был. Но для того чтобы править революционным балом в такое сложное время, необходимо было обладать куда более выдающимися способностями. Ибо только тогда можно увидеть пусть даже не свет, но хотя бы слабый его отблеск там, где остальные видят только мрак.
Таких способностей Сталин не имел, потому он и будет менять свои взгляды в зависимости от политической конъюнктуры. В отличие от того же Каменева, который будет защищать свои идеи до тех пор, пока их из него не начнут выбивать сталинские следователи.
Но... возможно, была и другая причина. В отличие от Русского бюро, где собратья по партии отгородились от Сталина стеной ледяного отчуждения, в Исполнительном комитете Петроградского Совета его встретили радушно. Ничего удивительного в этом не было: там правили бал его старые знакомые по работе в Закавказье Николай Чхеидзе и Ираклий Церетели (первый был его председателем, второй — главным теоретиком). А вот что он там на самом деле делал и по сей день вызывает некоторые вопросы. Блуждал в потемках, как и многие другие большевики, или верный своим подпольным привычкам готовил для себя «запасную явку»? Так, на всякий случай?
В те тревожные дни, когда никто не мог знать, чем закончится вся эта революционная эпопея, и наиболее вероятный путь к власти мог лежать скорее через Исполнительный комитет Петроградского Совета, нежели через Русское бюро, которое не имело за собой никакой реальной силы. Придут ли большевики к власти, бабушка еще надвое сказала, а здесь у Сталина уже было свое кресло.